Сначала сеанс гипноза. Ну, на меня эта беда не действует, я уже раньше пробовала. Так, покричал доктор, попугал… Мол, все умрем, мол, выпьешь рюмочку – смерть. Смерть!!! Страшным таким голосом.
– А потом?
– Потом – по очереди в кабинет. Народ там интересный, конечно. Полный оттяг. Один пришел – второй раз, говорит. Сначала кодировался на пять лет, ну, эти пять лет и не пил. Дни считал. А срок вышел – он за две недели все, извини за выражение, прохуячил. Все, что дома было. Бабки, телевизор, видик. Небогатый такой мужик, совок, денег мало. В общем, на неделю хватило. Потом его жена из дома поперла.
– Ничего себе! Так у него жена еще есть? И все это терпела? Неделю, я имею в виду. Пока он свои телевизоры пропивал?
– Терпела. Думала, очухается. Пять лет покоя у нее все-таки было. Потом перестала терпеть. Поперла из дома. Он еще неделю по друзьям. Всё праздновали, что он развязал. Радости, говорит, было – в каждый дом заходи, везде нальют. «Колька развязал! Ура!»
– А потом?
– А потом прихватило сердчишко, помирать начал. «Скорую» вызвал. Ему и говорят: «Кранты тебе, парень. Пить ни-ни». Кодирование, он рассказал, хитрая штука. Вернее, алкоголизм. Понимаешь, когда человек останавливается, бросает бухать, он на той же дозе остается, на которой бросил. То есть, если ему, чтобы забалдеть, нужен был литр, он три года не пьет, а потом не по новой начинает, как молодой, не по чуть-чуть, а сразу с литра. Но организм-то отвыкает за эти годы. Может не выдержать.
– Да… Пугаешь ты меня.
– Ладно, чего там. Короче, этот мужик снова пришел кодироваться. Буду теперь, говорит, на новый телевизор зарабатывать. Еще на пять лет в завязку.
– Смотри, как интересно народ у нас живет. Разнообразно. Разносторонне, я бы сказал. То пьет, то не пьет. Не соскучишься.
– Это точно.
– Ну а сам процесс-то как?
– Процесс – минуты на две. Подавил на нервные, как он сказал, окончания, прыснул в рот спиртом – меня чуть не вырвало, – и все.
– Что – все?
– Не хочется бухать.
– Совсем?
– Ни капельки.
– Слушай, а как это – не хочется? Мне даже и не вообразить такого.
Гольцман встал, подошел к Ольге, взял у нее из рук чашку, поставил на подоконник. Потом обнял Стадникову сзади, сжал пальцами ее груди.
– Ну, так как это – не хочется?
– А ты представь, что тебе года четыре.
– Не могу, – сказал Гольцман, еще крепче прижимая к себе Ольгу. – В четыре года у меня не было таких рефлексов, как сейчас…
– Я не про рефлексы говорю. Вот когда тебе было года четыре… Скажем, Новый год, родители за столом сидят, выпивают, а ты лимонадом наливаешься. Тебе водки хотелось тогда? Боря!…
Гольцман расстегивал Олины джинсы.
– Боря! Ну что ты делаешь!
– Ты говори, говори…
– Ну… В общем, рефлексы делаются, как у маленького ребенка… Ой… Осторожней!… И выпить совсем не хочется…
– Все рефлексы?
Гольцман уже расстегивал свои брюки, одновременно стряхивая с плеч пиджак.
– Нет… Не все…
– Слава богу, – сказал Борис Дмитриевич, наклоняя Ольгу вперед и кладя грудью на подоконник. – Слава богу, что не все… А то я и не знал бы, что сейчас делать…
– Из окон же увидят, – засмеялась Ольга.
– Пусть видят!
Гольцман медленно и мощно задвигал тазом.
– Пусть видят и завидуют. Что у нас еще не все рефлексы, как у маленьких детей!
– Как там твой Митя? – спросила Ольга, стоя под горячим душем.
Гольцман растирал свое совсем еще не старое, крепкое, розовое тело жестким накрахмаленным полотенцем.
– А что тебе Митя?
– Ревнуешь? – Стадникова выключила воду и посмотрела на Бориса Дмитриевича. – Старый хрыч…
Гольцман быстро взглянул на себя в зеркало. Втянул живот, расправил плечи, переступил с ноги на ногу.
– Ты чего? – усмехнулась Ольга.
– Я? Ничего… А что такое?
– Танцуешь так смешно…
Борис Дмитриевич не удержался от еще одного взгляда в зеркало. На этот раз ему и впрямь показалось, что живот мог быть и поменьше, а бицепсы – чуть более очерченными. Снова кольнуло в печени.
– Да перестань ты на себя любоваться, – сказала Ольга. – Все равно лучше, чем есть, уже не станешь…
Гольцман резко повернулся и схватил Ольгу за грудь. Это получилось у него неловко. Кажется, вместо того, чтобы изобразить небрежную, игривую ласку, он причинил женщине боль.
– Отстань! Ты что, Боря, совсем уже? Что за прихваты? Тебе мало, что ли? Я – все. Я больше уже не хочу… Завязывай, Боря.
Борис Дмитриевич убрал руку.
– Ладно, как скажешь. Никто тебя насиловать не собирается. Мы же интеллигентные люди, правда? Подождем до вечера. Хотя и трудно.
– До вечера? А ты домой разве не собираешься?
– Если будешь настаивать, я, конечно, поеду домой. А если разрешишь остаться, то…
– Разрешу, Боря, о чем ты? Только вот как жена твоя? Не будет скандалить?
– Не будет. С женой у нас паритет.
– В каком смысле?
– Да разводимся мы, Оленька. Как говорили в дни моей молодости, «любовь ушла, завяли помидоры».
– Серьезно?
Ольга поставила одну ногу на край ванны и замерла.
– Вполне, – скромно ответил Гольцман. – У нее свои пристрастия, у меня свои. – Он положил руку на колено Стадниковой.
– Хм… Ну, это мы еще обсудим, – сказала Ольга. – Конечно, оставайся… Мне одной, сам знаешь… Все не могу привыкнуть.
– Ладно. Пошли по кофейку, что ли.
Ольга накинула халат, Гольцман натянул спортивный костюм, и они направились в кухню.
Когда выпили по первой чашке, Стадникова вопросительно посмотрела на Бориса Дмитриевича.
– Ты чего? – спросил Гольцман.
– Мы о делах вроде собирались поговорить. Как там наши финансы? Каков расклад?
– Нормальный расклад, Оля. Я же тебе говорил про фонд.
– Ну, говорил. Только я ничего не поняла.
Гольцман встал и налил себе и Ольге по новой порции кофе.
– Понимаешь, не понимаешь – не важно. Я предлагаю тебе стать его президентом.
– Президентом чего?
– Не валяй дурака. Президентом фонда «Город».
– Зачем?
– Затем, что мне нужен президент. Я не могу все на себя взваливать. А кроме того, ты, как вдова Лекова…
– О господи! Сколько можно!
– Сколько нужно, столько и можно. Тебе деньги нужны?
– Нужны.
– Вот. А деньги, милая моя, надо зарабатывать. Они с неба ни на кого не падают.
– Это ясно.
– А раз тебе ясно, говори – будешь в фонде работать?
– Ха! Так я же ничего в этом не понимаю!
– Тебе ничего и не надо понимать. Там вообще делать нечего. К тебе будут приходить люди, приносить разные проекты и просить под них денег. А ты будешь рассматривать эти проекты. Вместе со мной, конечно. И мы вместе будем решать, как и что делать.
– А откуда у нас на все это деньги?
– От инвесторов. Например, от западных фирм – тех, что желают принять участие в судьбе нашего города, в подъеме культурной жизни северной столицы, если выражаться пафосно. Местные инвесторы, кстати, тоже есть…
– Бандиты, что ли?
– Ну, бандиты. А что?
– Да нет, мне по фигу. Только скажи, а не стремно с ними работать?
– Оленька! Сейчас так все смешалось… Как сказал поэт, «смешались в кучу кони, люди…» С ними работать не более стремно, как ты выражаешься, чем с любым другим партнером. Потому что если партнеру что-то не нравится, он идет к тем же бандитам за помощью. А мы с ними напрямую работаем. Понимаешь? Это намного безопасней. Потому что теперь уже они от нас будут зависеть.
– То есть ты, Боря, крестный отец?
– Оля! Не путай кино с жизнью. В жизни все буднично и скучновато.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– А потом?
– Потом – по очереди в кабинет. Народ там интересный, конечно. Полный оттяг. Один пришел – второй раз, говорит. Сначала кодировался на пять лет, ну, эти пять лет и не пил. Дни считал. А срок вышел – он за две недели все, извини за выражение, прохуячил. Все, что дома было. Бабки, телевизор, видик. Небогатый такой мужик, совок, денег мало. В общем, на неделю хватило. Потом его жена из дома поперла.
– Ничего себе! Так у него жена еще есть? И все это терпела? Неделю, я имею в виду. Пока он свои телевизоры пропивал?
– Терпела. Думала, очухается. Пять лет покоя у нее все-таки было. Потом перестала терпеть. Поперла из дома. Он еще неделю по друзьям. Всё праздновали, что он развязал. Радости, говорит, было – в каждый дом заходи, везде нальют. «Колька развязал! Ура!»
– А потом?
– А потом прихватило сердчишко, помирать начал. «Скорую» вызвал. Ему и говорят: «Кранты тебе, парень. Пить ни-ни». Кодирование, он рассказал, хитрая штука. Вернее, алкоголизм. Понимаешь, когда человек останавливается, бросает бухать, он на той же дозе остается, на которой бросил. То есть, если ему, чтобы забалдеть, нужен был литр, он три года не пьет, а потом не по новой начинает, как молодой, не по чуть-чуть, а сразу с литра. Но организм-то отвыкает за эти годы. Может не выдержать.
– Да… Пугаешь ты меня.
– Ладно, чего там. Короче, этот мужик снова пришел кодироваться. Буду теперь, говорит, на новый телевизор зарабатывать. Еще на пять лет в завязку.
– Смотри, как интересно народ у нас живет. Разнообразно. Разносторонне, я бы сказал. То пьет, то не пьет. Не соскучишься.
– Это точно.
– Ну а сам процесс-то как?
– Процесс – минуты на две. Подавил на нервные, как он сказал, окончания, прыснул в рот спиртом – меня чуть не вырвало, – и все.
– Что – все?
– Не хочется бухать.
– Совсем?
– Ни капельки.
– Слушай, а как это – не хочется? Мне даже и не вообразить такого.
Гольцман встал, подошел к Ольге, взял у нее из рук чашку, поставил на подоконник. Потом обнял Стадникову сзади, сжал пальцами ее груди.
– Ну, так как это – не хочется?
– А ты представь, что тебе года четыре.
– Не могу, – сказал Гольцман, еще крепче прижимая к себе Ольгу. – В четыре года у меня не было таких рефлексов, как сейчас…
– Я не про рефлексы говорю. Вот когда тебе было года четыре… Скажем, Новый год, родители за столом сидят, выпивают, а ты лимонадом наливаешься. Тебе водки хотелось тогда? Боря!…
Гольцман расстегивал Олины джинсы.
– Боря! Ну что ты делаешь!
– Ты говори, говори…
– Ну… В общем, рефлексы делаются, как у маленького ребенка… Ой… Осторожней!… И выпить совсем не хочется…
– Все рефлексы?
Гольцман уже расстегивал свои брюки, одновременно стряхивая с плеч пиджак.
– Нет… Не все…
– Слава богу, – сказал Борис Дмитриевич, наклоняя Ольгу вперед и кладя грудью на подоконник. – Слава богу, что не все… А то я и не знал бы, что сейчас делать…
– Из окон же увидят, – засмеялась Ольга.
– Пусть видят!
Гольцман медленно и мощно задвигал тазом.
– Пусть видят и завидуют. Что у нас еще не все рефлексы, как у маленьких детей!
– Как там твой Митя? – спросила Ольга, стоя под горячим душем.
Гольцман растирал свое совсем еще не старое, крепкое, розовое тело жестким накрахмаленным полотенцем.
– А что тебе Митя?
– Ревнуешь? – Стадникова выключила воду и посмотрела на Бориса Дмитриевича. – Старый хрыч…
Гольцман быстро взглянул на себя в зеркало. Втянул живот, расправил плечи, переступил с ноги на ногу.
– Ты чего? – усмехнулась Ольга.
– Я? Ничего… А что такое?
– Танцуешь так смешно…
Борис Дмитриевич не удержался от еще одного взгляда в зеркало. На этот раз ему и впрямь показалось, что живот мог быть и поменьше, а бицепсы – чуть более очерченными. Снова кольнуло в печени.
– Да перестань ты на себя любоваться, – сказала Ольга. – Все равно лучше, чем есть, уже не станешь…
Гольцман резко повернулся и схватил Ольгу за грудь. Это получилось у него неловко. Кажется, вместо того, чтобы изобразить небрежную, игривую ласку, он причинил женщине боль.
– Отстань! Ты что, Боря, совсем уже? Что за прихваты? Тебе мало, что ли? Я – все. Я больше уже не хочу… Завязывай, Боря.
Борис Дмитриевич убрал руку.
– Ладно, как скажешь. Никто тебя насиловать не собирается. Мы же интеллигентные люди, правда? Подождем до вечера. Хотя и трудно.
– До вечера? А ты домой разве не собираешься?
– Если будешь настаивать, я, конечно, поеду домой. А если разрешишь остаться, то…
– Разрешу, Боря, о чем ты? Только вот как жена твоя? Не будет скандалить?
– Не будет. С женой у нас паритет.
– В каком смысле?
– Да разводимся мы, Оленька. Как говорили в дни моей молодости, «любовь ушла, завяли помидоры».
– Серьезно?
Ольга поставила одну ногу на край ванны и замерла.
– Вполне, – скромно ответил Гольцман. – У нее свои пристрастия, у меня свои. – Он положил руку на колено Стадниковой.
– Хм… Ну, это мы еще обсудим, – сказала Ольга. – Конечно, оставайся… Мне одной, сам знаешь… Все не могу привыкнуть.
– Ладно. Пошли по кофейку, что ли.
Ольга накинула халат, Гольцман натянул спортивный костюм, и они направились в кухню.
Когда выпили по первой чашке, Стадникова вопросительно посмотрела на Бориса Дмитриевича.
– Ты чего? – спросил Гольцман.
– Мы о делах вроде собирались поговорить. Как там наши финансы? Каков расклад?
– Нормальный расклад, Оля. Я же тебе говорил про фонд.
– Ну, говорил. Только я ничего не поняла.
Гольцман встал и налил себе и Ольге по новой порции кофе.
– Понимаешь, не понимаешь – не важно. Я предлагаю тебе стать его президентом.
– Президентом чего?
– Не валяй дурака. Президентом фонда «Город».
– Зачем?
– Затем, что мне нужен президент. Я не могу все на себя взваливать. А кроме того, ты, как вдова Лекова…
– О господи! Сколько можно!
– Сколько нужно, столько и можно. Тебе деньги нужны?
– Нужны.
– Вот. А деньги, милая моя, надо зарабатывать. Они с неба ни на кого не падают.
– Это ясно.
– А раз тебе ясно, говори – будешь в фонде работать?
– Ха! Так я же ничего в этом не понимаю!
– Тебе ничего и не надо понимать. Там вообще делать нечего. К тебе будут приходить люди, приносить разные проекты и просить под них денег. А ты будешь рассматривать эти проекты. Вместе со мной, конечно. И мы вместе будем решать, как и что делать.
– А откуда у нас на все это деньги?
– От инвесторов. Например, от западных фирм – тех, что желают принять участие в судьбе нашего города, в подъеме культурной жизни северной столицы, если выражаться пафосно. Местные инвесторы, кстати, тоже есть…
– Бандиты, что ли?
– Ну, бандиты. А что?
– Да нет, мне по фигу. Только скажи, а не стремно с ними работать?
– Оленька! Сейчас так все смешалось… Как сказал поэт, «смешались в кучу кони, люди…» С ними работать не более стремно, как ты выражаешься, чем с любым другим партнером. Потому что если партнеру что-то не нравится, он идет к тем же бандитам за помощью. А мы с ними напрямую работаем. Понимаешь? Это намного безопасней. Потому что теперь уже они от нас будут зависеть.
– То есть ты, Боря, крестный отец?
– Оля! Не путай кино с жизнью. В жизни все буднично и скучновато.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102