— Более того, — заметил премьер-министр, — французы обожают интриги. Они рождаются во Франции и являются частью ее существования. Что бы ни заявляли вам французские министры, на деле они всегда имеют в виду нечто совершенно противоположное. Внешне кажется, что нет во всем мире другой такой страны, которая относится к нам более дружественно, более внимательно, чем Франция, но я хочу знать, что творится внутри, за закрытыми дверями. Я желаю выяснить, что они думают о нашей державе, как относятся французы к претензиям, выдвигаемым Испанией и Голландией; к кому они питают симпатии после того, как английский посол отправляется спать.
— Вы действительно считаете, что я могу оказаться полезным для вас? — поинтересовался герцог.
— Я просто уверен в этом, — заявил ему Питт с одной из своих чарующих улыбок, которые имели такую власть над людьми, что заставляли их ревностно служить премьер-министру, чего бы им это ни стоило.
Какое-то время герцог Мелинкортский хранил молчание, и Питт, наблюдая за ним, испытывал удовлетворение от спокойствия и сдержанности, которые были основными чертами характера этого человека. Значит, он не ошибся в своем выборе, теперь он был уверен в этом, хотя немногие в Лондоне согласились бы с ним.
В свои тридцать восемь лет его светлость имел репутацию жесткого, трудного в общении человека. Он был сильной личностью, имел много друзей, но приблизительно такое же количество врагов. Герцог был богат, могуществен, и его репутации если и не была дурна, то все же оставляла желать много лучшего. «Однако нет ничего удивительного в том, — думал Питт, — что женщины без ума от него». Герцог Мелинкортский был исключительно красив, строен и высок, а его широкие плечи атлета не совсем гармонировали с тонким атласом, кружевами и модной вышивкой. «Сильный, красивый мужчина — что еще?»
Герцог поднял глаза, и взгляды их встретились.
— Скажите совершенно точно, что я должен буду сделать, — тихо проговорил герцог.
В его словах премьер-министр нашел подтверждение своей проницательности. Перед ним человек, понимающий смысл предстоящей операции, способный мыслить и быстро действовать в сложной обстановке, более того, способный повелевать другими.
О том, что поведал ему Питт во время беседы, продлившейся около часа, и думал сейчас герцог Мелинкортский, стоя на французской земле и прислушиваясь к разнообразным звукам ночного леса: пробежал сквозь кусты ежевики заяц, шуршит в кустарнике дикий голубь, который, видимо, собирался устроиться там на ночлег, пронзительно крикнула потревоженная чем-то сойка и где-то далеко раздавался плач козодоя, а еще дальше — унылое, чуть слышное уханье совы.
В течение нескольких секунд герцог прислушивался к звукам и вдруг почувствовал тоску по дому, то же самое он мог бы услышать, находясь в Медине. Не окажись он нашего понятия, кому можно было бы довериться в этом деле. Он даже не мог представить себе, как определить, кто является верным союзником Британии, а кто таковым не может быть ни при каких обстоятельствах. О политике Франции он знал так же много или, может быть, так же мало, сколько знает рядовой член Уайтс-клуба или любой другой человек, который время от времени посещает Сент-Джеймский дворец .
Его светлость был наслышан о панегириках Уолтрона, красоте, грации и очаровании французской королевы Марии-Антуанетты. Разговаривал герцог и с теми, кто сопровождал премьер-министра во время его визита во Францию за год до того, как Людовик XVI стал всеобщим посмешищем из-за своей бестактности. Герцог Мелинкортский не раз слышал об экстравагантности и аморальности, царящих при французском дворе, но, к сожалению, раньше он уделял этим разговорам слишком мало внимания, так как в то время все это мало интересовало его.
До последней войны герцог довольно часто бывал во Франции. Почти каждый год он приезжал туда для того, чтобы поохотиться на диких кабанов. Его светлость посещал Париж и бывал в Версале, когда сердцем Людовика XV владела сначала маркиза де Помпадур, затем мадам дю Барри. Но герцог чувствовал, что сейчас все то, что он знал о Франции, окажется столь же эфемерным, как пузырьки газа в бокале с шампанским.
Раньше он наезжал в Париж только для того, чтобы развлечься. Эта поездка была совершенно иной, и неизвестно, насколько она окажется успешной для него. Герцог взялся за выполнение этого поручения — довольно непростого — не только потому, что относился с искренней симпатией к премьер-министру и ему льстило, что этот юный государственный деятель из множества замечательных и достойных людей, живущих в Англии, отдал предпочтение именно ему, и не только потому, что хотел испытать себя в каком-то новом деле, причины были гораздо глубже. Возможно, его светлость вдруг осознал, что в этой жизни, в которой раньше он искал для себя только удовольствия и развлечения, теперь он мог сделать важное для страны, в которой родился, которую глубоко и искренно любил.
Герцог посмотрел на дорогу. Упряжка была готова, лошадь форейтора была впряжена вместо передней, захромавшая лошадь стояла на траве, у обочины, и один из конюхов опустился рядом с ней на колени, пытаясь что-то извлечь из копыта. «Наверное, камень застрял в подкове, — подумал герцог, — или сама подкова разболталась». Он направился к карете и только теперь заметил стену, которая возвышалась в конце дороги. Она стояла немного в стороне, и поэтому герцог не различил ее в темноте. Над верхушками деревьев поднялся молодой месяц, и можно было без труда заметить серую и суровую на вид, маячившую темной громадой на фоне более бледного неба стену.
В течение какого-то времени герцог размышлял, что бы это могло быть, но затем, заметив на стене крыши, которые возвышались одна над другой и были увенчаны шпилями, понял, что это, должно быть, монастырь. По дороге сюда им встретилось множество монастырей, и за этой стеной наверняка располагался еще один.
— Ослабла подкова, ваша светлость, — подойдя к герцогу сообщил лакей, — Я так и думал, — ответил тот.
— Отсюда до Шантильи, где мы собирались заночевать, будет, наверное, не более пяти миль, ваша светлость. Если на дороге нам встретится кузница, можно будет поправить подкову.
— Скажите конюху, чтобы вел лошадь поосторожнее.
— Слушаюсь, ваша светлость.
Герцог уселся в карету:
— И скажите кучеру, чтобы поторопился.
— Да, ваша светлость.
Дверца кареты захлопнулась, и экипаж покатил по дороге; герцог откинулся на мягкие подушки. Путешествие утомило его, и он был голоден. Как правило, он предпочитал путешествовать верхом, а не в карете, но, предполагая, что парижане ждут его приезда в карете, сообразно занимаемому им положению, герцог счел, что не оправдать их ожиданий было бы, пожалуй, ошибкой с его стороны.
Его светлость уже выслал вперед своего кузена, Хьюго Уолтхема, чтобы тот подыскал для них подходящий особняк, в котором герцог мог бы жить в Париже, а также для того, чтобы кузен сделал все необходимые приготовления к его приезду. Хьюго наверняка сделает все так, что в Париже будут знать о человеке, собирающемся посетить этот город.
Герцог улыбнулся. Будучи во многих других отношениях скромным и ненавязчивым человеком, Хьюго умудрялся выполнять все порученные ему дела настолько блестяще, что неизменно заслуживал всяческих похвал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85