Все сестры очень добрые и ласковые. Должна сказать, я всех их очень люблю.
— Но ведь все-таки должно было произойти нечто особенное, раз вы решили убежать?
— Да, кое-что случилось, и это очень разозлило меня, я бы сказала, привело в ярость.
Теперь в голосе молодой девушки уже слышались иные нотки, она явно волновалась.
— А вы не могли бы рассказать мне о том, что с вами случилось? — поинтересовался герцог.
— Вероятно, это большой грех, что я так сильно разозлилась, — ответила девушка, — и все-таки даже сейчас, когда я сижу здесь, рядом с вами, монсеньор, мне думается, я была права. Я расскажу вам обо всем, что случилось, но обещайте мне, пожалуйста, что выскажете свое мнение — права я была или нет в том, что сделала. У меня нет ни тени сомнения, что большинство людей посчитали бы, что я поступила опрометчиво, но вы — англичанин.
— А как вы узнали об этом? — прервал девушку герцог.
— Я услышала разговор ваших слуг. И один из них сказал следующее:» Уи заболел из-за этих французов. Будь я проклят, если ему известно, почему его светлость не остался в своем имении «.
Разговор слуг девушка передала на английском языке чувствовалось, что она еле сдерживает смех.
— Так вы разговариваете на моем родном языке? — воскликнул герцог по-английски.
— Можете не сомневаться! Я говорю по-английски, — ответила Аме, — а кроме того, еще по-итальянски, по-немецки и по-испански. Ее преподобие мать-настоятельница строго следила за тем, чтобы мы все свободно владели многими языками, но мне больше других понравился английский, потому что легче давался.
— Что ж, вы владеете им прекрасно, — согласился с девушкой герцог.
— Благодарю вас, монсеньор! Та монахиня, которая обучала меня языкам, сестра Маргарет, была по происхождению англичанкой. И как-то раз она сказала мне:
» Аме, в ваших жилах обязательно должна течь английская кровь, потому что ни один человек на свете не сможет так быстро овладеть каким-либо языком, если он не принадлежит к тому народу, который говорит на этом языке.
— И что же вы? — спросил его светлость. — Впрочем, нет, это бессмысленный вопрос, так как ответа вы все равно не знаете.
— Мне известно только то, что я — Аме.
— Но вы ведь до сих пор так и не рассказали мне, почему сбежали из обители.
— Я как раз собиралась это сделать, когда вы, монсеньор, прервали меня.
— Приношу вам свои извинения, — с легкой улыбкой проговорил герцог.
— Ничего страшного, — вполне серьезно заверила она его. — Итак, я как раз собиралась рассказать вам о том, что же случилось со мной. Прежде всего поймите, монсеньор, я прожила в этом монастыре семнадцать лет.
И все эти годы считала, что монастырь и есть мой дом.
Я была очень счастлива в обществе сестер-монахинь. За все прошедшие годы они ни разу не дали мне почувствовать, что я хоть в чем-то отличаюсь от них.
Подавляющее большинство остальных послушниц, — продолжала свой рассказ девушка, — оставались в обители лишь до тех пор, пока не получали образования, после чего покидали монастырь. Наверное, только одна или две из них в конце концов решали для себя, что не имеют желания снова возвращаться к мирской жизни. В этом случае они подавали прошение о том, что хотят остаться в монастыре и принять постриг. Но правила все эти годы оставались неизменными, и эти послушницы должны были дожидаться окончательного решения своей участи до тех пор, пока им не исполнится восемнадцать лет.
И ни одной из них, — продолжала девушка, — так и не разрешили принять обет, пока они не отпраздновали свое восемнадцатилетие; преподобная мать-настоятельница была непреклонна в этом вопросе. Даже в тех случаях, когда послушница умоляла мать-настоятельницу, та не давала своего разрешения. Никогда! Вы ведь понимаете, что отречение от мира — это очень и очень серьезный шаг.
— Разумеется, — прошептал герцог.
— Мать-настоятельница всегда говорила о том, что каждая из нас должна сначала глубоко прочувствовать смысл своего шага, ощутить внутри себя уверенность, что впоследствии она никогда не будет сожалеть о свершившемся. И хотя мне исполнится восемнадцать лет через три месяца, я непрестанно размышляла, часто беседовала с сестрами-монахинями, обсуждала этот вопрос со своим духовником, и все они говорили мне: «Жди и прислушивайся к тому, что происходит в тебе. Не торопись принимать решение, Аме. Если господу будет угодно чтобы ты посвятила ему жизнь, тебе обязательно будет подан какой-нибудь знак». Так я и продолжала жить в монастыре, ожидая этого момента. Я постоянно размышляла об этом, молила всевышнего и все-таки никак не могла принять окончательного решения, как распорядиться своей судьбой.
И вот сегодня, — продолжала свой рассказ девушка, — когда я шла в церковь при монастыре, ко мне подошла одна из сестер-монахинь и сообщила, что меня немедленно хочет видеть мать-настоятельница. Я тут же отправилась к ней. Войдя в ее комнату, я увидела, что та не одна, там находились еще два священника, которых я раньше никогда не видела. Когда мать-настоятельница здоровалась, мне показалось, что она чем-то встревожена, это состояние выдавали ее глаза.
Мать-настоятельница взяла меня под руку, — рассказывала Аме, — словно для того, чтобы подбодрить, подвела к святым отцам и проговорила: «Господа, вот и Аме».
Один из священников, человек с суровой внешностью, как мне показалось, сообщил, что, согласно воле кардинала, я должна принять постриг немедленно, не дожидаясь совершеннолетия.
Похоже, я выглядела настолько пораженной его словами, — продолжала девушка, — настолько обескураженной, что, думаю, они с беспокойством ждали моего ответа. Оба святых отца дали мне понять, что это — приказ и я должна неукоснительно подчиниться ему. Все то время, пока священники убеждали меня в необходимости предстоящего шага, мать-настоятельница хранила полное молчание, хотя у меня создалось впечатление, что она была против. Из фразы, оброненной одним из священников, я поняла, что до моего появления в этой комнате она упорно противилась их решению. Вели они себя высокомерно. После того как святые отцы рассказали, что мне предстоит и что я должна сделать, я покинула их.
Девушка замолчала. Герцог не видел ее лица, но услышал, что дыхание Аме стало неровным, словно рассказ о происшедшем событии заставил ее гнев разгореться с новой силой.
— И тогда вы приняли решение совершить побег из монастыря! — после небольшой паузы проговорил герцог.
— Вы правы! Сейчас представить себе не могу, как только я осмелилась совершить этот поступок, — ответила Аме, — но тогда я ощутила внутренний протест. Одного взгляда на лицо святого отца, который сообщил мне новость, для меня оказалось достаточно, чтобы ощутить собственную незначительность. Кардинал отдает распоряжение, и оно должно быть исполнено, чего бы мне это ни стоило.
— А вам известно имя кардинала, который таким образом распорядился вашей судьбой? — спросил герцог.
— Ну разумеется. Кардинал де Роган, он же принц де Роган, — сказала Аме.
— Вы когда-нибудь встречались с его преосвященством? — поинтересовался он.
— Нет, никогда! Но наш духовник время от времени бывает у кардинала.
— А вы не думаете, мадемуазель, что ваш духовник однажды мог рассказать ему о вас?
— Конечно, я не могу целиком исключить это, не могу представить себе, чтобы духовник мог посоветовать мне принять постриг раньше, чем это обычно делали другие послушницы, наоборот:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— Но ведь все-таки должно было произойти нечто особенное, раз вы решили убежать?
— Да, кое-что случилось, и это очень разозлило меня, я бы сказала, привело в ярость.
Теперь в голосе молодой девушки уже слышались иные нотки, она явно волновалась.
— А вы не могли бы рассказать мне о том, что с вами случилось? — поинтересовался герцог.
— Вероятно, это большой грех, что я так сильно разозлилась, — ответила девушка, — и все-таки даже сейчас, когда я сижу здесь, рядом с вами, монсеньор, мне думается, я была права. Я расскажу вам обо всем, что случилось, но обещайте мне, пожалуйста, что выскажете свое мнение — права я была или нет в том, что сделала. У меня нет ни тени сомнения, что большинство людей посчитали бы, что я поступила опрометчиво, но вы — англичанин.
— А как вы узнали об этом? — прервал девушку герцог.
— Я услышала разговор ваших слуг. И один из них сказал следующее:» Уи заболел из-за этих французов. Будь я проклят, если ему известно, почему его светлость не остался в своем имении «.
Разговор слуг девушка передала на английском языке чувствовалось, что она еле сдерживает смех.
— Так вы разговариваете на моем родном языке? — воскликнул герцог по-английски.
— Можете не сомневаться! Я говорю по-английски, — ответила Аме, — а кроме того, еще по-итальянски, по-немецки и по-испански. Ее преподобие мать-настоятельница строго следила за тем, чтобы мы все свободно владели многими языками, но мне больше других понравился английский, потому что легче давался.
— Что ж, вы владеете им прекрасно, — согласился с девушкой герцог.
— Благодарю вас, монсеньор! Та монахиня, которая обучала меня языкам, сестра Маргарет, была по происхождению англичанкой. И как-то раз она сказала мне:
» Аме, в ваших жилах обязательно должна течь английская кровь, потому что ни один человек на свете не сможет так быстро овладеть каким-либо языком, если он не принадлежит к тому народу, который говорит на этом языке.
— И что же вы? — спросил его светлость. — Впрочем, нет, это бессмысленный вопрос, так как ответа вы все равно не знаете.
— Мне известно только то, что я — Аме.
— Но вы ведь до сих пор так и не рассказали мне, почему сбежали из обители.
— Я как раз собиралась это сделать, когда вы, монсеньор, прервали меня.
— Приношу вам свои извинения, — с легкой улыбкой проговорил герцог.
— Ничего страшного, — вполне серьезно заверила она его. — Итак, я как раз собиралась рассказать вам о том, что же случилось со мной. Прежде всего поймите, монсеньор, я прожила в этом монастыре семнадцать лет.
И все эти годы считала, что монастырь и есть мой дом.
Я была очень счастлива в обществе сестер-монахинь. За все прошедшие годы они ни разу не дали мне почувствовать, что я хоть в чем-то отличаюсь от них.
Подавляющее большинство остальных послушниц, — продолжала свой рассказ девушка, — оставались в обители лишь до тех пор, пока не получали образования, после чего покидали монастырь. Наверное, только одна или две из них в конце концов решали для себя, что не имеют желания снова возвращаться к мирской жизни. В этом случае они подавали прошение о том, что хотят остаться в монастыре и принять постриг. Но правила все эти годы оставались неизменными, и эти послушницы должны были дожидаться окончательного решения своей участи до тех пор, пока им не исполнится восемнадцать лет.
И ни одной из них, — продолжала девушка, — так и не разрешили принять обет, пока они не отпраздновали свое восемнадцатилетие; преподобная мать-настоятельница была непреклонна в этом вопросе. Даже в тех случаях, когда послушница умоляла мать-настоятельницу, та не давала своего разрешения. Никогда! Вы ведь понимаете, что отречение от мира — это очень и очень серьезный шаг.
— Разумеется, — прошептал герцог.
— Мать-настоятельница всегда говорила о том, что каждая из нас должна сначала глубоко прочувствовать смысл своего шага, ощутить внутри себя уверенность, что впоследствии она никогда не будет сожалеть о свершившемся. И хотя мне исполнится восемнадцать лет через три месяца, я непрестанно размышляла, часто беседовала с сестрами-монахинями, обсуждала этот вопрос со своим духовником, и все они говорили мне: «Жди и прислушивайся к тому, что происходит в тебе. Не торопись принимать решение, Аме. Если господу будет угодно чтобы ты посвятила ему жизнь, тебе обязательно будет подан какой-нибудь знак». Так я и продолжала жить в монастыре, ожидая этого момента. Я постоянно размышляла об этом, молила всевышнего и все-таки никак не могла принять окончательного решения, как распорядиться своей судьбой.
И вот сегодня, — продолжала свой рассказ девушка, — когда я шла в церковь при монастыре, ко мне подошла одна из сестер-монахинь и сообщила, что меня немедленно хочет видеть мать-настоятельница. Я тут же отправилась к ней. Войдя в ее комнату, я увидела, что та не одна, там находились еще два священника, которых я раньше никогда не видела. Когда мать-настоятельница здоровалась, мне показалось, что она чем-то встревожена, это состояние выдавали ее глаза.
Мать-настоятельница взяла меня под руку, — рассказывала Аме, — словно для того, чтобы подбодрить, подвела к святым отцам и проговорила: «Господа, вот и Аме».
Один из священников, человек с суровой внешностью, как мне показалось, сообщил, что, согласно воле кардинала, я должна принять постриг немедленно, не дожидаясь совершеннолетия.
Похоже, я выглядела настолько пораженной его словами, — продолжала девушка, — настолько обескураженной, что, думаю, они с беспокойством ждали моего ответа. Оба святых отца дали мне понять, что это — приказ и я должна неукоснительно подчиниться ему. Все то время, пока священники убеждали меня в необходимости предстоящего шага, мать-настоятельница хранила полное молчание, хотя у меня создалось впечатление, что она была против. Из фразы, оброненной одним из священников, я поняла, что до моего появления в этой комнате она упорно противилась их решению. Вели они себя высокомерно. После того как святые отцы рассказали, что мне предстоит и что я должна сделать, я покинула их.
Девушка замолчала. Герцог не видел ее лица, но услышал, что дыхание Аме стало неровным, словно рассказ о происшедшем событии заставил ее гнев разгореться с новой силой.
— И тогда вы приняли решение совершить побег из монастыря! — после небольшой паузы проговорил герцог.
— Вы правы! Сейчас представить себе не могу, как только я осмелилась совершить этот поступок, — ответила Аме, — но тогда я ощутила внутренний протест. Одного взгляда на лицо святого отца, который сообщил мне новость, для меня оказалось достаточно, чтобы ощутить собственную незначительность. Кардинал отдает распоряжение, и оно должно быть исполнено, чего бы мне это ни стоило.
— А вам известно имя кардинала, который таким образом распорядился вашей судьбой? — спросил герцог.
— Ну разумеется. Кардинал де Роган, он же принц де Роган, — сказала Аме.
— Вы когда-нибудь встречались с его преосвященством? — поинтересовался он.
— Нет, никогда! Но наш духовник время от времени бывает у кардинала.
— А вы не думаете, мадемуазель, что ваш духовник однажды мог рассказать ему о вас?
— Конечно, я не могу целиком исключить это, не могу представить себе, чтобы духовник мог посоветовать мне принять постриг раньше, чем это обычно делали другие послушницы, наоборот:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85