За двадцать морских миль до порта моряки заметили черную точку, которая вскоре превратилась в грубый, на скорую руку срубленный плот из четырех бревен. На бревнах скучали двое оборванцев вместе со своим скудным багажом – ведром пресной воды, огарком свечи, топором, буханкой хлеба, пудовым запасом муки, мылом и двумя кусками чая. Они без восторга встретили военный корабль, но и не были против, чтобы подняться на борт. Морские бродяги не скрывали, что сбежали из Дуйской тюрьмы и теперь плывут куда глаза глядят. «Вон туда, в Россию», – махнул рукой один из них. Оказалось, беглецы скитались по водным просторам двенадцать дней. Спустя два часа, как они ступили на борт, грянул шторм. Судно долго не могло причалить к острову. Что было бы с бродягами, не встреть они военных моряков, представлялось без труда.
Умудренные опытом беглецы, вкусившие все прелести дикой природы, предпочитали более надежное плавучее средство. Скажем, катер или пароход. Баржи-шаланды годились меньше: их море попросту выбрасывало на берег или разбивало на куски. Но казусы случались и с катерами, и с пароходами. В 1887 году на Дуйском рейде грузился пароход «Тира». Баржи подходили к борту и перегружали уголь на «Тиру». Вечером начался сильный шторм. Баржу вытащили на берег, пароход снялся с якоря и ушел в де-Кастри, а катер, принадлежащий горной службе, укрылся в речке Александровского поста. К полночи шторм затих. Десять каторжан, которые обслуживали катер, решили бежать. Они пустились на хитрость и смастерили фальшивую телеграмму, где значился приказ выйти в море и двинуться на спасение экипажа баржи, которую якобы отнесло от берега. Телеграмму вручили надзирателю. Тот поспешил выполнить приказ, и отпустил катер с причала. Катер, набрав обороты, вновь вышел в открытое море, резко изменил курс и двинулся не на юг, к Дуэ, а на север. На рассвете возобновился шторм. Он с яростью набросился на катер, залил машинное отделение и в конце концов его перевернул. Из десяти беглецов спасся только рулевой. Он уцепился за доску и продержался на ней весь шторм.
В 1885 году японские газеты сообщили, что возле Саппоро потерпела крушение иностранная шхуна. Спастись удалось лишь девяти морякам. Вскоре в Саппоро прибыли чиновники, пытаясь оказать уцелевшим жертвам посильную помощь. Однако разговора с ними не получилось. Иностранцы дружно кивали головами и жестами высказывали полное непонимание местной речи. После недолгих раздумий их переправили в Хокодате. Там их попытались разговорить на английском и русском. Но языковой барьер по-прежнему был непреодолим. Моряки кивали и говорили: «Жерман, жерман». Удалось лишь выяснить, что в море затонула якобы германская шхуна. С горем пополам вычислили капитана шхуны, дали ему атлас и попросили указать место крушения. Странный капитан долго крутил карты, что-то шептал под нос, водил по меридианам пальцем. На большее его не хватило. Он даже не указал на карте Саппоро, Оставалась последняя попытка. Губернатор Хокодате попросил командира русского крейсера, который стоял в местном порту, прислать переводчика немецкого языка. На берег сошел старший офицер. Еще не видя удивительную команду, он заподозрил в них русских арестантов, которые недавно напали на Крильонский маяк. Офицер решил проверить свою версию. Он выстроил всю группу иностранцев в ряд и гаркнул по-русски: «Нале-ево! Круго-ом марш!». Один из моряков инстинктивно завертелся. Его товарищи с ненавистью уставились на него. Афера провалилась. «Немцев» заковали в цепи и отправили на прежнее насиженное место.
Тюремная статистика начала интересоваться побегами лишь под конец прошлого века. Судя по ней, чаще всех в бега ударялись каторжане, для которых очень чувствительна разница климатов их родины и места заключения. В этот ранг попадали выходцы из Кавказа, Крыма, Украины, Бессарабии. Бывало, что в списках беглецов не было ни единой русской фамилии. Ссыльные женщины побегами почти не баловались. Боязнь таежных скитаний и привязанность к насиженному месту делали свое. Лишь изредка появлялись такие геройские личности, как Сонька – Золотая Ручка. Но о ней разговор чуть ниже. Из всей тысячной армии беглецов лишь треть считается пропавшими без вести. Остальные – или убиты в погоне, или погибли в дороге, или вновь оказались на сахалинской каторге.
Время уходить в запой
С давних времен главной причиной всех побегов служили незасыпающее сознание жизни и жажда воли. Если арестант не философ, которому, как известно, везде хорошо, то не хотеть уйти в бега он не может и не должен. Русского человека всегда отличала любовь к родине. Беглые каторжники вызывали больше сочувствие, чем осуждение или опаску. Если он решился на побег, на голод, топи и риск получить пулю от погони, значит, иного пути у него не было. На проселочных дорогах Сибири попадались столбы, где чья-то заботливая рука подвесила сумку с хлебом, обносками и махоркой (хотя подобный жест можно трактовать и по-другому: не повесь сумку за околицей села – вчерашний узник сам ночью вломится за харчем да еще под шумок вырежет всю семью).
Антон Чехов писал: «О Сахалине, о здешней земле, людях, деревьях, о климате говорят с презрительным смехом, отвращением и досадой, а в России все прекрасно и упоительно; самая смелая мысль не может допустить, чтобы в России жили несчастные люди, так как жить где-нибудь в Тульской или Курской губернии, видеть каждый день избы, дышать русским воздухом само по себе есть уже высшее счастье. Пошли, Боже, нужду, болезни, слепоту, немоту и срам от людей, но только приведи помереть дома. Одна старушка, каторжная, бывшая некоторое время моей прислугой, восторгалась моими чемоданами, книгами, одеялом и потому только, что все это не сахалинское, а из нашей стороны; когда ко мне приходили в гости священники, она не шла под благословение и смотрела на них с усмешкой, потому что на Сахалине не могут быть настоящие священники. Тоска по родине выражается в форме постоянных воспоминаний, печальных и трогательных, сопровождаемых жалобами и горькими слезами, или в форме несбыточных надежд, поражающих часто своей нелепостью и похожих на сумасшествие, или же в форме ярко выраженного, несомненного умопомешательства».
Это сладкое слово «свобода»! Молодой и еще энергичный каторжник, оторвавшись от сахалинских земель, стремится уйти подальше. Он может осесть в Сибири или даже дойти до Урала. На свободе он долго не задерживался. Его ловили, судили и переправляли на остров. Однако долгий пеший этап для многих таил своеобразную романтику: менялись пересылочные допры, конвой, соседи. Пока беглец возвращался на Сахалин, он не работал – он шел по этапу к месту работы, наслаждаясь дорожными приключениями. Еще не добравшись на остров, каторжник помышлял о новом побеге. В большинстве случаев помыслы эти сбывались. Однако с годами прежняя сила и выносливость улетучивались, уступая место старческой апатии и недугам. Тем не менее арестант вновь бежит, повинуясь все тому же духу свободы. Сибирь и Урал для его ног стали недосягаемы, и он выбирает Амур или даже тайгу. Беглец пытается уйти подальше уже не от Сахалина, а от самой тюрьмы. Старые рецидивисты, которые провели в тюремных стенах десятки лет, дорожили каждым днем свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157