Ну, посмотри, говорю, что ты даме сердца принёс, а ну-ка беги за другим! «Я сейчас, — говорит, — я принесу, у меня, — говорит и в карманах роется, — ещё рубль должен быть», — и к дверям. Хоть смейся, хоть плачь, по коридору-то уже огонь гуляет! Девочки, кричу, тряпьё давайте, дверь поливайте!
Вот ещё несколько воспоминаний, записанных мною.
Новик рассказывал:
— Вы правы, Ольга, среди массы глупостей, совершённых мною в жизни, было и пресловутое письмо предисполкома Агееву — не кто иной, как я, между прочим, был инициатором этого письма, бегал и собирал подписи. Но если человек осознает свою глупость, он ещё не совсем безнадёжен, не правда ли? Ещё одну величайшую глупость я совершил, когда позвонила эта несчастная девушка, Вета Юрочкина — я растерялся… Вы знаете, Ольга, я не очень хорошо могу устраивать свои и чужие дела, но в одном, по крайней мере, старался быть последовательным: никогда и ни при каких обстоятельствах не терять самообладания, не фальшивить. Моё режиссёрское кредо не оригинально: «На сцене — как в жизни»; я всегда считал, что нет для режиссёра задачи сложнее и благороднее, другое дело — как мне удавалось её решать. Михаил Ромм, когда эпизод его не удовлетворял, любил говорить: «Давайте попробуем сделать наоборот!» Парадокс, но разве жизнь артиста не полна парадоксов? Разве не бывает, что трус перевоплощается на сцене в храбреца, а храбрец в труса, разве не бывает, что актриса со вздорным характером рыночной торговки получает роль королевы, а достойная этой роли вынуждена играть шлюху? И вдруг тот самый звонок, который предоставил нам уникальную возможность сыграть в жизни, как на сцене — наоборот, до словам Ромма. Не лицедействовать, сыграть не навязанные драматургом и режиссёром роли, а самих себя! Жизнь окунула нас в подлинно драматическую ситуацию, без предварительных читок, без репетиций и декораций… И я оказался банкротом: реальная жизвь оказалась сложнее всех моих представлений о ней, а ведь я уже немолод, кое-что повидал и верил, что в свой последний час постыдно суетиться не буду… Итак, я совершенно растерялся… шестеро пожилых людей… лет двадцать они смотрели на меня как на бога, свято верили, беспрекословно выполняли мои указания… А у меня столбняк… Рассадин после резекции желудка, Таисия Львовна начала задыхаться — приступ астмы; нас охватил ужас! Я подбежал к двери, открыл — и захлопнул: в коридоре дым… В голове полный сумбур, лезут какие-то вздорные мысли о невыплаченной ссуде в кооперативе, о собаке, которую больная жена не сможет вывести во двор… Рассадин бросился к телефону вызывать для Таисии Львовны «неотложку» — куда?! Мы но знали, что делать, бежать или оставаться, распахивать окно или, наоборот, закрывать форточку. Я позвонил в 01, мне велели не волноваться — великое спасибо за бесценный совет! «Больной, не волнуйтесь, вы безнадёжны…» И тут позвонила, а потом прибежала Клюква. Не будем гадать, какие реплики ещё напишет для неё Борис, но за эту я готов был ей аплодировать, неистово, как влюблённый студент: «А ну-ка улыбнитесь, судари-сударыни, Клюква везучая, с ней не пропадёшь!» И хотя от дыма и гари она была не столько Клюква, сколько Черника, но глаза её так блестели, а улыбка и звонкий голос так на нас подействовали, что мы сразу же, буквально сразу же готовы были идти за ней куда угодно. Сразу и безоговорочно! Вот это и есть подлинная сила убеждения, какой Клюква не могла достигнуть на сцене. А как вдохновенно она играла в салоне! Именно там и тогда я понял, что нашёл великолепную Соньку для погодинских «Аристократов».
Я возразила Новику: играть — это в кого-то перевоплощаться, Даша же оставалась сама собой; как говорил Дед, обстоятельства вытолкнули наверх лидера. Не игра, а действие естественного отбора!
— «Весь мир театр, а люди и нем актёры», — с улыбкой напомнил Новик.
— Простите, Ольга, но Клюкву я изучил получше вас. Все мы, осознанно или неосознанно, и на сцене, и в жизни играем на публику, все зависит лишь от степени таланта и других объективных качеств; абсолютно же естественным человек бывает лишь наедине с самим собой, когда производить впечатление он может разве что на зеркало. Да, чувство чести, о котором вы говорили, делает человека богом, но, настаиваю на этом, — только на публике. Без публики и побуждения и действия его совсем иные — как у актёра перед пустым залом. Поэтому я вновь настаиваю: Клюква вдохновенно играла, перевоплотилась в вожака, что свойственно её характеру, темпераменту и, конечно, было обусловлено обстоятельствами. Не надо спорить, Ольга, мы говорим об одном и том же, лишь развыми словами…
Вера Коноплёва (мастер из «Несмеяны»):
— Когда Клюква своих артистов привела, а потом ещё Боря приполз — дыму в салон навалило, да такого едкого, жгучего… Кто от кашля надрывается, кого тошнит, догадливые, на пол легли, дым-то больше наверху… Вот что было плохо: окна у нас в полстены, зеркальные, глухие, вверху только фрамуга открывается, воздуха оттуда — по капле, руки-ноги переломать тому, кто эти окна выдумал. Клюква говорит: надо стекла выбивать, а Новик возражает — вдруг внизу люди, покалечим? Клюква туфли сбросила, прыг на кресло, с кресла на Борькины плечи, просунула голову через фрамугу и доложила, что внизу пока что никого нет. Эй, кричит, мужики! А мужиков-то у нас Боря, Новик да Рассадин-старик, Костя, как известно, домой побежал, ему исподнее срочно сменить надо было. Значит, Новик, Боря и мы с Клюквой подняли кресло, раз-два-три — и с размаху по окну. Выбили, воздух с холодом ворвался, осколки подчистили, чтоб не пораниться, — словом, дышать стало легче… Клиентки сразу к телефону, а они у нас не все простые, у иных мужья в больших начальниках: «Петя… ВасяКоля… спасайте! Прикажите!» Особенно Клавка по телефону разорялась: «Ты, сволочь такая, в кабинете шуры-муры, подлец, а я задыхаюсь, замерзаю!» А Клюква смеётся: «Ты напугай его как следует, пусть дублёнок нам пришлёт с ламой!» И ещё плохо, что без света, пробовал и свечи зажигать, но из окна задувало, а фонариков ни у кого не было. Ну, не совсем темно, городские огни видны повсюду, только от этих огней чувство такое, что и словами не выскажешь: живут ведь люди, телевизоры смотрят, милуются и знать не знают, что нам здесь жить осталось, может, всего ничего… Нет, не темнота — самое худшее бабий визг, от него в мозгах мутилось и страх накатывал. Мы, «несмеяновские», ещё держались, у нас девки бедовые, мы делом занимались — щели конопатили, дверь мыльной водой поливали, а от клиенток, не всех, а некоторых житья не было. Новику, Рассадину плохо, не помощники, а Боря уж слишком воспитанный: «Ну, пожалуйста, прошу вас, не беспокойтесь, скоро нас спасут, вот увидите». Клюква ему: «Держи меня за ноги!», легла на подоконник, голову вниз: «Лестницу нам ставят, бабоньки! Слышите, бабоньки, лестницу! Эй, мальчики, залезайте в гости, у нас тут штук пятнадцать невест, одна другой краше, кто первый доберётся — выбирает! Только цветы не забудьте!» Выдумала она, лестница далеко от нас была, но иная выдумка правды дороже — дух подняла! Все время шутила, без неё бы пропали.
Рассадин Лев Григорьевич, самый старый артист народного театра, пенсионер-бухгалтер:
— Салон битком набит, ней к окну рвутся — подышать и посмотреть, а Клюква поставила у окна Новика, Бориса, меня и двух девчат:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Вот ещё несколько воспоминаний, записанных мною.
Новик рассказывал:
— Вы правы, Ольга, среди массы глупостей, совершённых мною в жизни, было и пресловутое письмо предисполкома Агееву — не кто иной, как я, между прочим, был инициатором этого письма, бегал и собирал подписи. Но если человек осознает свою глупость, он ещё не совсем безнадёжен, не правда ли? Ещё одну величайшую глупость я совершил, когда позвонила эта несчастная девушка, Вета Юрочкина — я растерялся… Вы знаете, Ольга, я не очень хорошо могу устраивать свои и чужие дела, но в одном, по крайней мере, старался быть последовательным: никогда и ни при каких обстоятельствах не терять самообладания, не фальшивить. Моё режиссёрское кредо не оригинально: «На сцене — как в жизни»; я всегда считал, что нет для режиссёра задачи сложнее и благороднее, другое дело — как мне удавалось её решать. Михаил Ромм, когда эпизод его не удовлетворял, любил говорить: «Давайте попробуем сделать наоборот!» Парадокс, но разве жизнь артиста не полна парадоксов? Разве не бывает, что трус перевоплощается на сцене в храбреца, а храбрец в труса, разве не бывает, что актриса со вздорным характером рыночной торговки получает роль королевы, а достойная этой роли вынуждена играть шлюху? И вдруг тот самый звонок, который предоставил нам уникальную возможность сыграть в жизни, как на сцене — наоборот, до словам Ромма. Не лицедействовать, сыграть не навязанные драматургом и режиссёром роли, а самих себя! Жизнь окунула нас в подлинно драматическую ситуацию, без предварительных читок, без репетиций и декораций… И я оказался банкротом: реальная жизвь оказалась сложнее всех моих представлений о ней, а ведь я уже немолод, кое-что повидал и верил, что в свой последний час постыдно суетиться не буду… Итак, я совершенно растерялся… шестеро пожилых людей… лет двадцать они смотрели на меня как на бога, свято верили, беспрекословно выполняли мои указания… А у меня столбняк… Рассадин после резекции желудка, Таисия Львовна начала задыхаться — приступ астмы; нас охватил ужас! Я подбежал к двери, открыл — и захлопнул: в коридоре дым… В голове полный сумбур, лезут какие-то вздорные мысли о невыплаченной ссуде в кооперативе, о собаке, которую больная жена не сможет вывести во двор… Рассадин бросился к телефону вызывать для Таисии Львовны «неотложку» — куда?! Мы но знали, что делать, бежать или оставаться, распахивать окно или, наоборот, закрывать форточку. Я позвонил в 01, мне велели не волноваться — великое спасибо за бесценный совет! «Больной, не волнуйтесь, вы безнадёжны…» И тут позвонила, а потом прибежала Клюква. Не будем гадать, какие реплики ещё напишет для неё Борис, но за эту я готов был ей аплодировать, неистово, как влюблённый студент: «А ну-ка улыбнитесь, судари-сударыни, Клюква везучая, с ней не пропадёшь!» И хотя от дыма и гари она была не столько Клюква, сколько Черника, но глаза её так блестели, а улыбка и звонкий голос так на нас подействовали, что мы сразу же, буквально сразу же готовы были идти за ней куда угодно. Сразу и безоговорочно! Вот это и есть подлинная сила убеждения, какой Клюква не могла достигнуть на сцене. А как вдохновенно она играла в салоне! Именно там и тогда я понял, что нашёл великолепную Соньку для погодинских «Аристократов».
Я возразила Новику: играть — это в кого-то перевоплощаться, Даша же оставалась сама собой; как говорил Дед, обстоятельства вытолкнули наверх лидера. Не игра, а действие естественного отбора!
— «Весь мир театр, а люди и нем актёры», — с улыбкой напомнил Новик.
— Простите, Ольга, но Клюкву я изучил получше вас. Все мы, осознанно или неосознанно, и на сцене, и в жизни играем на публику, все зависит лишь от степени таланта и других объективных качеств; абсолютно же естественным человек бывает лишь наедине с самим собой, когда производить впечатление он может разве что на зеркало. Да, чувство чести, о котором вы говорили, делает человека богом, но, настаиваю на этом, — только на публике. Без публики и побуждения и действия его совсем иные — как у актёра перед пустым залом. Поэтому я вновь настаиваю: Клюква вдохновенно играла, перевоплотилась в вожака, что свойственно её характеру, темпераменту и, конечно, было обусловлено обстоятельствами. Не надо спорить, Ольга, мы говорим об одном и том же, лишь развыми словами…
Вера Коноплёва (мастер из «Несмеяны»):
— Когда Клюква своих артистов привела, а потом ещё Боря приполз — дыму в салон навалило, да такого едкого, жгучего… Кто от кашля надрывается, кого тошнит, догадливые, на пол легли, дым-то больше наверху… Вот что было плохо: окна у нас в полстены, зеркальные, глухие, вверху только фрамуга открывается, воздуха оттуда — по капле, руки-ноги переломать тому, кто эти окна выдумал. Клюква говорит: надо стекла выбивать, а Новик возражает — вдруг внизу люди, покалечим? Клюква туфли сбросила, прыг на кресло, с кресла на Борькины плечи, просунула голову через фрамугу и доложила, что внизу пока что никого нет. Эй, кричит, мужики! А мужиков-то у нас Боря, Новик да Рассадин-старик, Костя, как известно, домой побежал, ему исподнее срочно сменить надо было. Значит, Новик, Боря и мы с Клюквой подняли кресло, раз-два-три — и с размаху по окну. Выбили, воздух с холодом ворвался, осколки подчистили, чтоб не пораниться, — словом, дышать стало легче… Клиентки сразу к телефону, а они у нас не все простые, у иных мужья в больших начальниках: «Петя… ВасяКоля… спасайте! Прикажите!» Особенно Клавка по телефону разорялась: «Ты, сволочь такая, в кабинете шуры-муры, подлец, а я задыхаюсь, замерзаю!» А Клюква смеётся: «Ты напугай его как следует, пусть дублёнок нам пришлёт с ламой!» И ещё плохо, что без света, пробовал и свечи зажигать, но из окна задувало, а фонариков ни у кого не было. Ну, не совсем темно, городские огни видны повсюду, только от этих огней чувство такое, что и словами не выскажешь: живут ведь люди, телевизоры смотрят, милуются и знать не знают, что нам здесь жить осталось, может, всего ничего… Нет, не темнота — самое худшее бабий визг, от него в мозгах мутилось и страх накатывал. Мы, «несмеяновские», ещё держались, у нас девки бедовые, мы делом занимались — щели конопатили, дверь мыльной водой поливали, а от клиенток, не всех, а некоторых житья не было. Новику, Рассадину плохо, не помощники, а Боря уж слишком воспитанный: «Ну, пожалуйста, прошу вас, не беспокойтесь, скоро нас спасут, вот увидите». Клюква ему: «Держи меня за ноги!», легла на подоконник, голову вниз: «Лестницу нам ставят, бабоньки! Слышите, бабоньки, лестницу! Эй, мальчики, залезайте в гости, у нас тут штук пятнадцать невест, одна другой краше, кто первый доберётся — выбирает! Только цветы не забудьте!» Выдумала она, лестница далеко от нас была, но иная выдумка правды дороже — дух подняла! Все время шутила, без неё бы пропали.
Рассадин Лев Григорьевич, самый старый артист народного театра, пенсионер-бухгалтер:
— Салон битком набит, ней к окну рвутся — подышать и посмотреть, а Клюква поставила у окна Новика, Бориса, меня и двух девчат:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76