Поэтому экономика демократического государства обязана, больше того – обречена быть автаркичной (от греч. autarkeia – самоудовлетворение), то есть абсолютно герметичной, замкнутой в рамках государственных границ. Конечно, полной автаркии достичь никому никогда не удавалось, но тенденция к хозяйственной самоизоляции тем сильней, чем острее жажда свободы. Меж тем автаркия пусть и позволяет создать временное военное преобладание над противником, но всё же в конечном счёте наносит невосполнимый ущерб любой экономике. Это ещё будет доказано историей не только античного мира.
Кстати, именно такой взгляд демократического полиса на свою свободу, а значит и на автаркию, порождал не просто идеологию – настоящий культ бедности. Именно бедность связывалась им с добродетелью, богатство и роскошь приличествовали только рабству и были неотделимы от всех связанных с ними пороков. Плутарх от имени Александра говорит: «Разве не видят они, сравнивая свой образ жизни с образом жизни персов, что нет ничего более рабского, чем роскошь и нега». Тит Ливий уже в Предисловии к своему грандиозному труду (11–12) пишет: «Не было никогда государства более великого, более благочестивого, более богатого добрыми примерами, куда алчность и роскошь проникли бы так поздно, где так долго и так высоко чтили бы бедность и бережливость. Да, чем меньше было имущество, тем меньшею была жадность; лишь недавно богатство привело за собою корыстолюбие, а избыток удовольствий – готовность погубить все ради роскоши и телесных утех». «Начало порчи и недуга Лакедемонского государства, – пишет Плутарх, – восходит примерно к тем временам, когда спартанцы, низвергнув афинское владычество, наводнили собственный город золотом и серебром».
Говоря о причинной обусловленности упадка и разложения, нужно иметь в виду, что постоянные войны и связанная с этим невозможность развивать собственную экономику постепенно истощали самый ценный ресурс полиса. Мы сказали, что даже умножая свои союзы, город в конечном счёте может принудить их к исполнению союзнического долга на поле боя только опираясь на боевые качества собственной фаланги. Но она состоит уже не из былых героев. Так, например, спартанская фаланга при Ликурге состояла из девяти тысяч тяжело вооружённых гоплитов. Геродот, устами Демарата, отвечающего персидскому царю, говорит о том, что в Спарте около восьми тысяч «мужей», подобных тем, что сражались и пали в Фермопильском ущелье; в битве же при Платеях она смогла поставить в строй только пять тысяч (формирование илотов не в счёт, ибо его надёжность и боеспособность обеспечивались не только хорошей идеологической подготовкой войны и бдительно надзирающими за ними спартиатами, но и присутствием войск афинян и других греческих городов). К 418 г. до н. э. способных носить оружие было уже менее 5000 человек. Во времена Аристотеля их осталось лишь около тысячи: «Вышло то, что, хотя государство в состоянии прокормить тысячу пятьсот всадников и тридцать тысяч тяжеловооружённых воинов, их не набралось и тысячи». По свидетельству же Плутарха, к середине III в. до н. э. выжило не более 700 спартиатов, из коих только 100 имели свои земельные наделы. Остальные превратились в неимущую и бесправную толпу. «Сильные стали наживаться безо всякого удержу, оттесняя прямых наследников, и скоро богатство собралось в руках немногих, а государством завладела бедность, которая, вместе с завистью и враждою к имущим, приводит за собою разного рода низменные занятия, не оставляющие досуга ни для чего достойного и прекрасного. Спартиатов было теперь не более семисот, да и среди тех лишь около ста владели землёю и наследственным имуществом, а все остальные нищею и жалкою толпой сидели в городе, вяло и неохотно поднимаясь на защиту Лакедемона от врагов, но в постоянной готовности воспользоваться любым случаем для переворота и изменения существующих порядков».
Это, конечно, не значит, что сокращается общая численность ударного формирования полиса, просто место фалангитов постепенно занимают те, кому раньше он никогда не доверил бы оружие. Собственно, трагическая для Спарты битва при Левктрах, о которой вкратце уже упоминалось здесь, была проиграна, в частности, и по этой причине. Численное превосходство спартанской фаланги не помогло уже хотя бы потому, что составлявшие её гоплиты были совсем не теми природными спартиатами, которые ещё до битвы вселяли ужас во всех, кому предстояло встретиться с ней.
Умноженное мифологемой свободы, идеологическими запретами на любое начинание, которое могло бы поставить собственную экономику в зависимость от неприятеля, небрежение развитием производительных сил – вот далеко не последняя из причин, определивших упадок полиса.
Экономическое разорение землевладельцев и общее сокращение земельных участков приводит к тому, что прежнее равенство отходит в область преданий. В Спарте появляются весьма богатые граждане, об этом говорит увлечение спартанцев коневодством и участие их в конных агонах в Олимпии; причём их участники, как правило, представители одних и тех же семей. Между тем, содержание лошадей – это знак большого богатства: «Замечая, как некоторые из граждан гордятся и чванятся тем, что выкармливают коней для ристалищ, – пишет Плутарх, – Агесилай уговорил сестру свою Киниску отправить колесницу для участия в олимпийских состязаниях. Этим он хотел показать грекам, что подобная победа не требует никакой доблести, а лишь богатства и расточительности». Об этом же говорит и Геродот. Рядом же с классом богатых встаёт толпа обедневших спартиатов, которые лишились гражданского полноправия вследствие экономической слабости, невозможности отбывать государственные повинности и участвовать в сисситиях (совместных трапезах). Многие из них теперь живут в имениях богачей, занимаясь прежде запрещённым спартанцам ручным трудом. Другие эмигрируют и поступают в наёмники. Целые толпища таких эмигрантов бродят по всей ойкумене, нанимаясь к кому угодно и нередко воюя друг против друга в составе иноземных формирований.
Впрочем, справедливость требует сказать, что спартиатам долгое время было запрещено участвовать в наёмных формированиях за границей в качестве простых солдат, но при этом отнюдь не возбранялось занимать офицерские должности. Между тем в толковых командирах нуждалось каждое из таких формирований, бродячих наёмных контингентов, как уже сказано, было великое множество, так что вакансий было вполне достаточно. Да и для Спарты откомандирование своих представителей было достойной формой утверждения собственного авторитета в греческом мире; военный авторитет был и в самом деле высок, поэтому присутствие лакедемонян в отряде поднимало и его рейтинг. Конечно, на должность стратегов посылались только видные члены общины, но общая потребность в командирах среднего звена не могла быть удовлетворена ими.
К слову, в корпусе, поход вглубь страны и отступление которого запечатлены в «Анабасисе», присутствуют и спартанцы: 800 спартанских воинов под предводительством Хирисофа были посланы Киру Спартой в ответ на его просьбу о помощи. Решив начать войну, Кир «пишет лакедемонянам, призывая их оказать ему поддержку и прислать воинов, и тем, кто придёт пешим, обещает коней, кто явится верхом – парные запряжки, тем, у кого есть поле, он даст деревню, у кого деревня – даст город, а жалование солдатам будет не отсчитывать, но отмерять меркою!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128