Она не знала, что производит вся фабрика, вроде бы, механизмы на основе живой материи… Цех, где работала Ильгет, назывался "первым внутренним". Все помещение было залито примерно до колена неприятной на вид и непрозрачной жидкостью. В жидкости обильно плавали мягкие темные кусочки живой ткани, которые кто-то метко окрестил "мерзавчиками". Работницы бродили по цеху в болотных сапогах, с банками в руках, и щипцами подхватывали из воды уже созревших "мерзавчиков" - достигших определенного размера, с белой каймой по периметру - и бросали их в банку. Видимо, в жидкости эти твари росли и дозревали. Заполнив банку, ее полагалось поставить на конвейер, уходящий в соседний цех, за стену. Количество банок в день учитывалось, от этого зависела оплата и премия.
"Мерзавчики" эти были и в самом деле мерзопакостными. С нижней стороны у них располагались многочисленные присоски, выделяющие дурно пахнущую слизь. При попадании на кожу эта слизь вызывала мгновенное раздражение, вплоть до ожога. Впрочем, такого практически не происходило, работниц защищала резиновая одежда и перчатки, но сама эта мысль была крайне неприятна. Да и выглядели комочки отвратно… Запах в цеху стоял болотный, гнилостный, царила полутьма. К концу смены Ильгет переставала верить в то, что где-то снаружи светит солнце, и свежий ветерок колышет золотые осенние листья. И особенно тягостной казалась вспыхивающая часто перебранка женщин-заключенных, одетых в одинаковые серые робы. Нецензурная ругань, визги, сплетни, грубые, резкие голоса, даже потасовки - вот тут охранники спешили к дерущимся и разнимали их, уводя особо вредных крикуний из цеха. Ильгет раньше почти не приходилось общаться с людьми такого сорта, но все же у нее было более светлое представление о них… ну пусть это проститутки, воровки, убийцы - все равно ведь что-то человеческое в них должно было остаться. Ильгет они напоминали стаю диких обезьян, она старалась держаться от них подальше. Совершенно неизвестно, что придет любой из этих женщин в голову в следующий момент - может быть, обругать Ильгет по матушке или вцепиться ей в волосы. Точно так же и другие девушки-вольнонаемные не подходили близко к заключенным и в столовой садились отдельно.
Впрочем со временем Ильгет начала понимать, что все не так просто. Дело не в особых качествах этих женщин, хотя преступная жизнь и тюрьма, конечно же, не добавляют салонного лоска.
Дело в том, что и сама Ильгет, находясь в цеху, начинала чувствовать себя внутренне все хуже и хуже. Старые обиды всплывали все больше. Бродя по колено в воде и вылавливая мерзавчиков, Ильгет пережевывала в мыслях какие-то обидные слова свекрови или мужа, мамины придирки. Все, что в обычном состоянии она даже не помнила. И жизнь казалась мрачной и безысходной, никакого просвета не было впереди, никакого счастья… Только вот такая примитивная и нудная работа, или сидение дома, в качестве домохозяйки, и ничего, ничего нельзя сделать… никакой любви в мире нет, и ничего хорошего. Депрессия все больше захватывала душу. Ильгет боролась отчаянно, но безнадежно.
Она пробовала молиться. Но на фабрике это было невероятно трудно. И даже когда Ильгет пыталась себя заставить, ничего кроме внутренней тошноты и зевотных спазмов у нее не возникло. Вера куда-то стремительно исчезала… Ильгет все больше казалось, что она погружается в ту же самую вонючую темную жижу, сама превращаясь в жгучего, отвратительного "мерзавчика".
Душа огрубела. Зато Ильгет ощущала себя рабочим человеком, и без зазрения совести заваливалась дома спать - даже днем, и ей было плевать на все высказывания свекрови. "Я работаю, мне некогда", - и все тут. И какая-то лихость появилась в общении с миром, как внешним, так и собственным внутренним: я рабочий человек, я пашу, как лошадь, мне не до высоких материй и не до интеллигентских тонкостей.
Возможно, на женщин-зэков странная угнетающая обстановка фабрики давила не меньше… и они тоже ощущали этот смрад, и эту безысходность, и от этого их без того не слишком утонченные манеры приобретали звериный характер.
В столовой Ильгет облюбовала себе местечко в углу, за столиком, где собирались женщины-вольнонаемные. Большинство из них - дамы в возрасте или вовсе пожилые, с ними Ильгет общалась лишь поверхностно. Но вскоре рядом с ней стала садиться девушка ее лет или чуть моложе. Ильгет познакомилась с товаркой.
Звали ее Сайра, она жила здесь неподалеку, в поселке Горняцкий - старую шахту за ненадобностью закрыли, и безработица в поселке подскочила. Сайре было всего девятнадцать лет, школу она закончила, но почему-то ее не брали на дальнейшее обучение, хотя заявление она подавала во многие училища и на предприятия.
— Анкета? - спросила Ильгет. Глаза Сайры удивленно расширились, она кивнула.
— Никто не верит… говорят, что сейчас наоборот, экономика на подъеме, все устраиваются…
— Так у меня та же самая история!
Сайру не брали и на места горничной, няни, уборщицы - никаких шансов у нее не осталось. Жить на шее своей одинокой матери она не могла. На биофабрику Сайра решилась пойти от большого отчаяния. Слушая ее, Ильгет поняла, что в жизни бывают ситуации и хуже, чем у нее самой…
Ильгет могла бы уйти с фабрики. Работа здесь была ее собственным выбором. Жить замужней домохозяйкой - неприятно, но общественное мнение это вполне допускает. Сайра была обязана работать, а кроме фабрики, никакая работа ей не светила.
Фабрику Сайра не любила, но об этом они никогда не говорили, относясь к работе, как к неизбежному жизненному злу.
Собственно, знакомство так и осталось шапочным. Они вместе сидели в столовой и болтали, а потом расходились по цехам - Сайра работала во "втором внутреннем", где на конвейере выращивалось в бутылках что-то очень похожее на глаза. Сидение в столовой, вечером краткое "пока" у автобусной остановки - вот и вся дружба.
Тяжело брести на работу утром, особенно не выспавшись. Ильгет вчера вернулась со смены в восемь вечера, легла только в одиннадцать - надо было кое-что сделать по дому, потом привычно-тягостные сексуальные процедуры с мужем. Встала в четыре, потому что смена-то начинается в шесть утра, надо успеть на первый автобус…
Может быть, все-таки в ночь между спаренными сменами следует оставаться на фабрике в общаге? Ильгет уже говорила об этом с мужем, но Пита был категорически против и очень просил ее этого не делать. Казалось бы странно - ведь в последнее время он далеко не каждый день требует секса, да и вообще мало внимания проявляет к Ильгет.
— Мне не по себе, когда тебя дома нет, - объяснил Пита. Что ж, раз так, конечно, Ильгет будет возвращаться. Хотя это очень неудобно…
Она брела, едва переставляя ноги. Всего полтора месяца в этом дурдоме… страшно подумать, что так можно работать годами… всю жизнь. Нет, всю жизнь - это исключено. Это лишь для начала… она еще найдет что-нибудь другое.
Осень уже отцветала вокруг, и редкие всплески золота горели на черном, сером, грязном фоне.
Что же со мной случилось? Что случилось? Мне кажется, я больше не принадлежу себе. Что-то давит на меня, давит жестоко и неотвратимо, и некуда спрятаться от этого давления. Случайно все происходит, по стихийным рыночным законам, или же намеренно кто-то убивает наши души… убивает? У меня нет никаких доказательств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128