Чтобы не гибли человеческие планеты, люди… дети. Чтобы не гибли человеческие души, которые сагон совращает и низводит в ад. Подумайте, хотите ли вы воевать за это.
Ильгет взглянула на Арниса, словно ища совета. Но тот отвел глаза в сторону.
Господи, но у меня же совсем сил нет… почему я должна опять что-то… опять я… Разве мне мало уже досталось? Разве этого не хватит? Я хочу просто лежать и не двигаться, и чтобы меня все оставили наконец в покое. Господи…
— Да, - тихо выдохнула Ильгет, - если вы берете меня… я готова… быть с вами.
— Хорошо, - Дэцин кивнул. Поднялся, - ну теперь, Ильгет, вы должны встать. Это приказ. Через полгода предположительно будет следующий этап ярнийской операции. Там вы нам очень понадобитесь, ведь вы лонгинка. Вам нужно еще подготовиться хотя бы минимально. Поэтому постарайтесь подняться как можно скорее.
— Моя последняя исповедь была… - начала Ильгет и замолчала. Когда это было? Арнис говорит, в тюрьме она была 27 дней. С ума сойти. 27 дней запредельной боли. Но ей казалось - гораздо больше. Казалось - вся жизнь. А до того… она довольно давно не исповедовалась.
— Кажется, около трех месяцев назад, - наконец выговорила она. Отец Маркус - моложавый священник, стройный в своей черной сутане с белым воротничком и узкой лентой епитрахили, кивнул головой поощрительно.
Ильгет напряженно вспоминала свои грехи. К исповеди она не подготовилась. Что же такого было за это время? То, что до тюрьмы - можно даже и не стараться, все равно не помнится ничего. Ругались, кажется, с Питой, но была ли там ее вина, что-то серьезное, что непременно надо исповедовать… нет, не вспомнить. А потом… ведь обычного - злость на Питу, на свекровь, на весь мир, обиды - практически и не было. То есть совсем не было. Что еще - неуважение к маме? И этого не было. Лень… чревоугодие… какое там, она до сих пор боится принять твердую пищу, даже кашицу. Арнис ругается, а она…
— Мне было жалко себя… не все время, но…
Если бы ей было жалко себя все время, она бы очень быстро сломалась. Но временами подступало, особенно уже здесь, на Квирине.
— Я думала, что мне уже достаточно… что я хочу только умереть… Вообще я все время хотела умереть. И сейчас еще хочу. И чтобы насовсем, заснуть и все… и покой.
Она замолчала.
— Это уныние, - сказал отец Маркус.
— Да. Я думаю все время, что больше человек выдержать уже не может… что на жизнь нам отпущено какое-то количество… страдания… и у меня оно уже исчерпано. Уныние - это смертный грех, но…
Ильгет задумалась - осознает ли она это вообще? Ведь это до сих пор кажется ей правильным. Или - уже нет?
— Никто не знает, Ильгет, какое количество страдания отпущено человеку. Что и сколько человек может вынести. Но Господь если посылает страдания, посылает обязательно и силы их перенести.
— Да, - сказала она, - Он посылал силы. Но так… чтобы на пределе.
Отец Маркус молча и очень странно смотрел на нее. Ильгет вдруг заплакала.
— Я… мне кажется, что я не могу встать… Дэцин приказал мне вставать быстрее.. а я не могу. И у меня возмущение внутри. Почему я должна это делать? Неужели даже теперь я не могу полежать спокойно? Почему? Почему я должна подниматься, работать, двигаться… быть как все. Ведь я же не как все… Со всеми же такого не случается, как со мной. И так, чтобы человек еще жив остался…
Говоря последнюю фразу, Ильгет уже поняла, что неправа. Она ничего не говорила, только плакала. Отец Маркус взял салфетку и стер слезы с ее лица.
— Не плачьте, Ильгет. Не надо. Вы сможете встать.
Больше она ничего не смогла сказать. Священник прочитал формулу отпущения. Потом сказал.
— Ильгет, хотите, я сейчас здесь отслужу? Вы ведь давно не были в церкви.
Он встал и начал готовиться к службе. Открыл дверь, и вошли Арнис, Белла, Иволга - они как раз пришли к Ильгет чуть раньше священника. Вбежала Нока, кинулась лизаться к хозяйке. Отец Маркус не возражал против присутствия собаки. На небольшом столе он устраивал маленький походный алтарь. Началась служба. Ильгет слушала, закрыв глаза. Обряд на Квирине, конечно, отличался от ярнийского. В ярнийском было многое заимствовано из языческих обрядов прошлого, почти не использовался священный язык, унаследованный от терранцев, латынь. А в квиринском обряде было очень много латыни, которую Ильгет пока совершенно не понимала - надо будет, подумала она, выучить этот язык, здесь ведь это нетрудно. В целом обряд ей показался очень красивым. Хотя наверняка здесь, в палате отец Маркус служил по самому короткому варианту, почти без всякого пения.
В груди было легко и пусто. Хорошо. Словно вытащили занозу, так мешавшую ей, давящую, сжимающую сердце. Так бывает после исповеди - но редко. Вот сейчас так было. Что-то изменилось в ней, внутри. Ильгет пока еще не понимала - что.
Воздух дрожал и светился. В руках отца Маркуса совершалось чудо.
Ильгет увидела эти руки и обломанный маленький кусочек Хлеба -сияющий в утреннем заоконном свете.
— Корпус Кристи, - сказал отец Маркус. Ильгет открыла рот. Да, бояться уже нечего. Совсем нечего. Хлеб оказался на языке. Он медленно таял во рту. Ильгет закрыла глаза.
Отец Маркус читал еще молитвы. Теперь она может есть твердую пищу. Она может есть, двигаться, ходить… воевать… она все может. Амен, - прошептала она. Кто-то наклонился над ней. Ильгет открыла глаза. Арнис. Хороший мой, любимый брат. Он наклонился и поцеловал ее в лоб.
Все хорошо, Арнис. Теперь все будет хорошо.
— Имей в виду, - сказал Миран, - выпускаю я тебя отсюда условно.
Ильгет кивнула.
— Все, можешь переодеваться. Так, программу упражнений я тебе дал. Я пойду поговорю с Арнисом.
Миран вышел. Ильгет посмотрела на постель, где лежал принесенный Арнисом пакет с одеждой.
Как давно уже она не надевала ничего, кроме этой больничной хламиды… даже белье нормальное. Кажется, этого никогда не было. Ильгет подошла, взяла в руки белое, кружевное, посмотрела недоверчиво. Оглянулась зачем-то. В палате никого нет. Ее оставили одну.
Ильгет решительно сбросила рубашку, натянула трусики и бюстгалтер, стараясь не смотреть на собственное тело. Оно изменилось. Кожа казалась неестественно-бледной, кое-где еще остались белые тонкие полоски шрамов, нужно время, чтобы они затянулись совсем. И слишком уж она тощая. Не стройная, а какой-то дистрофик, все ребра наружу. Ильгет стала надевать костюм.
За дверью Миран говорил с Арнисом, который внимательно слушал и кивал время от времени.
— И никаких тренировок. Никакой беготни и тому подобного. У нее медицинская программа. Я скажу, когда можно будет заниматься. Никакой спешки, никаких оправданий типа через месяц акция. Вы мне ее сорвете.
— Да, конечно, Миран, я понимаю. Но никаких - это уж слишком. Теорией можно заниматься?
— Конечно.
— Управление флаером?
— Ах да, она же и этого не умеет. Да, можно, конечно. Но не ландер. И не прыжки с поясом.
— Ну вот пока и достаточно.
— Конечно, достаточно, - сказал Миран, - имей в виду, я выпускаю ее только условно. В общем-то, ей еще нужно восстановление. Ей нужен санаторий. Хотя Санта против, она считает, что здесь, рядом с друзьями, Ильгет будет лучше.
Они замолчали. Дверь палаты открылась. На пороге стояла Ильгет.
Миран замер. Это и есть то самое полураздавленное, истерзанное тельце, непонятно какого рода, которое привезли ему полтора месяца назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Ильгет взглянула на Арниса, словно ища совета. Но тот отвел глаза в сторону.
Господи, но у меня же совсем сил нет… почему я должна опять что-то… опять я… Разве мне мало уже досталось? Разве этого не хватит? Я хочу просто лежать и не двигаться, и чтобы меня все оставили наконец в покое. Господи…
— Да, - тихо выдохнула Ильгет, - если вы берете меня… я готова… быть с вами.
— Хорошо, - Дэцин кивнул. Поднялся, - ну теперь, Ильгет, вы должны встать. Это приказ. Через полгода предположительно будет следующий этап ярнийской операции. Там вы нам очень понадобитесь, ведь вы лонгинка. Вам нужно еще подготовиться хотя бы минимально. Поэтому постарайтесь подняться как можно скорее.
— Моя последняя исповедь была… - начала Ильгет и замолчала. Когда это было? Арнис говорит, в тюрьме она была 27 дней. С ума сойти. 27 дней запредельной боли. Но ей казалось - гораздо больше. Казалось - вся жизнь. А до того… она довольно давно не исповедовалась.
— Кажется, около трех месяцев назад, - наконец выговорила она. Отец Маркус - моложавый священник, стройный в своей черной сутане с белым воротничком и узкой лентой епитрахили, кивнул головой поощрительно.
Ильгет напряженно вспоминала свои грехи. К исповеди она не подготовилась. Что же такого было за это время? То, что до тюрьмы - можно даже и не стараться, все равно не помнится ничего. Ругались, кажется, с Питой, но была ли там ее вина, что-то серьезное, что непременно надо исповедовать… нет, не вспомнить. А потом… ведь обычного - злость на Питу, на свекровь, на весь мир, обиды - практически и не было. То есть совсем не было. Что еще - неуважение к маме? И этого не было. Лень… чревоугодие… какое там, она до сих пор боится принять твердую пищу, даже кашицу. Арнис ругается, а она…
— Мне было жалко себя… не все время, но…
Если бы ей было жалко себя все время, она бы очень быстро сломалась. Но временами подступало, особенно уже здесь, на Квирине.
— Я думала, что мне уже достаточно… что я хочу только умереть… Вообще я все время хотела умереть. И сейчас еще хочу. И чтобы насовсем, заснуть и все… и покой.
Она замолчала.
— Это уныние, - сказал отец Маркус.
— Да. Я думаю все время, что больше человек выдержать уже не может… что на жизнь нам отпущено какое-то количество… страдания… и у меня оно уже исчерпано. Уныние - это смертный грех, но…
Ильгет задумалась - осознает ли она это вообще? Ведь это до сих пор кажется ей правильным. Или - уже нет?
— Никто не знает, Ильгет, какое количество страдания отпущено человеку. Что и сколько человек может вынести. Но Господь если посылает страдания, посылает обязательно и силы их перенести.
— Да, - сказала она, - Он посылал силы. Но так… чтобы на пределе.
Отец Маркус молча и очень странно смотрел на нее. Ильгет вдруг заплакала.
— Я… мне кажется, что я не могу встать… Дэцин приказал мне вставать быстрее.. а я не могу. И у меня возмущение внутри. Почему я должна это делать? Неужели даже теперь я не могу полежать спокойно? Почему? Почему я должна подниматься, работать, двигаться… быть как все. Ведь я же не как все… Со всеми же такого не случается, как со мной. И так, чтобы человек еще жив остался…
Говоря последнюю фразу, Ильгет уже поняла, что неправа. Она ничего не говорила, только плакала. Отец Маркус взял салфетку и стер слезы с ее лица.
— Не плачьте, Ильгет. Не надо. Вы сможете встать.
Больше она ничего не смогла сказать. Священник прочитал формулу отпущения. Потом сказал.
— Ильгет, хотите, я сейчас здесь отслужу? Вы ведь давно не были в церкви.
Он встал и начал готовиться к службе. Открыл дверь, и вошли Арнис, Белла, Иволга - они как раз пришли к Ильгет чуть раньше священника. Вбежала Нока, кинулась лизаться к хозяйке. Отец Маркус не возражал против присутствия собаки. На небольшом столе он устраивал маленький походный алтарь. Началась служба. Ильгет слушала, закрыв глаза. Обряд на Квирине, конечно, отличался от ярнийского. В ярнийском было многое заимствовано из языческих обрядов прошлого, почти не использовался священный язык, унаследованный от терранцев, латынь. А в квиринском обряде было очень много латыни, которую Ильгет пока совершенно не понимала - надо будет, подумала она, выучить этот язык, здесь ведь это нетрудно. В целом обряд ей показался очень красивым. Хотя наверняка здесь, в палате отец Маркус служил по самому короткому варианту, почти без всякого пения.
В груди было легко и пусто. Хорошо. Словно вытащили занозу, так мешавшую ей, давящую, сжимающую сердце. Так бывает после исповеди - но редко. Вот сейчас так было. Что-то изменилось в ней, внутри. Ильгет пока еще не понимала - что.
Воздух дрожал и светился. В руках отца Маркуса совершалось чудо.
Ильгет увидела эти руки и обломанный маленький кусочек Хлеба -сияющий в утреннем заоконном свете.
— Корпус Кристи, - сказал отец Маркус. Ильгет открыла рот. Да, бояться уже нечего. Совсем нечего. Хлеб оказался на языке. Он медленно таял во рту. Ильгет закрыла глаза.
Отец Маркус читал еще молитвы. Теперь она может есть твердую пищу. Она может есть, двигаться, ходить… воевать… она все может. Амен, - прошептала она. Кто-то наклонился над ней. Ильгет открыла глаза. Арнис. Хороший мой, любимый брат. Он наклонился и поцеловал ее в лоб.
Все хорошо, Арнис. Теперь все будет хорошо.
— Имей в виду, - сказал Миран, - выпускаю я тебя отсюда условно.
Ильгет кивнула.
— Все, можешь переодеваться. Так, программу упражнений я тебе дал. Я пойду поговорю с Арнисом.
Миран вышел. Ильгет посмотрела на постель, где лежал принесенный Арнисом пакет с одеждой.
Как давно уже она не надевала ничего, кроме этой больничной хламиды… даже белье нормальное. Кажется, этого никогда не было. Ильгет подошла, взяла в руки белое, кружевное, посмотрела недоверчиво. Оглянулась зачем-то. В палате никого нет. Ее оставили одну.
Ильгет решительно сбросила рубашку, натянула трусики и бюстгалтер, стараясь не смотреть на собственное тело. Оно изменилось. Кожа казалась неестественно-бледной, кое-где еще остались белые тонкие полоски шрамов, нужно время, чтобы они затянулись совсем. И слишком уж она тощая. Не стройная, а какой-то дистрофик, все ребра наружу. Ильгет стала надевать костюм.
За дверью Миран говорил с Арнисом, который внимательно слушал и кивал время от времени.
— И никаких тренировок. Никакой беготни и тому подобного. У нее медицинская программа. Я скажу, когда можно будет заниматься. Никакой спешки, никаких оправданий типа через месяц акция. Вы мне ее сорвете.
— Да, конечно, Миран, я понимаю. Но никаких - это уж слишком. Теорией можно заниматься?
— Конечно.
— Управление флаером?
— Ах да, она же и этого не умеет. Да, можно, конечно. Но не ландер. И не прыжки с поясом.
— Ну вот пока и достаточно.
— Конечно, достаточно, - сказал Миран, - имей в виду, я выпускаю ее только условно. В общем-то, ей еще нужно восстановление. Ей нужен санаторий. Хотя Санта против, она считает, что здесь, рядом с друзьями, Ильгет будет лучше.
Они замолчали. Дверь палаты открылась. На пороге стояла Ильгет.
Миран замер. Это и есть то самое полураздавленное, истерзанное тельце, непонятно какого рода, которое привезли ему полтора месяца назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128