Из московского рейса вместе с Лозовским и железнодорожным майором высеялись молодые строители в парадных форменках с эмблемами БАМа: четверо парней и четыре девушки, одна с гитарой. Они держались вместе — то ли были раньше знакомы, то ли притянулись друг к другу в дороге, сблизившись молодостью, общностью судьбы, причастностью к БАМу. Как понял Лозовский, они возвращались в Тынду после побывки на родине, домашние впечатления перемешивались в их разговорах с завтрашними заботами: о фронте работ, о расценках, о каких-то бамовских новостях.
На них с острым любопытством поглядывала молодая пара, приставшая к рейсу в Благовещенске. Он в солдатской шинели без погон, высокий, с черными усиками на юношески бледном лице, они делали его еще моложе. Она в черной плюшевой жакетке и пуховом платке, испуганная, легко краснеющая, едва ему по плечо. У обоих на руках были обручальные кольца, бросающиеся в глаза то ли своей новизной, то ли неловкостью молодоженов, к кольцам еще не привыкших.
Они смотрели на ребят-строителей так, словно примеряли к ним свою будущую судьбу.
Посадка задерживалась. В одиннадцать не начали. В двенадцать тоже не начали. В половине первого по радио объявили:
— Рейс Благовещенск — Зея — Тында откладывается из-за неприбытия самолета.
— Врут, собаки, — сказал майор. На БАМе он служил третий год и хорошо знал местные порядки. — Людей мало. Ждут, когда наберется побольше.
— Не может быть, — не поверил Лозовский.
— Может. Борт — там вон, с утра стоит, — кивнул майор на летное поле, где на солнце поблескивал плоскостями Ан-24.
В душе Володи поднялась волна возмущения, но он вспомнил свой опыт общения с начальником смены в Домодедове и сдержался.
Просторная стекляшка аэровокзала то наполнялась людьми, то пустела. Как золотинки из потока песка, из транзитных рейсов вымывались редкие пассажиры и прилеплялись к очереди на Тынду. К двум часам набралось уже восемнадцать человек. Но ничего не происходило. Когда по радио в очередной раз объявили о задержке рейса из-за неприбытия самолета, Лозовский тяжело вздохнул и отправился в отдел перевозок качать права.
На этот раз цэковским удостоверением он козырять не стал, представился корреспондентом Центрального телевидения и попросил объяснить, почему не выполняется расписание.
— А народу нету, ебтыть, — добродушно растолковал ему начальник отдела, здоровенный малый, словно бы выросший из тесного аэрофлотского мундира.
— Народ есть, двадцать человек, — возразил Лозовский, приписав двух для круглого счета.
— Двадцать — это не народ. Какой это народ? Двадцать — это так, людишки.
— А сколько нужно, чтобы был народ?
— Сорок. Народ — это когда сорок. Чтобы борт был с полной загрузкой. У нас хозрасчет. Экономика должна быть экономной, ебтыть.
— А зачем врете, что самолета нет? — начал заводиться Лозовский.
— Чтобы не волновать народ.
— Но ведь все знают, что врете! Почему не сказать правду?
— Мало ли кто чего знает. Одно дело знать, другое дело об этом по радио говорить. Правду. Сказанул, ебтыть. Правда — это дело тонкое, политическое. Вы вот тоже все врете по телевизору, я же тебе ничего не говорю.
— А почему не говоришь?
— А без толку. Все равно будете врать.
— Про что же мы, по-твоему, врем?
— Да про все. Даже про погоду, ебтыть. «На трассе БАМа температура минус восемнадцать градусов». А в Кувыкте минус тридцать шесть. Это как?
— Значит, пока не наберется сорок человек, рейса не будет?
— Не будет.
— А если до вечера не наберется?
— Наберется к утру.
— Ну вот что, — угрожающе проговорил Лозовский. — Или ты отправляешь рейс, или я расскажу по телевизору, как вы тут работаете!
— Да и расскажи. Напугал, ебтыть. Все равно никто не поверит. Потому что вы все врете. Я только одного понять не могу. Про погоду-то зачем врать?
— Чтобы не волновать народ! — гаркнул Лозовский.
Последнее слово осталось за ним, но победа за начальником перевозок. А победитель всегда испытывает довольство собой и как следствие — снисходительность, а иногда даже благожелательность к побежденному. Возможно, поэтому часа через полтора начальник перевозок появился у стойки регистрации, отдал распоряжение дежурной смене, а еще спустя некоторое время объявили посадку на рейс Благовещенск — Зея — Тында. Правда, из соображений экономики, ебтыть, дали не Ан-24, а «кукурузник» — старую «аннушку», рассчитанную как раз на двадцать человек. Но это были мелочи. Лозовский повеселел, мысленно он был уже в Тынде.
Майор, однако, не разделял его оптимизма. Он посмотрел через иллюминатор на воду Амура, багровую, как лава, в лучах закатного солнца, и прокричал, перекрывая грохот двигателя и дребезжание фюзеляжа:
— Зря ты выступил! Лучше бы ночь пересидеть в Благовещенске!
— Это почему? — возмутился Лозовский, уязвленный тем, что его общественная активность не получила должной оценки.
— Ни черта не успеем! На ночь застрянем в Зее! Световой день закончится!
— Туда лететь всего полчаса!
— Пока долетим, пока сядем, пока выгрузят почту! А после заката «аннушки» не летают!
Майор оказался прав. Самолет отогнали на край грунтового поля, экипаж и пассажиры, которые летели до Зеи, уехали на аэродромном автобусе, а для остальных сторож открыл зал ожидания в старом деревянном бараке, велел не курить и ушел.
Аэродром Зеи располагался километрах в трех от райцентра. Новое здание аэровокзала только строилось, батареи в зале были чуть теплые. Солнце ушло, затуманились сопки, земля словно бы выпускала накопленный за длинную лютую зиму холод, заполнявший барак снизу, из щелей в полу. Лозовский поддел под куртку свитер, но вскоре понял, что дотянуть до утра будет непросто.
Молодожен спрятал новобрачную под шинель и стал как будто очень беременным. Майор до ушей нахлобучил фуражку, поднял воротник плаща и вжал голову в плечи, шмыгал красным от холода носом. Он был похож уже не на редиску, а на попугая, занесенного злой судьбой в суровое Забайкалье.
Молодые строители чувствовали себя лучше. Они сдвинули скамейки, обложились рюкзаками и сумками, девушек поместили в середину, сбились тесно, грея друг друга. Оттуда доносились обрывки разговоров, негромкий смех. Но и кашляли тоже, один из парнишек был явно простужен.
Наконец Лозовский не выдержал.
— Друзья мои, — обратился он к попутчикам. — Еще немного, и мы вымерзнем здесь, как клопы.
— Клопы не вымерзают, — пробурчал майор. — Клоп, сволочь такая, даже минус пятьдесят шесть выдерживает. Чуть затопишь в балке, он тебе здрасьте, прошу к столу. Тараканы — те да, тараканы вымерзают.
— Значит, вымерзнем, как тараканы. Предлагаю идти в поселок. Там наверняка есть гостиница. На ночь как-нибудь устроимся.
— Гостиница есть, — подтвердил майор. — Но местов нету. Их тут как строят? Сначала строят табличку «Местов нету». А к ней пристраивают гостиницу.
— А вдруг? А не поселят, так хоть согреемся.
Предложение приняли, с шумом вывалили на улицу. Быстро темнело, остро пахло морозцем, но казалось, что здесь теплей, чем в бараке. Впереди тускло светились огни райцентра, а за ним электрическое зарево золотило даже лиственницы на окрестных сопках — там строилась Зейская ГЭС, стоял поселок гидростроителей.
Пока шли мимо серых изб и черного пустого базара, в голове у Лозовского возник план, который мог дать результат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
На них с острым любопытством поглядывала молодая пара, приставшая к рейсу в Благовещенске. Он в солдатской шинели без погон, высокий, с черными усиками на юношески бледном лице, они делали его еще моложе. Она в черной плюшевой жакетке и пуховом платке, испуганная, легко краснеющая, едва ему по плечо. У обоих на руках были обручальные кольца, бросающиеся в глаза то ли своей новизной, то ли неловкостью молодоженов, к кольцам еще не привыкших.
Они смотрели на ребят-строителей так, словно примеряли к ним свою будущую судьбу.
Посадка задерживалась. В одиннадцать не начали. В двенадцать тоже не начали. В половине первого по радио объявили:
— Рейс Благовещенск — Зея — Тында откладывается из-за неприбытия самолета.
— Врут, собаки, — сказал майор. На БАМе он служил третий год и хорошо знал местные порядки. — Людей мало. Ждут, когда наберется побольше.
— Не может быть, — не поверил Лозовский.
— Может. Борт — там вон, с утра стоит, — кивнул майор на летное поле, где на солнце поблескивал плоскостями Ан-24.
В душе Володи поднялась волна возмущения, но он вспомнил свой опыт общения с начальником смены в Домодедове и сдержался.
Просторная стекляшка аэровокзала то наполнялась людьми, то пустела. Как золотинки из потока песка, из транзитных рейсов вымывались редкие пассажиры и прилеплялись к очереди на Тынду. К двум часам набралось уже восемнадцать человек. Но ничего не происходило. Когда по радио в очередной раз объявили о задержке рейса из-за неприбытия самолета, Лозовский тяжело вздохнул и отправился в отдел перевозок качать права.
На этот раз цэковским удостоверением он козырять не стал, представился корреспондентом Центрального телевидения и попросил объяснить, почему не выполняется расписание.
— А народу нету, ебтыть, — добродушно растолковал ему начальник отдела, здоровенный малый, словно бы выросший из тесного аэрофлотского мундира.
— Народ есть, двадцать человек, — возразил Лозовский, приписав двух для круглого счета.
— Двадцать — это не народ. Какой это народ? Двадцать — это так, людишки.
— А сколько нужно, чтобы был народ?
— Сорок. Народ — это когда сорок. Чтобы борт был с полной загрузкой. У нас хозрасчет. Экономика должна быть экономной, ебтыть.
— А зачем врете, что самолета нет? — начал заводиться Лозовский.
— Чтобы не волновать народ.
— Но ведь все знают, что врете! Почему не сказать правду?
— Мало ли кто чего знает. Одно дело знать, другое дело об этом по радио говорить. Правду. Сказанул, ебтыть. Правда — это дело тонкое, политическое. Вы вот тоже все врете по телевизору, я же тебе ничего не говорю.
— А почему не говоришь?
— А без толку. Все равно будете врать.
— Про что же мы, по-твоему, врем?
— Да про все. Даже про погоду, ебтыть. «На трассе БАМа температура минус восемнадцать градусов». А в Кувыкте минус тридцать шесть. Это как?
— Значит, пока не наберется сорок человек, рейса не будет?
— Не будет.
— А если до вечера не наберется?
— Наберется к утру.
— Ну вот что, — угрожающе проговорил Лозовский. — Или ты отправляешь рейс, или я расскажу по телевизору, как вы тут работаете!
— Да и расскажи. Напугал, ебтыть. Все равно никто не поверит. Потому что вы все врете. Я только одного понять не могу. Про погоду-то зачем врать?
— Чтобы не волновать народ! — гаркнул Лозовский.
Последнее слово осталось за ним, но победа за начальником перевозок. А победитель всегда испытывает довольство собой и как следствие — снисходительность, а иногда даже благожелательность к побежденному. Возможно, поэтому часа через полтора начальник перевозок появился у стойки регистрации, отдал распоряжение дежурной смене, а еще спустя некоторое время объявили посадку на рейс Благовещенск — Зея — Тында. Правда, из соображений экономики, ебтыть, дали не Ан-24, а «кукурузник» — старую «аннушку», рассчитанную как раз на двадцать человек. Но это были мелочи. Лозовский повеселел, мысленно он был уже в Тынде.
Майор, однако, не разделял его оптимизма. Он посмотрел через иллюминатор на воду Амура, багровую, как лава, в лучах закатного солнца, и прокричал, перекрывая грохот двигателя и дребезжание фюзеляжа:
— Зря ты выступил! Лучше бы ночь пересидеть в Благовещенске!
— Это почему? — возмутился Лозовский, уязвленный тем, что его общественная активность не получила должной оценки.
— Ни черта не успеем! На ночь застрянем в Зее! Световой день закончится!
— Туда лететь всего полчаса!
— Пока долетим, пока сядем, пока выгрузят почту! А после заката «аннушки» не летают!
Майор оказался прав. Самолет отогнали на край грунтового поля, экипаж и пассажиры, которые летели до Зеи, уехали на аэродромном автобусе, а для остальных сторож открыл зал ожидания в старом деревянном бараке, велел не курить и ушел.
Аэродром Зеи располагался километрах в трех от райцентра. Новое здание аэровокзала только строилось, батареи в зале были чуть теплые. Солнце ушло, затуманились сопки, земля словно бы выпускала накопленный за длинную лютую зиму холод, заполнявший барак снизу, из щелей в полу. Лозовский поддел под куртку свитер, но вскоре понял, что дотянуть до утра будет непросто.
Молодожен спрятал новобрачную под шинель и стал как будто очень беременным. Майор до ушей нахлобучил фуражку, поднял воротник плаща и вжал голову в плечи, шмыгал красным от холода носом. Он был похож уже не на редиску, а на попугая, занесенного злой судьбой в суровое Забайкалье.
Молодые строители чувствовали себя лучше. Они сдвинули скамейки, обложились рюкзаками и сумками, девушек поместили в середину, сбились тесно, грея друг друга. Оттуда доносились обрывки разговоров, негромкий смех. Но и кашляли тоже, один из парнишек был явно простужен.
Наконец Лозовский не выдержал.
— Друзья мои, — обратился он к попутчикам. — Еще немного, и мы вымерзнем здесь, как клопы.
— Клопы не вымерзают, — пробурчал майор. — Клоп, сволочь такая, даже минус пятьдесят шесть выдерживает. Чуть затопишь в балке, он тебе здрасьте, прошу к столу. Тараканы — те да, тараканы вымерзают.
— Значит, вымерзнем, как тараканы. Предлагаю идти в поселок. Там наверняка есть гостиница. На ночь как-нибудь устроимся.
— Гостиница есть, — подтвердил майор. — Но местов нету. Их тут как строят? Сначала строят табличку «Местов нету». А к ней пристраивают гостиницу.
— А вдруг? А не поселят, так хоть согреемся.
Предложение приняли, с шумом вывалили на улицу. Быстро темнело, остро пахло морозцем, но казалось, что здесь теплей, чем в бараке. Впереди тускло светились огни райцентра, а за ним электрическое зарево золотило даже лиственницы на окрестных сопках — там строилась Зейская ГЭС, стоял поселок гидростроителей.
Пока шли мимо серых изб и черного пустого базара, в голове у Лозовского возник план, который мог дать результат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92