Подозреваю, что двадцать семь лет тому назад между ними пробежала черная кошка – что-то они, наверное, не поделили. Может быть, даже тот «Дом для бездомных», который строил их отец. Не знаю, не знаю… Помню, как Яков все звонил куда-то, узнавал, где находится община в Мюнхене. Конверт надписал на иврите, а я уже позже приписала по-русски: «Райхенбахштрассе, 27».
Короче, «на деревню дедушке Константину Макарычу». И все. И три десятка английских слов, унаследованных от моего южно-африканского одессита Гришеньки. И абсолютный ноль в немецком языке. И вообще, я первый раз за нормальной границей!
Куда ехать, на чем ехать, сколько нужно платить – понятия не имею. Пустили Дуньку в Европу… И вдруг откуда-то сверху слышу:
– Хелло!
Поднимаю голову – негр! Такого роста, будто сбежал из Национальной баскетбольной лиги, из команды «Глоб троттерс». Минимум два с лишним метра!.. И морда у него такая цивилизованная, и улыбается во все свои сто тридцать два зуба, и снова говорит:
– Хелло!
Ну, совершенно рекламный негр!
– Хелло… – говорю.
А он вдруг как затараторит по-немецки. И размахивает своими розовыми ладошками величиной с пластмассовый поднос из столовой самообслуживания.
– Айм сори, – говорю. – Айм ноу спик дойч…
Тут негр вдруг так обрадовался, что даже пританцовывать стал. И без всякой паузы перешел на английский. И молотит, и молотит… Я опять свое:
– Экскьюз ми… Айм ноу спик инглиш.
Негр остановился, как вкопанный. На морде – горе, отчаяние, трагедия, будто он только что всех родственников похоронил. И спрашивает по-английски:
– А на каком языке мы можем разговаривать?
– На иврите, – говорю я.
Негр чуть не заплакал. Мне его даже жалко стало. И чтобы не показаться уж совсем безграмотной кретинкой, говорю без малейшей надежды на успех:
– Айм спик рашен.
И тогда эта дылда, эта верста коломенская, расплывается от счастья, бацает чечетку и говорит на отличном русском языке:
– Тогда у нас вообще не будет проблем! Я сразу почувствовал, что мы нужны друг другу, как воздух!!!
Вот это да! Я чуть в обморок не хлопнулась… И говорю:
– Вы из университета Патриса Лумумбы?
Он как заржет на весь аэропорт. Вытащил из заднего кармана джинсов спортивную шапочку с козырьком, напялил ее на башку, встал по стойке «смирно» и отдал мне честь:
– Сэм Робинсон – капитан армии Соединенных Штатов Америки. Мюнхен. Институт военных переводчиков.
– Катя… – говорю. – Катя Гуревич. Из Ленинграда. То есть, сейчас из Израиля…
А он не понял меня и говорит:
– Я тоже здесь теперь ненадолго. Скоро мы вернемся в Америку, и я буду жить дома в Нью-Йорке. У меня там мама и папа.
«Тебе хорошо… – думаю, – а у меня мама на одном конце света, папа на другом, а я на третьем. И жить мы вместе уже, наверное, никогда не будем…»
– А я думала – вы баскетболист, – говорю.
– Я тоже так думал, пока играл в баскетбол, – снова заржал Сэм. – Катя! Я встречаю своего лучшего друга – лейтенанта Джеффри Келли. Он прилетает к нам на полтора месяца на стажировку и языковую практику. Когда-то мы вместе кончали институт военных переводчиков в Монтерее. Он неплохо говорит по-русски. И если ты не очень торопишься, мы вместе отвезем тебя в Мюнхен. Самолет уже сел. Он минут через десять-пятнадцать появится. О'кей?
– О'кей, Сэм, – говорю. – Большое спасибо! Это как раз то, что мне нужно. Но мне нужно еще и заглянуть в туалет. Ты пока пригляди за моими шмотками.
Всем своим длинным телом, ногами, руками, лицом Сэм изобразил бешеную работу мысли и сказал:
– За «шмотками»… Молчи! Сейчас сам вспомню!.. Шмотки… Шмотки – вещи! Правильно?
– Молодец! – похвалила я его и пошла в туалет. Этот аэропортовский писсуар своей чистотой и вылизанностью напоминал операционную, где можно было делать трепанацию черепа без дополнительной дезинфекции.
Небольшая косметичка со всеми мазилками у меня была в кармане куртки, и я быстренько привела себя в порядок – подмазалась, подкрасилась, попудрилась и причесалась. И вышла из туалета малость посвежевшая и слегка взвинченная. Но такое со мной происходит всегда, когда я чувствую, что начинаю кому-то нравиться.
Покойная тетя Хеся считала, что это во мне не в полный голос, но достаточно слышно, позвякивают блядские гены моей мамы.
Вылезаю из-под крыши аэропорта на свет Божий, а Сэм уже стоит со своим приятелем, хлопает его по спине и хохочет, как сумасшедший. Приятель – ростом пониже, в плечах пошире, в какой-то хипповой пятнистой куртке и таких же штанах – тоже лупит Сэма по спине и чуть не помирает со смеху.
Рядом с моими вещами – вещи приятеля. Огромная зеленая сумка, в которой можно лето прожить небольшой семье с двумя детьми, и чемодан, стоимостью в половину подержанного автомобиля по израильским ценам.
– Катя! – орет Сэм на весь аэропорт. – Иди сюда скорей! Джефф прилетел!..
И всем своим видом приглашает меня радоваться вместе с ним, будто я с этим Джеффом в одном детском саду выросла. Я подхожу.
– Здравствуйте, Катя, – медленно говорит этот Джефф. – Извините, я теперь буду немножко плохо говорить по-русски, но потом хорошо. У меня полгода не было практики. Я работал с документами, а разговаривать было не с кем…
– Не прибедняйтесь. Прекрасно вы говорите по-русски, – сказала я. – Если бы я так говорила по-английски…
– Это не так трудно. Я вас научу, – улыбается Джефф.
– Начинай! А я пока подгоню машину, – говорит ему Сэм и убегает на автостоянку.
Мы с Джеффом рассмеялись. Я сразу же, а Джефф – через небольшую паузу, когда сообразил, что Сэм шутит.
Я стала его разглядывать. А он смущенно улыбается и отводит глаза в сторону.
Ничего в нем такого «американского» не было. Просто здоровый парень с абсолютно рязанской рожей. Такой классический персонаж из русской народной сказки – не то Иванушка-дурачок, не то Емеля пополам с Алешей Поповичем.
Тут Сэм подкатил на «ауди-80» – мечте любого израильского пижона, от вновь прибывшего олим-ходаши до коренного тель-авивского плейбоя.
Вместе с Джеффом они загрузили наши вещи в багажник, и мы поехали в Мюнхен.
Едем, едем, едем, а вокруг меня, слава тебе Господи, все такое европейское, такое чистое, такое ухоженное… И автомобили все словно только что вымытые, и трамваи, которых я с Ленинграда не видела… И никакого Востока! Ну, просто глаз отдыхает…
– Сейчас мы приедем ко мне, положим вещи и пойдем куда-нибудь обедать, – сказал Сэм. – Я приглашаю!
– Нет, Сэм. Спасибо, – возразила я. – Мне сначала нужно определиться, устроиться, привести себя в порядок, и вообще, понять, на каком я свете. А уже потом – все остальное. Так что, если вам не трудно, ребята, отвезите меня пока на…
Я вынула письмо Якова с адресом и прочла:
– …на Райхенбахштрассе, двадцать семь.
– О, черт побери! – обрадовался Сэм. – Райхенбахштрассе!.. Это же совсем рядом с моей квартирой!.. А что там за отель?
– Там не отель. Там еврейская община Мюнхена.
Джефф повернулся и удивленно посмотрел на меня:
– Ты будешь для них петь? Я видел у тебя гитару…
– Нет. Я надеюсь, что петь мне не придется. Мне нужно встретить одного человека. У меня к нему рекомендательное письмо из Израиля.
– О'кей! О'кей!.. – тут же легко согласился Сэм. – Ты передашь письмо и сразу позвонишь мне. Мы будем тебя ждать… Джефф! Ты видишь, что у меня заняты руки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Короче, «на деревню дедушке Константину Макарычу». И все. И три десятка английских слов, унаследованных от моего южно-африканского одессита Гришеньки. И абсолютный ноль в немецком языке. И вообще, я первый раз за нормальной границей!
Куда ехать, на чем ехать, сколько нужно платить – понятия не имею. Пустили Дуньку в Европу… И вдруг откуда-то сверху слышу:
– Хелло!
Поднимаю голову – негр! Такого роста, будто сбежал из Национальной баскетбольной лиги, из команды «Глоб троттерс». Минимум два с лишним метра!.. И морда у него такая цивилизованная, и улыбается во все свои сто тридцать два зуба, и снова говорит:
– Хелло!
Ну, совершенно рекламный негр!
– Хелло… – говорю.
А он вдруг как затараторит по-немецки. И размахивает своими розовыми ладошками величиной с пластмассовый поднос из столовой самообслуживания.
– Айм сори, – говорю. – Айм ноу спик дойч…
Тут негр вдруг так обрадовался, что даже пританцовывать стал. И без всякой паузы перешел на английский. И молотит, и молотит… Я опять свое:
– Экскьюз ми… Айм ноу спик инглиш.
Негр остановился, как вкопанный. На морде – горе, отчаяние, трагедия, будто он только что всех родственников похоронил. И спрашивает по-английски:
– А на каком языке мы можем разговаривать?
– На иврите, – говорю я.
Негр чуть не заплакал. Мне его даже жалко стало. И чтобы не показаться уж совсем безграмотной кретинкой, говорю без малейшей надежды на успех:
– Айм спик рашен.
И тогда эта дылда, эта верста коломенская, расплывается от счастья, бацает чечетку и говорит на отличном русском языке:
– Тогда у нас вообще не будет проблем! Я сразу почувствовал, что мы нужны друг другу, как воздух!!!
Вот это да! Я чуть в обморок не хлопнулась… И говорю:
– Вы из университета Патриса Лумумбы?
Он как заржет на весь аэропорт. Вытащил из заднего кармана джинсов спортивную шапочку с козырьком, напялил ее на башку, встал по стойке «смирно» и отдал мне честь:
– Сэм Робинсон – капитан армии Соединенных Штатов Америки. Мюнхен. Институт военных переводчиков.
– Катя… – говорю. – Катя Гуревич. Из Ленинграда. То есть, сейчас из Израиля…
А он не понял меня и говорит:
– Я тоже здесь теперь ненадолго. Скоро мы вернемся в Америку, и я буду жить дома в Нью-Йорке. У меня там мама и папа.
«Тебе хорошо… – думаю, – а у меня мама на одном конце света, папа на другом, а я на третьем. И жить мы вместе уже, наверное, никогда не будем…»
– А я думала – вы баскетболист, – говорю.
– Я тоже так думал, пока играл в баскетбол, – снова заржал Сэм. – Катя! Я встречаю своего лучшего друга – лейтенанта Джеффри Келли. Он прилетает к нам на полтора месяца на стажировку и языковую практику. Когда-то мы вместе кончали институт военных переводчиков в Монтерее. Он неплохо говорит по-русски. И если ты не очень торопишься, мы вместе отвезем тебя в Мюнхен. Самолет уже сел. Он минут через десять-пятнадцать появится. О'кей?
– О'кей, Сэм, – говорю. – Большое спасибо! Это как раз то, что мне нужно. Но мне нужно еще и заглянуть в туалет. Ты пока пригляди за моими шмотками.
Всем своим длинным телом, ногами, руками, лицом Сэм изобразил бешеную работу мысли и сказал:
– За «шмотками»… Молчи! Сейчас сам вспомню!.. Шмотки… Шмотки – вещи! Правильно?
– Молодец! – похвалила я его и пошла в туалет. Этот аэропортовский писсуар своей чистотой и вылизанностью напоминал операционную, где можно было делать трепанацию черепа без дополнительной дезинфекции.
Небольшая косметичка со всеми мазилками у меня была в кармане куртки, и я быстренько привела себя в порядок – подмазалась, подкрасилась, попудрилась и причесалась. И вышла из туалета малость посвежевшая и слегка взвинченная. Но такое со мной происходит всегда, когда я чувствую, что начинаю кому-то нравиться.
Покойная тетя Хеся считала, что это во мне не в полный голос, но достаточно слышно, позвякивают блядские гены моей мамы.
Вылезаю из-под крыши аэропорта на свет Божий, а Сэм уже стоит со своим приятелем, хлопает его по спине и хохочет, как сумасшедший. Приятель – ростом пониже, в плечах пошире, в какой-то хипповой пятнистой куртке и таких же штанах – тоже лупит Сэма по спине и чуть не помирает со смеху.
Рядом с моими вещами – вещи приятеля. Огромная зеленая сумка, в которой можно лето прожить небольшой семье с двумя детьми, и чемодан, стоимостью в половину подержанного автомобиля по израильским ценам.
– Катя! – орет Сэм на весь аэропорт. – Иди сюда скорей! Джефф прилетел!..
И всем своим видом приглашает меня радоваться вместе с ним, будто я с этим Джеффом в одном детском саду выросла. Я подхожу.
– Здравствуйте, Катя, – медленно говорит этот Джефф. – Извините, я теперь буду немножко плохо говорить по-русски, но потом хорошо. У меня полгода не было практики. Я работал с документами, а разговаривать было не с кем…
– Не прибедняйтесь. Прекрасно вы говорите по-русски, – сказала я. – Если бы я так говорила по-английски…
– Это не так трудно. Я вас научу, – улыбается Джефф.
– Начинай! А я пока подгоню машину, – говорит ему Сэм и убегает на автостоянку.
Мы с Джеффом рассмеялись. Я сразу же, а Джефф – через небольшую паузу, когда сообразил, что Сэм шутит.
Я стала его разглядывать. А он смущенно улыбается и отводит глаза в сторону.
Ничего в нем такого «американского» не было. Просто здоровый парень с абсолютно рязанской рожей. Такой классический персонаж из русской народной сказки – не то Иванушка-дурачок, не то Емеля пополам с Алешей Поповичем.
Тут Сэм подкатил на «ауди-80» – мечте любого израильского пижона, от вновь прибывшего олим-ходаши до коренного тель-авивского плейбоя.
Вместе с Джеффом они загрузили наши вещи в багажник, и мы поехали в Мюнхен.
Едем, едем, едем, а вокруг меня, слава тебе Господи, все такое европейское, такое чистое, такое ухоженное… И автомобили все словно только что вымытые, и трамваи, которых я с Ленинграда не видела… И никакого Востока! Ну, просто глаз отдыхает…
– Сейчас мы приедем ко мне, положим вещи и пойдем куда-нибудь обедать, – сказал Сэм. – Я приглашаю!
– Нет, Сэм. Спасибо, – возразила я. – Мне сначала нужно определиться, устроиться, привести себя в порядок, и вообще, понять, на каком я свете. А уже потом – все остальное. Так что, если вам не трудно, ребята, отвезите меня пока на…
Я вынула письмо Якова с адресом и прочла:
– …на Райхенбахштрассе, двадцать семь.
– О, черт побери! – обрадовался Сэм. – Райхенбахштрассе!.. Это же совсем рядом с моей квартирой!.. А что там за отель?
– Там не отель. Там еврейская община Мюнхена.
Джефф повернулся и удивленно посмотрел на меня:
– Ты будешь для них петь? Я видел у тебя гитару…
– Нет. Я надеюсь, что петь мне не придется. Мне нужно встретить одного человека. У меня к нему рекомендательное письмо из Израиля.
– О'кей! О'кей!.. – тут же легко согласился Сэм. – Ты передашь письмо и сразу позвонишь мне. Мы будем тебя ждать… Джефф! Ты видишь, что у меня заняты руки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82