Поэтому и не шарахнулась от них. А то на этом Хауптбанхофе, за те три ночи, что я там провела, я такого навидалась и наслушалась, что в пору было бежать оттуда без оглядки. А только куда?.. Вот и приходилось выслушивать… От предложения тут же, за углом, стоя «переспать» за чашку кофе и брецель – такой баварский кренделек с солью, до роскошной возможности отдаться одновременно троим в их автомобиле за сумасшедшую сумму в десять марок!..
Про Эдика я уже знала, что он русский, из Московского цирка, и мы с Джеффом как-то пару раз смотрели его номер на Мариенплац. Джефф, помню, был в восторге!.. Потом у Эдика вдруг появился вот этот тип – Нартай. Раскладывал реквизит, собирал деньги, короче – ассистировал… Я еще тогда сказала Джеффу: конечно, с такими сборами, которые делает этот московский циркач, можно позволить себе и ассистента! Бегает такой небольшой, узкоглазенький, в настоящем баварском костюмчике… Знаете, такие штанишки короткие замшевые на лямочках – «ледерхозе» называются, жилеточка расшитая, шляпка с султанчиком, «штрюмпфе» – носки такие высокие до колена, башмаки… Ну, вы сами видели. Здесь даже старики в таких ходят.
– Это мне тетя Наташа и дядя Петя Китцингеры на день рождения подарили, – с удовольствием вставил Нартай.
– Ладно, помолчи. Ты свое отговорил, – прервала его Катя. – Ну, короче, подходят они ко мне… Надо сказать, подходят они ко мне жутко не вовремя! Я, может, придатки немного застудила, может, так всегда при беременности бывает, не знаю, но я через каждые полчаса в туалет бегала. Причем каждый раз с огромной сумкой тети Хеси и гитарой. Оставить нельзя ничего даже на секунду!
И вот они подходят ко мне именно в тот момент, когда мне только впору до писсуара добежать. И говорят, нормально, по-русски:
– Привет! Тебе помочь?
– Ага… – говорю. – Постерегите вещи, а то я сейчас описаюсь!
Бросаю им сумку, гитару и ходу в туалет!
Возвращаюсь, стоят над моими шмотками. Эдька покуривает, Нартай в одной руке держит пакет, наверное, с едой, второй рукой от дыма отмахивается.
– Ну, не люблю я этого, не люблю! – снова влез Нартай. – Он же одну за другой смолит!.. Лучше бы выпивал, как я.
– Господи! Да уймись ты… Дай досказать-то! – снова оборвала его Катя. – Ну, познакомились… Я их уже видела, они – меня. Рассказала я им в трех словах про себя, про Джеффа. Они так поглядели друг на друга, поглядели и говорят:
– Ладно, Катерина. Поехали с нами. Сегодня переночуешь у нас, а завтра что-нибудь придумаем. Здесь тебе, конечно, оставаться нельзя.
– А вы-то чего сюда забрели? – спрашиваю.
– Мы после работы пришли сюда какой-нибудь жратвы на ужин купить. А отсюда прямо на метро и домой…
Тут, что есть – то есть… В субботу и воскресенье или после шести часов вечера, когда все магазины закрыты, на Хауптбанхофе можно купить все, что твоей душе угодно. Раза в полтора-два дороже, но – никаких проблем.
– А где же твой реквизит? – спрашиваю. – Я видела ты всегда с чемоданом на Мариенплац приезжал…
– А чемодан и есть мой реквизит. Я его теперь в одном ресторанчике оставляю. У меня там кельнерша знакомая появилась, вот она и договорилась с хозяином этого кабачка.
– Пять марок хозяину – и все дела, – говорит Нартай. – Зато не надо его с собой таскать семнадцать километров туда и семнадцать обратно.
– Это вы так далеко живете? – удивилась я.
– Что ты!.. – говорит Эдик. – Разве это далеко? Двадцать пять минут на С-бане…
– И там два с небольшим километра от станции, – добавляет Нартай и говорит так строго: – Все! Кончаем чирикать. Поехали. Ты, Екатерина, держи пакет с харчем, мне давай гитару, а свою сумку – Эдику. Он у нас лось здоровый!..
Сели в электричку, покатили. Разговорились помаленьку. Оказалось, что мы с Эдиком в один день в Мюнхен прилетели. Только он из Москвы, а я из Израиля.
– И на кой тебе черт Израиль нужен был? – спрашивает меня Нартай. – Чего тебе в Ленинграде не сиделось?!
– А тебе зачем Германия понадобилась? – спрашиваю я его.
– Мне Германия была совершенно ни к чему! Я здесь – случайно.
– А я там была случайно… – отвечаю я ему.
Ну, не вступать же в длинные объяснения, оправдания, споры?
– Хорошо поговорили, содержательно, – смеется Эдик.
Я обращаю внимание на руки Нартая – грязные-прегрязные, какие-то потрескавшиеся, со ссадинами, с чернотой вокруг ногтей.
– Что у тебя с руками?
– Не отмываются.
– А ты с мылом пробовал?
– Довольно старая хохмочка, – говорит Нартай.
– Это руки труженика и пролетария, – вступается за него Эдик. – В радиусе десяти километров от нашего хутора Нартайчик известен, как великий механик по всем сельхозмашинам и тракторам любой конструкции! Кулибин, Ползунов, Вестингауз, а также Томас Альва Эдиссон в сравнении с ним – просто маленькие дети.
…Когда шли уже от станции по лесной тропинке, я сказала Эдику:
– Слушай, ты же неплохо зарабатываешь. Вокруг тебя всегда толпа, какая мне и не снилась! Неужели ты не можешь заработать на старенький автомобиль? Вы же так далеко живете…
Эдик рассмеялся и сказал загадочную для меня тогда фразу:
– Я тут подрядился было на одно дельце, чтобы заработать на машину, но в качестве гонорара получил Нартая.
По лесной тропинке Эдик шел впереди, за ним я, за мною – Нартай. Темень, треск сухих веточек под ногами, луна еле-еле голубовато посверкивает сквозь кроны деревьев…
– На меня нечего бочку катить, – сказал Нартай. – Я здесь ненадолго. Так что тебе все равно о машине надо думать… Кстати, не грех бы еще разок в консульство наведаться. Мы завтра не работаем на Мариенплац?
– Нет.
– Шён гут! Я тогда завтра с утра возьму твой велосипед и уеду к Зергельхуберам на озеро. Я им еще на прошлой неделе обещал перебрать их дизелек на сейнере. А то он у них совсем не тянет. Зергельхубер уже купил весь ремонтный комплект – вкладыши, поршни, кольца. Лишь бы там коленчатый вал не пришлось растачивать… Я до обеда там поработаю, а к трем часам двинем в город. О'кей?
– О'кей, о'кей… – говорит ему Эдик. – А как ты договорился с этим капиталистом от рыбного промысла?
– Он обещал сто пятьдесят марок.
– А такой ремонт стоит около тысячи. Если не больше.
– Ну, и плевать! Я же по-черному вкалываю, без налогов! И потом, мне это самому просто в охотку!
– Ох, нерасчетливый ты тип, Сапаргалиев! – вздохнул Эдик. – Не быть тебе богатым и зажиточным.
– Ты у нас очень расчетливый. Нормальные люди покупают в Кауфмаркте мясо за шесть марок и живут неделю, горя не знают. А артист Петров покупает скампи в чесночном соусе по десять марок за сто грамм. Знаешь, Катя, когда Эдька первый раз привез полкило этих скампи в «Китцингер-хоф» и выставил их на стол вместе с куском копченого угря марок за сорок, наши старики чуть сознание не потеряли! Тетя Наташа, бедная, молитвы шепчет, а дядя Петя от изумления так надрался, что мы его потом полночи откачивали!
– Ну, есть грех, есть грех… Люблю я скампи! Но это мой единственный недостаток, Катя. Скажи ей, Нартай!
– Как же, единственный… Слушай его больше.
И эти два представителя нашего родного российского дурачья – не умеющего ни экономить, ни по достоинству оценивать свой труд, ни воспринять уклады чужой жизни, даже когда они чрезвычайно полезны и разумны, – вдруг стали мне так симпатичны, что просто комок в горле застрял…
Иду между ними по лесной тропинке, слушаю их трепотню, понимаю, что они немного передо мной выдрючиваются, а все равно, не могу сдержаться – слезы так и катятся, так и катятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Про Эдика я уже знала, что он русский, из Московского цирка, и мы с Джеффом как-то пару раз смотрели его номер на Мариенплац. Джефф, помню, был в восторге!.. Потом у Эдика вдруг появился вот этот тип – Нартай. Раскладывал реквизит, собирал деньги, короче – ассистировал… Я еще тогда сказала Джеффу: конечно, с такими сборами, которые делает этот московский циркач, можно позволить себе и ассистента! Бегает такой небольшой, узкоглазенький, в настоящем баварском костюмчике… Знаете, такие штанишки короткие замшевые на лямочках – «ледерхозе» называются, жилеточка расшитая, шляпка с султанчиком, «штрюмпфе» – носки такие высокие до колена, башмаки… Ну, вы сами видели. Здесь даже старики в таких ходят.
– Это мне тетя Наташа и дядя Петя Китцингеры на день рождения подарили, – с удовольствием вставил Нартай.
– Ладно, помолчи. Ты свое отговорил, – прервала его Катя. – Ну, короче, подходят они ко мне… Надо сказать, подходят они ко мне жутко не вовремя! Я, может, придатки немного застудила, может, так всегда при беременности бывает, не знаю, но я через каждые полчаса в туалет бегала. Причем каждый раз с огромной сумкой тети Хеси и гитарой. Оставить нельзя ничего даже на секунду!
И вот они подходят ко мне именно в тот момент, когда мне только впору до писсуара добежать. И говорят, нормально, по-русски:
– Привет! Тебе помочь?
– Ага… – говорю. – Постерегите вещи, а то я сейчас описаюсь!
Бросаю им сумку, гитару и ходу в туалет!
Возвращаюсь, стоят над моими шмотками. Эдька покуривает, Нартай в одной руке держит пакет, наверное, с едой, второй рукой от дыма отмахивается.
– Ну, не люблю я этого, не люблю! – снова влез Нартай. – Он же одну за другой смолит!.. Лучше бы выпивал, как я.
– Господи! Да уймись ты… Дай досказать-то! – снова оборвала его Катя. – Ну, познакомились… Я их уже видела, они – меня. Рассказала я им в трех словах про себя, про Джеффа. Они так поглядели друг на друга, поглядели и говорят:
– Ладно, Катерина. Поехали с нами. Сегодня переночуешь у нас, а завтра что-нибудь придумаем. Здесь тебе, конечно, оставаться нельзя.
– А вы-то чего сюда забрели? – спрашиваю.
– Мы после работы пришли сюда какой-нибудь жратвы на ужин купить. А отсюда прямо на метро и домой…
Тут, что есть – то есть… В субботу и воскресенье или после шести часов вечера, когда все магазины закрыты, на Хауптбанхофе можно купить все, что твоей душе угодно. Раза в полтора-два дороже, но – никаких проблем.
– А где же твой реквизит? – спрашиваю. – Я видела ты всегда с чемоданом на Мариенплац приезжал…
– А чемодан и есть мой реквизит. Я его теперь в одном ресторанчике оставляю. У меня там кельнерша знакомая появилась, вот она и договорилась с хозяином этого кабачка.
– Пять марок хозяину – и все дела, – говорит Нартай. – Зато не надо его с собой таскать семнадцать километров туда и семнадцать обратно.
– Это вы так далеко живете? – удивилась я.
– Что ты!.. – говорит Эдик. – Разве это далеко? Двадцать пять минут на С-бане…
– И там два с небольшим километра от станции, – добавляет Нартай и говорит так строго: – Все! Кончаем чирикать. Поехали. Ты, Екатерина, держи пакет с харчем, мне давай гитару, а свою сумку – Эдику. Он у нас лось здоровый!..
Сели в электричку, покатили. Разговорились помаленьку. Оказалось, что мы с Эдиком в один день в Мюнхен прилетели. Только он из Москвы, а я из Израиля.
– И на кой тебе черт Израиль нужен был? – спрашивает меня Нартай. – Чего тебе в Ленинграде не сиделось?!
– А тебе зачем Германия понадобилась? – спрашиваю я его.
– Мне Германия была совершенно ни к чему! Я здесь – случайно.
– А я там была случайно… – отвечаю я ему.
Ну, не вступать же в длинные объяснения, оправдания, споры?
– Хорошо поговорили, содержательно, – смеется Эдик.
Я обращаю внимание на руки Нартая – грязные-прегрязные, какие-то потрескавшиеся, со ссадинами, с чернотой вокруг ногтей.
– Что у тебя с руками?
– Не отмываются.
– А ты с мылом пробовал?
– Довольно старая хохмочка, – говорит Нартай.
– Это руки труженика и пролетария, – вступается за него Эдик. – В радиусе десяти километров от нашего хутора Нартайчик известен, как великий механик по всем сельхозмашинам и тракторам любой конструкции! Кулибин, Ползунов, Вестингауз, а также Томас Альва Эдиссон в сравнении с ним – просто маленькие дети.
…Когда шли уже от станции по лесной тропинке, я сказала Эдику:
– Слушай, ты же неплохо зарабатываешь. Вокруг тебя всегда толпа, какая мне и не снилась! Неужели ты не можешь заработать на старенький автомобиль? Вы же так далеко живете…
Эдик рассмеялся и сказал загадочную для меня тогда фразу:
– Я тут подрядился было на одно дельце, чтобы заработать на машину, но в качестве гонорара получил Нартая.
По лесной тропинке Эдик шел впереди, за ним я, за мною – Нартай. Темень, треск сухих веточек под ногами, луна еле-еле голубовато посверкивает сквозь кроны деревьев…
– На меня нечего бочку катить, – сказал Нартай. – Я здесь ненадолго. Так что тебе все равно о машине надо думать… Кстати, не грех бы еще разок в консульство наведаться. Мы завтра не работаем на Мариенплац?
– Нет.
– Шён гут! Я тогда завтра с утра возьму твой велосипед и уеду к Зергельхуберам на озеро. Я им еще на прошлой неделе обещал перебрать их дизелек на сейнере. А то он у них совсем не тянет. Зергельхубер уже купил весь ремонтный комплект – вкладыши, поршни, кольца. Лишь бы там коленчатый вал не пришлось растачивать… Я до обеда там поработаю, а к трем часам двинем в город. О'кей?
– О'кей, о'кей… – говорит ему Эдик. – А как ты договорился с этим капиталистом от рыбного промысла?
– Он обещал сто пятьдесят марок.
– А такой ремонт стоит около тысячи. Если не больше.
– Ну, и плевать! Я же по-черному вкалываю, без налогов! И потом, мне это самому просто в охотку!
– Ох, нерасчетливый ты тип, Сапаргалиев! – вздохнул Эдик. – Не быть тебе богатым и зажиточным.
– Ты у нас очень расчетливый. Нормальные люди покупают в Кауфмаркте мясо за шесть марок и живут неделю, горя не знают. А артист Петров покупает скампи в чесночном соусе по десять марок за сто грамм. Знаешь, Катя, когда Эдька первый раз привез полкило этих скампи в «Китцингер-хоф» и выставил их на стол вместе с куском копченого угря марок за сорок, наши старики чуть сознание не потеряли! Тетя Наташа, бедная, молитвы шепчет, а дядя Петя от изумления так надрался, что мы его потом полночи откачивали!
– Ну, есть грех, есть грех… Люблю я скампи! Но это мой единственный недостаток, Катя. Скажи ей, Нартай!
– Как же, единственный… Слушай его больше.
И эти два представителя нашего родного российского дурачья – не умеющего ни экономить, ни по достоинству оценивать свой труд, ни воспринять уклады чужой жизни, даже когда они чрезвычайно полезны и разумны, – вдруг стали мне так симпатичны, что просто комок в горле застрял…
Иду между ними по лесной тропинке, слушаю их трепотню, понимаю, что они немного передо мной выдрючиваются, а все равно, не могу сдержаться – слезы так и катятся, так и катятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82