На главном железнодорожном вокзале Мюнхена – последнем прибежище нищих бездомных азилянтов.
– Где мы на четвертые сутки ее и нашли, – сказал Нартай.
– На третьи, на третьи, – поправила его Катя. – Не драматизируй. Я переночевала там всего лишь трижды.
– Тоже вполне достаточно, – заметил Эдик и повернулся ко мне: – Помойка! Настоящая человеческая помойка в центре такого потрясающего города!..
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
(коротенькая), рассказанная Автором, – о том, что в жаркую погоду в мюнхенских бассейнах можно не только выкупаться, попить пива и отдохнуть на лужайке, но и узнать почти детективную историю, не имеющую никакого политического значения…
– Стойте! Стойте!.. – всполошился я. – Вы меня совсем, к чертовой бабушке, запутали! А откуда же тогда появился Нартай? При чем здесь Нартай?..
– То есть, как это «при чем»?! – возмутился Нартай. – Я ее первый заметил! «Смотри, говорю, Эдька! Эта девка, которая на Мариенплац русские песни поет, сидит со шмотками и рожа у нее какая-то опрокинутая. Может, заболела?..» А Эдька мне и говорит…
– Да подожди ты, Нартайчик! – безжалостно прервал его Эдик. – Тебя не о том спрашивают. Тебя спрашивают – как ты сам появился в Мюнхене. Может, про тебя потом кино сделают. Верно?
– Не исключено, – осторожно сказал я.
Нартай прямо взвился!
– Ну, Эдик!.. Ну, гад ползучий! Это про вас с Катькой надо кино делать! Разоблачительное! Это вы сюда, за бугор, рвались, как умалишенные, диссиденты вшивые!.. А я, наоборот, отсюда хотел только домой – в Алматы! Я и сейчас хочу… И если бы не ты!.. Вот и расскажи, расскажи, как я сюда попал!..
– О'кей, о'кей… – примирительно сказал Эдик. – Не вопи, люди оборачиваются.
– Имел я в виду всех этих людей, – сказал Нартай и встал.
Мы валялись на зеленой лужайке «Зюдбада» – одного из десятков мюнхенских бассейнов, на открытом солнце, и только Катя была заботливо усажена в шезлонг под огромным полосатым зонтом.
– Катька, нагреби мне немного деньжишек – пойду мужикам еще пива возьму, – сказал Нартай. – И следи, чтобы Эдька тут ничего не врал.
Катя порылась в сумке и протянула Нартаю кошелек:
– Мне тоже пива, Нартайчик.
– Обойдешься. Тебе – оранж-сафт, – безапеляционно сказал Нартай.
– Мне уже осточертел твой сафт. Я хочу пива!
– Ты хочешь, чтобы ребенок родился алкоголиком, да? Фиг тебе!
И Нартай в одних плавках пошел на своих смуглых крепеньких кривоватых ногах в буфет.
– Он, конечно, прав, – задумчиво проговорил Эдик, глядя в след Нартаю. – В том, что он оказался здесь, наверное, виноват я…
ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ,
рассказанная Эдиком, – о том, как акробат Эдуард Петров украл танкиста Нартая Сапаргалиева…
Прожил я в «Китцингер-хофе» пару недель, освоился, втянулся в работу, которую в жизни никогда не делал. И свиней помогал кормить, и загончик для овец чистил, и лошадей гонял на корде – чтобы не застаивались. Яблоки для оленей собирал, резал их на четвертушки, а потом скармливал этим нежным, грациозным и пугливым тварям со строжайшей и жесткой иерархической структурой отношений внутри стада. Как в нашем Политбюро – никакой разницы! А стадо оленье у Китцингеров было голов триста. Вместе с молодняком.
Не говоря уже о том, что в таком хозяйстве, помимо обычных ежедневных обязанностей, случайная работа неожиданно возникала на каждом шагу. Зарядили дожди – откуда-то потекло в сарай на тюки сена. Нужно срочно перекрыть новой черепицей прохудившийся участок крыши, просушить намокшее сено… Поросята подрыли под стенкой лаз и нахально разгуливают по овечьему загону – нужно немедленно отловить это мелкое визгливое хулиганье и наглухо заделать лаз… Подгорели контакты у электромагнитного выключателя ленточного транспортера – не звать же механика. Он слупит марок полтораста за час работы! И мы со старым Петером в четыре руки разбираем выключатель, перепаиваем и зачищаем контакты, приводим транспортер в порядок… И Наташа выделяет нам из своих запасов к обеду литровую бутылку белого вина.
Но надо отдать должное и старикам. Они крутятся в своем «Китцингер-хофе» с утра до ночи. И как крутятся!
Единственное, в чем я не участвовал, и не участвую по сей день – это в отстреле оленей. Когда раз в десять дней Петер Китцингер вытаскивал свой «Манлихер» – неземной красоты винтовку калибра шесть-сорок пять, я просто уходил в ближайший лесок.
Потом, спустя час-полтора, я помогал ему и перетащить туши, и освежевать их, и разделать. В приготовлении колбас я тоже участвовал. Кстати сказать, с большим интересом! Тем более что у Китцингеров почти весь процесс – от замеса фарша до коптильни – был механизирован. Но стрелять… Или смотреть, как стреляют…
Наверное, я слишком много настрелялся там, в Афгане, слишком много раз видел, как живое в одно мгновение становится мертвым. Спасибо. С меня хватит.
Как-то на своем «фольксе» на полчаса заскочил Руди – привез огромный пакет с продуктами – мою азилянтскую пайку за две недели. А там и картофель, и рис, и макароны, и пакеты с соком и молоком, и овощи, и мясо, и консервы, и сахар, и фрукты!.. Мы же в вонхайме два раза в неделю получали бесплатные продукты, вот он и собрал несколько моих порций в одну и приволок нам все это в «Китцингер-хоф».
Выпили мы по стаканчику вина, по чашечке кофе, и Руди снова укатил в Мюнхен, предварительно о чем-то пошептавшись с Петером.
На следующий день Наташа отобрала у меня аусвайс, они с Петером заполнили какие-то анкеты, приоделись, Петер сел за руль своего голубого «форда» и они уехали на полдня.
Вернулись поздно. За рулем сидела уже Наташа, так как Петер был изрядно поддавший, что-то восторженно вопил, матерился и требовал немедленной выпивки.
Оказалось, что им удалось невероятное – они меня «замельдовали». Так в Германии называется прописка. От немецкого – «Anmeldung». А с беженцами вроде меня это делать категорически запрещено! Но…
– У нас все можно сделать! – орал Петер. – Главное в нашей жизни – витамин «Б»!!!
– Витамин «Б» – это «Beziehung», – попыталась объяснить мне Наташа. – Priwatkontakten… Связи! Einflussreiche Beziehungen haben – это очень хорошо, но слишком много водки и пива…
– По-нашему, это – «блат», – сказал я. – У нас тоже – по знакомству, со связями, по блату – все можно сделать. Но я никогда не думал, что у вас тоже это есть.
– Люди – повсюду люди… – сказала Наташа. – С тебя, Эдди, vierundzwanzig Mark. Вот квитунг.
– Хорошо, – сказал я. – Сейчас принесу.
Я пошел к себе в сарай, развинтил ножку своего реквизитного столика-чемодана, вытащил заначенные три тысячи долларов и пересчитал деньги в кошельке. После всех дел – такси, сигареты, ужин с балалаечником и фокусником, там – пиво, здесь – сосиска, метро – туда, автобус – сюда, виски для Руди – у меня оставалось еще четыреста тридцать марок. Это вместе с тем, что я заработал за один раз на Мариенплац. Не слабо, правда?
Отсчитал я двадцать четыре марки для Наташи за прописку, взял три тысячи долларов и пошел к Китцингерам.
– Вот двадцать четыре марки за анмельдунг, – говорю. – А вот три тысячи долларов, которые я привез из Москвы. Спрячьте их, пожалуйста, у себя. Мне они пока не нужны, а у вас они будут целее.
Петер увидел доллары и даже протрезвел. И говорит на российско-матерно-немецко-баварском:
– Мать-перемать!.. Когда я жил в Москве – там можно было все купить только за рубли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
– Где мы на четвертые сутки ее и нашли, – сказал Нартай.
– На третьи, на третьи, – поправила его Катя. – Не драматизируй. Я переночевала там всего лишь трижды.
– Тоже вполне достаточно, – заметил Эдик и повернулся ко мне: – Помойка! Настоящая человеческая помойка в центре такого потрясающего города!..
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
(коротенькая), рассказанная Автором, – о том, что в жаркую погоду в мюнхенских бассейнах можно не только выкупаться, попить пива и отдохнуть на лужайке, но и узнать почти детективную историю, не имеющую никакого политического значения…
– Стойте! Стойте!.. – всполошился я. – Вы меня совсем, к чертовой бабушке, запутали! А откуда же тогда появился Нартай? При чем здесь Нартай?..
– То есть, как это «при чем»?! – возмутился Нартай. – Я ее первый заметил! «Смотри, говорю, Эдька! Эта девка, которая на Мариенплац русские песни поет, сидит со шмотками и рожа у нее какая-то опрокинутая. Может, заболела?..» А Эдька мне и говорит…
– Да подожди ты, Нартайчик! – безжалостно прервал его Эдик. – Тебя не о том спрашивают. Тебя спрашивают – как ты сам появился в Мюнхене. Может, про тебя потом кино сделают. Верно?
– Не исключено, – осторожно сказал я.
Нартай прямо взвился!
– Ну, Эдик!.. Ну, гад ползучий! Это про вас с Катькой надо кино делать! Разоблачительное! Это вы сюда, за бугор, рвались, как умалишенные, диссиденты вшивые!.. А я, наоборот, отсюда хотел только домой – в Алматы! Я и сейчас хочу… И если бы не ты!.. Вот и расскажи, расскажи, как я сюда попал!..
– О'кей, о'кей… – примирительно сказал Эдик. – Не вопи, люди оборачиваются.
– Имел я в виду всех этих людей, – сказал Нартай и встал.
Мы валялись на зеленой лужайке «Зюдбада» – одного из десятков мюнхенских бассейнов, на открытом солнце, и только Катя была заботливо усажена в шезлонг под огромным полосатым зонтом.
– Катька, нагреби мне немного деньжишек – пойду мужикам еще пива возьму, – сказал Нартай. – И следи, чтобы Эдька тут ничего не врал.
Катя порылась в сумке и протянула Нартаю кошелек:
– Мне тоже пива, Нартайчик.
– Обойдешься. Тебе – оранж-сафт, – безапеляционно сказал Нартай.
– Мне уже осточертел твой сафт. Я хочу пива!
– Ты хочешь, чтобы ребенок родился алкоголиком, да? Фиг тебе!
И Нартай в одних плавках пошел на своих смуглых крепеньких кривоватых ногах в буфет.
– Он, конечно, прав, – задумчиво проговорил Эдик, глядя в след Нартаю. – В том, что он оказался здесь, наверное, виноват я…
ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ,
рассказанная Эдиком, – о том, как акробат Эдуард Петров украл танкиста Нартая Сапаргалиева…
Прожил я в «Китцингер-хофе» пару недель, освоился, втянулся в работу, которую в жизни никогда не делал. И свиней помогал кормить, и загончик для овец чистил, и лошадей гонял на корде – чтобы не застаивались. Яблоки для оленей собирал, резал их на четвертушки, а потом скармливал этим нежным, грациозным и пугливым тварям со строжайшей и жесткой иерархической структурой отношений внутри стада. Как в нашем Политбюро – никакой разницы! А стадо оленье у Китцингеров было голов триста. Вместе с молодняком.
Не говоря уже о том, что в таком хозяйстве, помимо обычных ежедневных обязанностей, случайная работа неожиданно возникала на каждом шагу. Зарядили дожди – откуда-то потекло в сарай на тюки сена. Нужно срочно перекрыть новой черепицей прохудившийся участок крыши, просушить намокшее сено… Поросята подрыли под стенкой лаз и нахально разгуливают по овечьему загону – нужно немедленно отловить это мелкое визгливое хулиганье и наглухо заделать лаз… Подгорели контакты у электромагнитного выключателя ленточного транспортера – не звать же механика. Он слупит марок полтораста за час работы! И мы со старым Петером в четыре руки разбираем выключатель, перепаиваем и зачищаем контакты, приводим транспортер в порядок… И Наташа выделяет нам из своих запасов к обеду литровую бутылку белого вина.
Но надо отдать должное и старикам. Они крутятся в своем «Китцингер-хофе» с утра до ночи. И как крутятся!
Единственное, в чем я не участвовал, и не участвую по сей день – это в отстреле оленей. Когда раз в десять дней Петер Китцингер вытаскивал свой «Манлихер» – неземной красоты винтовку калибра шесть-сорок пять, я просто уходил в ближайший лесок.
Потом, спустя час-полтора, я помогал ему и перетащить туши, и освежевать их, и разделать. В приготовлении колбас я тоже участвовал. Кстати сказать, с большим интересом! Тем более что у Китцингеров почти весь процесс – от замеса фарша до коптильни – был механизирован. Но стрелять… Или смотреть, как стреляют…
Наверное, я слишком много настрелялся там, в Афгане, слишком много раз видел, как живое в одно мгновение становится мертвым. Спасибо. С меня хватит.
Как-то на своем «фольксе» на полчаса заскочил Руди – привез огромный пакет с продуктами – мою азилянтскую пайку за две недели. А там и картофель, и рис, и макароны, и пакеты с соком и молоком, и овощи, и мясо, и консервы, и сахар, и фрукты!.. Мы же в вонхайме два раза в неделю получали бесплатные продукты, вот он и собрал несколько моих порций в одну и приволок нам все это в «Китцингер-хоф».
Выпили мы по стаканчику вина, по чашечке кофе, и Руди снова укатил в Мюнхен, предварительно о чем-то пошептавшись с Петером.
На следующий день Наташа отобрала у меня аусвайс, они с Петером заполнили какие-то анкеты, приоделись, Петер сел за руль своего голубого «форда» и они уехали на полдня.
Вернулись поздно. За рулем сидела уже Наташа, так как Петер был изрядно поддавший, что-то восторженно вопил, матерился и требовал немедленной выпивки.
Оказалось, что им удалось невероятное – они меня «замельдовали». Так в Германии называется прописка. От немецкого – «Anmeldung». А с беженцами вроде меня это делать категорически запрещено! Но…
– У нас все можно сделать! – орал Петер. – Главное в нашей жизни – витамин «Б»!!!
– Витамин «Б» – это «Beziehung», – попыталась объяснить мне Наташа. – Priwatkontakten… Связи! Einflussreiche Beziehungen haben – это очень хорошо, но слишком много водки и пива…
– По-нашему, это – «блат», – сказал я. – У нас тоже – по знакомству, со связями, по блату – все можно сделать. Но я никогда не думал, что у вас тоже это есть.
– Люди – повсюду люди… – сказала Наташа. – С тебя, Эдди, vierundzwanzig Mark. Вот квитунг.
– Хорошо, – сказал я. – Сейчас принесу.
Я пошел к себе в сарай, развинтил ножку своего реквизитного столика-чемодана, вытащил заначенные три тысячи долларов и пересчитал деньги в кошельке. После всех дел – такси, сигареты, ужин с балалаечником и фокусником, там – пиво, здесь – сосиска, метро – туда, автобус – сюда, виски для Руди – у меня оставалось еще четыреста тридцать марок. Это вместе с тем, что я заработал за один раз на Мариенплац. Не слабо, правда?
Отсчитал я двадцать четыре марки для Наташи за прописку, взял три тысячи долларов и пошел к Китцингерам.
– Вот двадцать четыре марки за анмельдунг, – говорю. – А вот три тысячи долларов, которые я привез из Москвы. Спрячьте их, пожалуйста, у себя. Мне они пока не нужны, а у вас они будут целее.
Петер увидел доллары и даже протрезвел. И говорит на российско-матерно-немецко-баварском:
– Мать-перемать!.. Когда я жил в Москве – там можно было все купить только за рубли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82