Ну и, возможно, захотел наказать ее за неповиновение. Если она проявит терпение, то днем он, успокоившись, скорее всего отпустит ее.
А если нет? Должен же быть кто-то, к кому она сможет обратиться? Не вправе же он содержать ее здесь как личного пленника?
Шли часы. В запертой комнате стало жарко. Она могла бы открыть двери на галерею, чтобы впустить воздух хотя бы сквозь решетку, но боялась — вдруг кто-то, проходя мимо, увидит ее. Она ощущала себя точно в клетке.
По этой причине Элеонора не раздевалась. Без одежды она станет более уязвима. К тому же это выглядело бы так, будто она смирилась с происшедшим. Но она не хотела сдаваться.
Застирав подол юбки, она вымыла лицо и шею. Когда подол высох в жарком воздухе, она легла прямо на покрывало. В доме стояла тишина. Элеонора почувствовала затхлость воздуха этой комнаты: похоже, ею пользовались нечасто. Кто владел этим домом до прихода Уокера и до того, как полковник Фаррелл поселился в нем? Кто та женщина в черном? Может, одна из бывших владельцев? Или экономка? А может, родственница полковника? Нет, вряд ли. Полковник Фаррелл походил на отшельника, точно никогда никаких родственников у него не было и он в них не нуждался. Он вообще ни в ком не нуждался.
Она не собиралась спать и пришла в замешательство, когда внезапно раздался громкий стук. Элеонора обнаружила, что в комнате темно, и она не могла понять, где находится. Губы ее пересохли, она облизнула их, прежде чем ответить:
— Да.
Послышался тонкий пронзительный голос, вполне соответствующий облику женщины, которой он принадлежал.
— Вернулся полковник. Он просит, чтобы вы приготовились к обеду.
К обеду? Неужели так поздно? Если полковник вернулся, где же он был? Без сомнения, в Доме правительства, разбирался с Карлосом.
Ее первым желанием было отказаться, сказать, что она не хочет есть, но это глупо. Ее положение и без того сложно, чтобы рисковать, раздражая пленителя. К тому же, если он захочет, ему ничего не стоит уморить ее голодом, чтобы подчинить себе. Нет, гораздо лучше пойти на обед с высоко поднятой головой, собрав все свое достоинство.
— Хорошо, спасибо, — ответила Элеонора, подумав, что если ей придется бежать, следует воспользоваться случаем, чтобы сделать это из другой комнаты.
Но как она должна приготовиться? У нее нет ни щетки, ни расчески. Не во что переодеться. Все, что на ней, грязное и мятое. И к тому же в комнате так темно, что нельзя разглядеть себя в кривом зеркале, что висело над умывальником. Она могла только вымыть руки, пригладить ладонями волосы, вот и все. Придется полковнику удовлетвориться этим.
В дверь постучали, и Элеонора двинулась к ней, собираясь выйти. Но вместо этого через широко открытую дверь вошла небольшая процессия. Двое мужчин — никарагуанские солдаты в красных рубашках — внесли маленький, но явно тяжелый столик. За ними вошел полковник с двумя стульями, а следом — женщина в черном и полненькая женщина в фартуке. Обе они несли подносы с едой и напитками. Последней впорхнула девочка лет семи-восьми, по всей вероятности, дочь женщины, которая, как потом выяснилось, служила поварихой. Девочка несла старинный деревянный подсвечник с тремя зажженными свечами. Очень осторожно, блестя глазами, она поставила его в центр стола, сделала книксен, улыбаясь с явным облегчением, и выбежала за дверь.
Элеонора смотрела, как накрывали на стол, раскладывали еду, ставили стулья. В последнюю очередь налили вина в тонкие венецианского стекла бокалы, потом худая женщина вслед за остальными покинула комнату. Элеонора осталась наедине с полковником Фарреллом. Разочарованная, что ей не удалось выйти из комнаты, она ощутила комок в горле. Усилием воли Элеонора попыталась сдержаться и поймала на себе напряженный изучающий взгляд полковника. По случаю обеда он побрился, но форму не надел. Он был в бриджах и белой батистовой рубашке с открытым воротом. Его кожа цвета красной меди резко контрастировала с белым цветом, особенно в мигающем пламени свечи. Свеча отбрасывала тени на его лицо, делая нос клювообразным, высокие скулы еще острее, и в какой-то момент Элеоноре показалось, что в нем есть что-то дикое и древнее, уже в самих чертах его лица. Но он сделал шаг, и это впечатление исчезло. А она все еще стояла, завороженная только что увиденным образом, когда он шагнул к двери на галерею и широко распахнул ее.
В комнату ворвалась ночная прохлада, неся с собой теплый аромат апельсиновых цветов и дикой гардении. Человек у окна положил руки на железную решетку, украшенную кованым прихотливым рисунком, и слегка покачал, ее. Цепи и замки держали крепко, лязгнув в ответ холодным металлическим звуком.
Увидев удовлетворенное выражение на его лице, Элеонора сжала пальцы в кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Резким движением она засунула кулаки в складки юбок. Моментально насторожившись, он резко повернулся, но, увидев, что она спокойно стоит там, где стояла, расслабился и пододвинул ей стул. Невеселая улыбка скривила его губы. Усевшись, Элеонора бросила на него быстрый взгляд из-под ресниц. Сколько ему лет? Тридцать? Тридцать пять? От глаз веером разбегались морщины, глубокие складки у рта не красили его лицо, но оно запоминалось своей неповторимостью.
Еда была простая, но вкусная — неизменные бобы, мясо с острыми специями и кукурузные лепешки. Вино красное, с теплым сухим вкусом, с испанским ароматом. На десерт — салат из свежих фруктов со сливками и сыр на подносе. Раза два за время молчаливой трапезы Элеонору подмывало завести беседу, но она решительно подавила в себе это желание. Хозяином был полковник, и это его обязанность, так почему она должна помогать?
Но, даже если он чувствовал напряженность и необходимость заполнить разговором молчание, он не делал никаких попыток. Один раз она поймала на себе взгляд его прищуренных глаз. Он долго продержал ее в напряжении, рассматривая и изучая, и Элеонора почувствовала, что не может отвести взгляд, пока он сам не опустил глаза, наполняя вином бокал, который держал в руке и тут же осушил до дна. Затем он откинулся на спинку стула.
— Думаю, вы будете счастливы узнать, что тот человек, Карлос, напавший на вас утром, отпущен с выговором.
— Да? Спасибо.
— А за что вы меня благодарите? Уверяю вас, если бы он заслуживал расстрела, его бы расстреляли.
— Вероятно. Но у меня нет оснований верить в ваше чувство справедливости, — ответила Элеонора, имея в виду комнату, ставшую ее тюрьмой, но не желая провоцировать его.
К ее удивлению, он улыбнулся, потом улыбка исчезла, но он молчал.
Осмелев, Элеонора спросила:
— А теперь, когда вы удовлетворены результатом, могу я вернуться домой?
— Нет.
— Но почему? Я не понимаю.
— Не понимаете… Или не хотите? — спросил он холодно. — Это ваша комната. Я послал за вашими вещами, велел передать хозяйке, что вы не вернетесь.
— Вы не можете так поступить! — запротестовала Элеонора.
— Могу. Уже поступил.
Нет, нет, нет, билось в ее мозгу. Но усилием воли она держалась. Она никак не могла понять, действовал полковник как начальник военной полиции или как мужчина. Если первое — у нее были варианты для защиты. Если второе — она без всякого раскаяния могла испробовать любые методы, чтобы переиграть его.
— Насколько я знаю, — сказал он медленно, — у вас есть брат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
А если нет? Должен же быть кто-то, к кому она сможет обратиться? Не вправе же он содержать ее здесь как личного пленника?
Шли часы. В запертой комнате стало жарко. Она могла бы открыть двери на галерею, чтобы впустить воздух хотя бы сквозь решетку, но боялась — вдруг кто-то, проходя мимо, увидит ее. Она ощущала себя точно в клетке.
По этой причине Элеонора не раздевалась. Без одежды она станет более уязвима. К тому же это выглядело бы так, будто она смирилась с происшедшим. Но она не хотела сдаваться.
Застирав подол юбки, она вымыла лицо и шею. Когда подол высох в жарком воздухе, она легла прямо на покрывало. В доме стояла тишина. Элеонора почувствовала затхлость воздуха этой комнаты: похоже, ею пользовались нечасто. Кто владел этим домом до прихода Уокера и до того, как полковник Фаррелл поселился в нем? Кто та женщина в черном? Может, одна из бывших владельцев? Или экономка? А может, родственница полковника? Нет, вряд ли. Полковник Фаррелл походил на отшельника, точно никогда никаких родственников у него не было и он в них не нуждался. Он вообще ни в ком не нуждался.
Она не собиралась спать и пришла в замешательство, когда внезапно раздался громкий стук. Элеонора обнаружила, что в комнате темно, и она не могла понять, где находится. Губы ее пересохли, она облизнула их, прежде чем ответить:
— Да.
Послышался тонкий пронзительный голос, вполне соответствующий облику женщины, которой он принадлежал.
— Вернулся полковник. Он просит, чтобы вы приготовились к обеду.
К обеду? Неужели так поздно? Если полковник вернулся, где же он был? Без сомнения, в Доме правительства, разбирался с Карлосом.
Ее первым желанием было отказаться, сказать, что она не хочет есть, но это глупо. Ее положение и без того сложно, чтобы рисковать, раздражая пленителя. К тому же, если он захочет, ему ничего не стоит уморить ее голодом, чтобы подчинить себе. Нет, гораздо лучше пойти на обед с высоко поднятой головой, собрав все свое достоинство.
— Хорошо, спасибо, — ответила Элеонора, подумав, что если ей придется бежать, следует воспользоваться случаем, чтобы сделать это из другой комнаты.
Но как она должна приготовиться? У нее нет ни щетки, ни расчески. Не во что переодеться. Все, что на ней, грязное и мятое. И к тому же в комнате так темно, что нельзя разглядеть себя в кривом зеркале, что висело над умывальником. Она могла только вымыть руки, пригладить ладонями волосы, вот и все. Придется полковнику удовлетвориться этим.
В дверь постучали, и Элеонора двинулась к ней, собираясь выйти. Но вместо этого через широко открытую дверь вошла небольшая процессия. Двое мужчин — никарагуанские солдаты в красных рубашках — внесли маленький, но явно тяжелый столик. За ними вошел полковник с двумя стульями, а следом — женщина в черном и полненькая женщина в фартуке. Обе они несли подносы с едой и напитками. Последней впорхнула девочка лет семи-восьми, по всей вероятности, дочь женщины, которая, как потом выяснилось, служила поварихой. Девочка несла старинный деревянный подсвечник с тремя зажженными свечами. Очень осторожно, блестя глазами, она поставила его в центр стола, сделала книксен, улыбаясь с явным облегчением, и выбежала за дверь.
Элеонора смотрела, как накрывали на стол, раскладывали еду, ставили стулья. В последнюю очередь налили вина в тонкие венецианского стекла бокалы, потом худая женщина вслед за остальными покинула комнату. Элеонора осталась наедине с полковником Фарреллом. Разочарованная, что ей не удалось выйти из комнаты, она ощутила комок в горле. Усилием воли Элеонора попыталась сдержаться и поймала на себе напряженный изучающий взгляд полковника. По случаю обеда он побрился, но форму не надел. Он был в бриджах и белой батистовой рубашке с открытым воротом. Его кожа цвета красной меди резко контрастировала с белым цветом, особенно в мигающем пламени свечи. Свеча отбрасывала тени на его лицо, делая нос клювообразным, высокие скулы еще острее, и в какой-то момент Элеоноре показалось, что в нем есть что-то дикое и древнее, уже в самих чертах его лица. Но он сделал шаг, и это впечатление исчезло. А она все еще стояла, завороженная только что увиденным образом, когда он шагнул к двери на галерею и широко распахнул ее.
В комнату ворвалась ночная прохлада, неся с собой теплый аромат апельсиновых цветов и дикой гардении. Человек у окна положил руки на железную решетку, украшенную кованым прихотливым рисунком, и слегка покачал, ее. Цепи и замки держали крепко, лязгнув в ответ холодным металлическим звуком.
Увидев удовлетворенное выражение на его лице, Элеонора сжала пальцы в кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Резким движением она засунула кулаки в складки юбок. Моментально насторожившись, он резко повернулся, но, увидев, что она спокойно стоит там, где стояла, расслабился и пододвинул ей стул. Невеселая улыбка скривила его губы. Усевшись, Элеонора бросила на него быстрый взгляд из-под ресниц. Сколько ему лет? Тридцать? Тридцать пять? От глаз веером разбегались морщины, глубокие складки у рта не красили его лицо, но оно запоминалось своей неповторимостью.
Еда была простая, но вкусная — неизменные бобы, мясо с острыми специями и кукурузные лепешки. Вино красное, с теплым сухим вкусом, с испанским ароматом. На десерт — салат из свежих фруктов со сливками и сыр на подносе. Раза два за время молчаливой трапезы Элеонору подмывало завести беседу, но она решительно подавила в себе это желание. Хозяином был полковник, и это его обязанность, так почему она должна помогать?
Но, даже если он чувствовал напряженность и необходимость заполнить разговором молчание, он не делал никаких попыток. Один раз она поймала на себе взгляд его прищуренных глаз. Он долго продержал ее в напряжении, рассматривая и изучая, и Элеонора почувствовала, что не может отвести взгляд, пока он сам не опустил глаза, наполняя вином бокал, который держал в руке и тут же осушил до дна. Затем он откинулся на спинку стула.
— Думаю, вы будете счастливы узнать, что тот человек, Карлос, напавший на вас утром, отпущен с выговором.
— Да? Спасибо.
— А за что вы меня благодарите? Уверяю вас, если бы он заслуживал расстрела, его бы расстреляли.
— Вероятно. Но у меня нет оснований верить в ваше чувство справедливости, — ответила Элеонора, имея в виду комнату, ставшую ее тюрьмой, но не желая провоцировать его.
К ее удивлению, он улыбнулся, потом улыбка исчезла, но он молчал.
Осмелев, Элеонора спросила:
— А теперь, когда вы удовлетворены результатом, могу я вернуться домой?
— Нет.
— Но почему? Я не понимаю.
— Не понимаете… Или не хотите? — спросил он холодно. — Это ваша комната. Я послал за вашими вещами, велел передать хозяйке, что вы не вернетесь.
— Вы не можете так поступить! — запротестовала Элеонора.
— Могу. Уже поступил.
Нет, нет, нет, билось в ее мозгу. Но усилием воли она держалась. Она никак не могла понять, действовал полковник как начальник военной полиции или как мужчина. Если первое — у нее были варианты для защиты. Если второе — она без всякого раскаяния могла испробовать любые методы, чтобы переиграть его.
— Насколько я знаю, — сказал он медленно, — у вас есть брат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96