Хватаюсь за ручку управления и нажимаю сектор газа, который и без того был в крайнем переднем положении. Все исправно, мотор работает, самолет послушен. Почему же я весь мокрый, меня жжет огнем, но пламени не видно? Дыма без огня не бывает. Снова бросаю управление. Я уверен, что правильно отрегулированный самолет будет лезть вверх, а мое вмешательство только нарушит его устойчивость.
После отчаянной попытки открыть фонарь и выброситься с парашютом мною овладело исключительное спокойствие. Очевидно, удар по голове ослабил остроту опасности. Я пытаюсь разглядеть кабину, но очки заволокло густым туманом.
Странное дело: почему нет запаха гари и бензина? Хочется освободиться от очков. Зная, что этого делать нельзя (огонь выжжет глаза), протираю стекла. На них подтеки. И я догадываюсь, что кабина заполнена не дымом, а паром. Значит, поврежден мотор и из него хлынула вода вместе с паром. Как только вся вода в радиаторе кончится, мое ослепление пройдет. Как я раньше не догадался об этом? Не зря самолеты с мотором водяного охлаждения называют самоварами.
Надежда всегда прибавляет сил. Я снова начинаю борьбу, пытаюсь открыть фонарь. Но он по-прежнему ни с места. Не могу понять почему.
Новая тревога: а вдруг пар не скоро выйдет из кабины? И вообще, куда я лечу? Может, к противнику? Бездействовать больше нельзя. Уклоняюсь от возможной очереди вражеских истребителей то вправо, то влево, разбалтываю самолет, а руками достаю пистолет.
Только бы не сбили! Сбросить фонарь! Во что бы то ни стало сбросить! Из-за него могу быть заживо погребенным.
Пистолет в руке. Стреляю. Стекло фонаря продырявлено, и оно растрескалось. Стволом ТТ выбиваю осколки. Пар разом улетучился, выхваченный потоком воздуха. Но меня тут же снова ослепило. По мне стреляют? Движимый профессиональной привычкой самозащиты, резко давлю левой ногой на педаль управления. Самолет бросило в сторону. Я круто продолжаю вращать машину, уклоняясь от огня противника. Что же такое? Кругом никого. Вовсю сияет полуденное солнце. Небо чистое. А внизу лучатся своей белизной кучевые облака. Вот это да! Стало радостно и вольготно: принял солнце за вражеский огонь. Бывает, и ошибки радуют. Да еще как!
Урок регулирования самолета, полученный в первом воздушном бою на Халхин-Голе, второй раз спас мне жизнь. Меня вынесло через облака на большую высоту. Теперь не так важно, где нахожусь — над своей или над вражеской территорией. Отсюда могу и с остановленным мотором спланировать километров на пятьдесят.
Чтобы не тратить зря времени на рассматривание компаса, который после вращения самолета все еще не установился, беру по солнцу направление на свою территорию. Теперь уверен: если не удастся восстановить ориентировку, сумею сесть в поле на своей земле. А выпрыгнуть с парашютом через разбитый фонарь можно в любой момент.
Мотор все еще работает и без воды. Правда, чувствуется уже гарь, но лететь можно. Смотрю вниз, стараюсь через просветы определить местонахождение. Яркое солнце, белизна облаков ослепляют, и на земле ничего нельзя разглядеть. Далеко сзади и ниже замечаю несколько крутящихся истребителей. Наверное, продолжается еще тот бой, из которого я вышел подбитым.
Прошло минуты две. Мотор чихнул и перестал тянуть. Запах гари усилился. Остановился винт. Самолет круто пошел вниз. А что ждет меня там? Как назло, навстречу вынырнула из тучи пара «мессершмиттов». Снова все во мне взвыло, застонало. Чтобы враг окончательно не добил, резко проваливаюсь вниз и скрываюсь в облаках.
Вот она, земля! Кто только там, внизу, свои или чужие? С высоты полутора тысяч метров — наилучший обзор. Глаза сразу цепляются за все существенное, заметное, чтобы лучше сориентироваться. Но все кажется каким-то чужим, незнакомым. Глаз выхватил выжженные роля с массой разбитых танков, с беспомощно торчащими пушками и обломками самолетов. Куда ни взглянешь — везде исковерканный и обгоревший металл. Да. это же останки танкового побоища под Прохоровной! Недалеко тут и аэродром одного из истребительных полков нашей дивизии. Скорее на посадку!..
Когда человек вырывается из лап смерти, он обо всем забывает, его целиком захлестывает жажда жизни. Так произошло и со мной. Стоило оказаться в полной безопасности, как все пережитое отступило, точно сон. Весь мир каяался мне милым, хорошим, родным. А война? Просто не думается о ней, словно и нет ее. Неподвижная гостеприимная земля, тихий воздух, облака — все радует и умиляет. И незнакомые люди будто давнишние друзья.
Снял шлем. На голове большущая шишка. Боль сразу вывела из восторженно-блаженного состояния. Я увидел, что мой самолет рассматривают двое техников. Стало неловко оттого, что я так безмятежно погрузился в свои личные переживания. Решил никому не говорить, как пытался головой разбить фонарь. Я понимал, что. от неожиданности человек часто теряется. И все же не хотелось, чтобы о моих слабостях узнали другие.
— Товарищ капитан, вас вызывает командир полка, — передал моторист, словно бы выросший передо мной из-под земли.
Прежде чем идти к командиру, я осмотрел самолет. Снизу он был весь в масле. В капоте мотора чернела одна маленькая пулевая пробоина. Она-то и вывела машину из строя. Почему же фонарь не открылся? Оказывается, в паз, по которому он двигался, угодила пуля и заклинила его.
Две пули. Всего две обыкновенные пули, а сколько принесли мучений. По их следу нетрудно понять, когда меня подбили. Атаковал бомбардировщиков сверху и на выводе подставил весь низ «яка» под огонь вражеских стрелков. Теперь, на земле, понятно, что мог бы атаковать и снизу. Поторопился.
Опасность не только затрудняет маневр, но и сковывает мысль, расчет. То, что сейчас ясно и просто, в бою же было и невдомек. Надо учиться выдержке. В этой последней атаке, если бы я все учел и продумал, «юнкерсам» нанес бы значительно больший урон и сам бы мог остаться неподбитым. Теперь еще не известно, принудил ли я вторую стаю бомбардировщиков сбросить бомбы раньше времени. Мы, конечно, удачно разбили первую группу «юнкерсов», но любое дело венчает конец.
А фонарь? Если при таком пустячном повреждении нельзя открыть — долой его! Можно обойтись и без него, даже лучше будет обзор. Правда, уменьшается скорость километров на пять, как говорят специалисты, но практически это никакого значения не имеет.
Командир полка майор Иван Колбасовский пружинисто расхаживал у командного пункта. На груди, над боевыми орденами, у него блестел значок депутата Верховного Совета союзной республики. Майор собирался на боевое задание и, как это бывает перед вылетом, немного нервничал.
— Сбили кого-нибудь? — отрывисто и сухо спросил oн после доклада о вынужденной посадке.
— Двух «юнкерсов».
— Здорово! Обедать хотите?
— Нет, мне нужно скорее добраться в полк.
— Что, боем сыты? — Майор понимающе улыбнулся. — Вон, видите У-2? — показал он на самолет у опушки маленькой березовой рощицы. — Катайте на нем!
С чувством благодарности отошел я от сурового на вид человека, хорошо понявшего мое состояние. Конечно, я не мог тогда и подумать, что майор уходит в свой последний полет.
Как рассказывали летчики, Колбасовский всегда был настоящим боевым товарищем.. Он отличался остроумием, житейской мудростью, простотой и сердечностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96