«Юнкерс-88» — скоростная машина. Летчики на ней закрыты толстой броней. Защитное оружие очень сильное: пушки и пулеметы. Около этого «орешка» не разгуляешься и близко к нему не подойдешь. А зачем подходить? Тридцатисемимиллиметровая пушка и рассчитана против таких самолетов. А если у меня уже не осталось снарядов?
Пока я занимал положение для атаки, «юнкере» сумел удалиться от меня метров на шестьсот — восемьсот. Я еще никогда с такой дальности не стрелял на поражение. Нужно поточнее прицелиться. Может, на удачу и остался хоть один снаряд из тридцати двух.
Целюсь, как по мишени, по всем правилам теории воздушной стрельбы. Бах!.. Огненный шар выскочил из пушки вдогонку «юнкерсу» и мгновенно исчез. Вражеский самолет резко вздрогнул, и, словно от этого вздрагивания, из него полетела пыль. Попал! Но пыль вскоре исчезла, а «юнкере» продолжал лететь как ни в чем не бывало. Значит, снаряд только задел его. Но вот за «юнкерсом» поплыли длинные струйки, светлячки огня, дым заклубился, светлячки, набирая силу, пламенели. Самолет вспыхнул…
Под вечер меня вызвали на КП. Капитан Плясун стоял у стола и в задумчивости глядел на карту. Увидав меня, он провел по ней рукой:
— Смотри, что творится. Эти данные только что принял по телефону.
Синее колечко севернее Каменец-Подольского заметно переместилось к западу, тесня красные обводы. Я не без тревоги посмотрел на Тихона Семеновича.
— Этот куш мы не должны выпустить. Здесь такой же Сталинград. Там было окружено двадцать две дивизии, здесь — двадцать одна. Если мы уничтожим эту группировку, путь за Карпаты и на Южную Польшу будет открыт, — сказал Плясун.
Командир полка Василяка, сидевший рядом и читавший какие-то документы, поднял голову:
— Этот куш напоминает анекдот про медведя: «Я поймал косолапого». — «Тащи его сюда!» — «Да он меня не пущает». — И он соообщил мне, что получен приказ: разведать Львовский аэродромный узел противника. Особое внимание обратить на базирование транспортной авиации. Видимо, собираются по ней нанести удар. — Кого пошлешь в разведку? — спросил командир.
— Маркова и Рудько.
— Согласен. Иди и поставь им задачу. А когда улетят, набросай на Маркова характеристику. Его пора представлять к очередному воинскому званию — «старший лейтенант».
После вылета разведчиков я попросил механика достать мой старый, еще довоенных лет, летный планшет. Мушкин его хранил вместе с самолетным инструментом под крылом. Планшет из-за громоздкости давно уже снят с вооружения, но как сумка-портфель очень удобен. В нем находилось все мое личное имущество: мыло, зубная щетка, бритвенные принадлежности и коробочка из-под монпансье с нитками, иголками, пуговицами и маленькими ножницами. К такой коробочке с галантерейным набором меня приучили еще в военной школе. Мы, курсанты, такие коробочки в шутку называли универмагом.
В специальном отделении планшета у меня находились бумага, карандаши, письма и записи о войне, которые изредка, под настроение, я вел. Это отделение в сумке Мушкин прозвал аэродромной канцелярией.
Сев на самолетный чехол, я разложил свою «канцелярию» на коленях. Веял ветерок. Чтобы он не разметал бумагу, я прижал листы локтем.
Виталий Дмитриевич Марков… За два месяца боевой работы у него уже восемь лично сбитых самолетов противника и ни одной неудачи, ни единой царапинки на «яке». Редкое явление!
Молодые летчики у нас сейчас похожи на детей, которых мы, «старики», оберегаем от всех опасностей. И вот показательный результат с Марковым. Я анализирую воздушные бои Маркова один за другим и, к своему огорчению, прихожу к выводу, что ему не довелось участвовать ни в одной жаркой и тяжелой схватке, где бы от него потребовалось полное напряжение душевных и физических сил, всего опыта и знаний, где бы он мог почувствовать всю сложность воздушных сражений и всяких неожиданностей. Видимо, мы перестарались в своем усердии, как это бывает с чрезвычайно заботливыми родителями, которые держат детей в тепличных условиях.
В напряженные фронтовые будни столько приходится повидать, пережить, услышать и переговорить, что подчас не в силах все осмыслить и оценить, потому что думаешь только о текущих событиях, захвативших тебя. От них не можешь оторваться. В них твоя жизнь и смерть. Сейчас я, как бы удалившись от войны и глядя на нее со стороны, внимательно проследил путь боевого товарища и понял: все его личные победы — победы легкие. Они могут породить у него излишнюю самоуверенность.
Шум запускающихся моторов отвлекает меня от дум. Я наблюдаю, как выруливает на взлет и уходит на задание эскадрилья Сачкова. Солнце опускается в мутный горизонт. Снова тишина, и мой карандаш за работой. Один листок исписан, второй, третий.
«Тра-та-та, тра-та-та» — взахлеб рассыпались противные очереди эрликоновских пушек. Голова инстинктивно повернулась на опасные звуки. Два «Фокке-Вульф-190» пикируют с востока и с большой дальности поливают нас огнем. Видимо, эта пара истребителей пришла блокировать аэродром. За ними нужно ждать главные силы. Надо немедленно взлетать.
— Отставить взлет! — слышу по радио голос командира полка, когда я уже запустил мотор. — К аэродрому подходят наши.
Выключив мотор, я вышел из кабины. «Фоккеров» и след простыл. Эскадрилья Сачкова парила над нами. Я подошел к своей «канцелярии» и не нашел ни одного листа бумаги. Ветерок и струя от винта моего самолета унесли их.
В этот вечер сумерки были короткими. Большое багровое солнце, скрывшись за горизонтом, будто разорвало там какие-то оковы и выпустило на свободу холодные темные тучи. Они погасили зарю и, закрыв запад, поплыли к нам.
С наступлением ночи снова полетели транспортные самолеты. На этот раз путь им преградили организованно наши истребители. От их очередей вражеские машины вспыхивали одна за другой. Но вот ночь сгустилась, и враг растворился в ней. Командир полка, опасаясь, что скоро и луна исчезнет, поторопил всех на землю.
В воздухе оставались только разведчики. Рудько запросил посадку.
— Разрешаю, — передал Василяка. И обратился ко мне: — А почему Маркова не слышно?
И тут случилось то, чего мы опасались. Подул порывистый холодный ветер, поднялась пыль, пропали небо, звезды, пропал горизонт. Все заполнила мгла. В динамике послышался тревожный голос Рудько:
— Ничего не вижу. Где вы? Дайте ракету!
Многие летчики собрались у радиостанции. Мы хорошо понимали, что Рудько может потерять, как говорят в авиации, пространственную ориентировку, и тогда беды не миновать. Нужно немедленно дать ему возможность зацепиться за какой-нибудь спасительный маячок света. Это очень опасно: над нами идут вражеские самолеты. Перед вечером враг обстрелял аэродром. Это была разведка боем. Кто знает, может, противник выделил специальные самолеты и они уже кружатся где-то над нами, поджидая удобный момент. Ракета привлечет их внимание.
В таких случаях решение принимает только командир полка. Мы ждем, что он скажет. Слышно, как от нервозных движений шелестит на Василяке изрядно поношенный реглан. Все ждут его решения. Выручая Рудько, командир может подставить под удар весь полк.
— Братцы! Почему не обозначаете себя? — В голосе летчика, находящегося в невидимом небе, кроме тревоги и мольба о помощи.
— Нужно сажать Рудько, — хрипло, с нотками извинения проговорил Василяка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96