«Он всячески ругал Виктора Чебрикова за консерватизм, — пишет Яковлев, — утверждал, что он профессионально человек слабый, а Филиппа Бобкова поносил последними словами и представлял человеком, не заслуживающим доверия, душителем инакомыслящих».
Крючков упросил Яковлева познакомить его с Валерием Ивановичем Болдиным, главным помощником Горбачева, — »объяснял свою просьбу тем, что иногда появляются документы, которые можно показать только Горбачеву, в обход председателя КГБ Чебрикова».
Постепенно Крючков добился своего.
Академик Яковлев вспоминает, что перед уходом на пенсию Чебриков, как всегда, очень спокойно, сказал ему:
— Я знаю, что ты поддержал Крючкова, но запомни — это плохой человек, ты увидишь это.
И добавил слово из разряда характеризующих — что-то близкое к негодяю.
Уже после путча на выходе из Кремлевского Дворца съездов Чебриков догнал Яковлева, похлопал по плечу и сказал:
— Ты помнишь, что я тебе говорил о Крючкове?
Горбачева, наверное, подкупило и такое качество Крючкова, как его безраздельная преданность хозяину и несамостоятельность в политике. Михаил Сергеевич знал, каким верным помощником Крючков был для Андропова, и хотел обрести такого же толкового и исполнительного подручного.
Преемник Крючкова на посту начальника разведки Леонид Владимирович Шебаршин пишет: «Видимо, Крючков показался Михаилу Сергеевичу более гибким, динамичным и податливым человеком… Думается, Генеральный секретарь сильно заблуждался и не заметил за мягкой манерой, внешней гибкостью и послушностью Крючкова железной воли и упрямства, способности долго, окольными путями, но все же непременно добиваться поставленной цели».
Тогдашний заведующий международным отделом ЦК КПСС Валентин Михайлович Фалин в 1989 году пытался поставить точку в истории с расстрелом пленных поляков весной 1940 года. Позорное катынское дело на протяжении всех послевоенных десятилетий портило отношения с польским народом.
На пленуме ЦК Фалин отвел в сторону председателя КГБ Крючкова и пожаловался на то, как трудно восстанавливать подлинную историю Катыни по косвенным свидетельствам и материалам. А ведь в КГБ, по сведениям Фалина, имелось запечатанное досье с резолюцией «вскрытию не подлежит».
— И сейчас имеется, — подтвердил Крючков, считая, что Фалин исполняет поручение Генерального секретаря. — В нем есть все.
— И приказ, на основании которого все совершалось?
— Приказ тоже. Никуда не денешься, придется каяться, — согласился Крючков.
Фалин доложил Горбачеву.
— Мне Крючков ничего о таких документах не докладывал, — отрезал Михаил Сергеевич.
Фалин позвонил Крючкову:
— Генеральный, что, не совсем в курсе насчет катынских документов?
— Каких документов? — удивился председатель КГБ. — Наверное, мы недопоняли друг друга.
Крючков уже выяснил, что Горбачев вовсе не давал указание вскрывать досье. Генеральный секретарь предпочитал делать вид, что ничего не знает. Он передал пакет с этими документами Ельцину в декабре 1991 года, когда происходила официальная передача власти. И только Ельцин распорядился предать документы гласности…
Если бы Горбачев не сменил Чебрикова на Крючкова, августовских событий 1991 года скорее всего бы не произошло.
Крючкова всегда считали бледной тенью своего начальника и покровителя Юрия Андропова.
Серая мышь, исполнительный помощник, гений канцелярии в особой атмосфере «тайной полиции», Крючков чувствовал себя как рыба в воде. Умение выполнять приказы сделало Крючкова необходимым сначала Андропову, затем его преемникам.
В Крючкове видели незаметного и неамбициозного исполнителя, готового выполнить любой приказ. Мастера на все руки. Таким он и был. Приказали убить афганского лидера Хафизуллу Амина — выполнил. Приказали обеспечить вывод советских войск из Афганистана — он с той же энергией взялся за новое задание на пару с тогдашним министром иностранных дел Эдуардом Шеварднадзе, который высоко оценил служебное рвение председателя КГБ.
Сидя на своих досье, как Скупой рыцарь на мешках с золотом, Крючков начал мнить себя самостоятельным политиком, одним из вождей. Наступил момент, когда Владимиру Крючкову надоела роль безмолвного исполнителя. Феноменальная память и фантастическая осведомленность о том, что происходит в стране, только подогревали тщательно скрываемое честолюбие.
Горбачев пребывал в блаженной уверенности, что вознесенный на высокий пост председатель КГБ будет вечно хранить ему верность. А Крючков считал, что его заставили слишком долго ждать в приемной и что он достоин большей роли.
С ним произошло то, что случается со слугой, который днем разнашивает туфли для господина, а ночью тайно их примеряет. Изо дня в день он докладывал Горбачеву секреты своих досье и постепенно исполнялся презрения к хозяину: тот все заглатывал, но ничего не предпринимал. Значит, Горбачев слаб. Почему бы в таком случае не заменить его?
«Крючков, — сказано в одной из книг Ельцина, — как бы шел на польский вариант. Он исходил из прецедентов, созданных в социалистических странах. Условно говоря, однажды он посмотрел на себя в зеркало и сказал: да, я гожусь на роль Ярузельского, который стал на многие годы главой государства. Пожилой военный, в очках, с тихим голосом, который спокойно и твердо вывел страну из тупика».
Крючков считал себя сильной личностью и решил проверить свои способности на деле. И с треском провалился в августе 1991 года. Серая мышь не может стать львом. Гений канцелярии ни на что не годится на поле боя…
Когда 21 августа генеральный прокурор России Валентин Георгиевич Степанков объявил председателю КГБ, что он арестован, Крючков обреченно сказал:
— Теперь комитету конец.
В определенном смысле он был прав. Если бы он не устроил эту авантюру, возможно, и СССР бы не распался, и КГБ сохранился бы как единый организм.
22 августа, сразу после ареста, Крючков написал Горбачеву письмо. Это послание сильно отличается от тех интервью, которые Крючков потом станет давать оппозиционной печати, от его многочисленных статей и двухтомника воспоминаний. Это первое письмо, пожалуй, было искренним:
«Лично!
Президенту СССР товарищу М.С. Горбачеву
Уважаемый Михаил Сергеевич!
Пока числюсь в задержанных по подозрению в измене Родине, выразившейся в заговоре с целью захвата власти и осуществлении его. Завтра может быть арест и тюремное задержание и далее по логике.
Очень надеялся на обещанный Вами разговор, но он не состоялся. А сказать есть чего!
Какой позор — измена Родине! Не буду сейчас писать Вам более подробное письмо, в нем ведь не скажешь, что надо. Прошу разговора краткого, но важного, поверьте.
Уважаемый Михаил Сергеевич! Надо ли нас держать в тюрьме. Одним под семьдесят, у других со здоровьем. Нужен ли такой масштабный процесс? Кстати, можно было бы подумать об иной мере пресечения. Например, строгий домашний арест. Вообще-то мне очень стыдно!
Вчера послушал часть (удалось) Вашего интервью о нас. Заслужили или нет (по совокупности), но убивает. К сожалению, заслужили!
По-прежнему с глубоким человеческим уважением.
В. Крючков»
Кажется, это был единственный случай, когда ошеломленный полным провалом его идеи и арестом Крючков признал, что ему стыдно, что он уважает Горбачева и что он заслужил те оценки, которые ему дали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131