Слезились, подслеповато щурились глаза, обожженные пламенем дневного
светила, изъеденные песком, на лету хрустящим в пору ураганов и бурь.
Со лба струился, разбавленный салом и грязью, обильный пот.
Косолапо заносилась носком за носок пара ветхих сапог; она еле
держалась на ступнях ног, выгнутых округлыми боками мохнатых коняг, на
которых сак, сколько помнил себя, передвигался, ел, пил, спал, хворал,
видел сны, обнимался и дрался.
Никто не знал, как его зовут.
От него густо и остро пахло пустыней. Он вынырнул из самого низа, из
толщи толщ медноликой толпы.
Из среды тех, кто незаметно рождается в тряской повозке или в золе у
костра и растет на пронизывающем ветру с ягнятами и щенятами.
Кто верит всем и всему и с верблюжьей терпеливостью несет тяжесть
жизни, даже не подозревая, что она может быть иной.
Кто безропотно трудится, думает лишь о знакомых вещах: о жене и
детях, о песке и лошадях, кто не умеет говорить и смеяться, держится
всегда в стороне, стыдится себя, сам не зная - почему, и страсть как не
любит выступать на советах.
Но треснет и камень, коль его раскалить.
- Э-э... кхум! - проворчал пастух сипло и хрипло и небрежно отпихнул
ногой ластившихся к нему собак. Он откашлялся, отхаркался, высморкался и
сплюнул прямо в священный костер. - Вот что, честная мать. Стада... э...
э... вытоптали всю окрестность. Травы нет. Пора, честная мать, двинуться
вниз по реке, на нетронутые пастбища. Чего же вы расселись? Дела у вас
нету, что ли?
Он недоуменно пожал плечами в рубцах заживших и свежих ран.
- У нас в семействе четверо братьев, три сестры. Здравствовал отец -
слушались отца. Погиб отец - слушались мать, пока и она... Умер Белый отец
- осталась жена. - Старик махнул скомканной шапкой в сторону Томруз. - Вот
она и умна, и скромна, и добра, и все такое. Пусть, честная мать, и будет
нашей матерью. Какого, к бесу, нужно еще вождя?
Пастух заботливо расправил, растянул обеими руками колпак, сунул в
него лохматую голову и пошел, не оглядываясь, от костра, исчез так же
незаметно, как и появился.
Слова безвестного табунщика - изломанные, точно ветви кустарников на
дюнах, меж которых он пас коней - проникли в грубоватые сердца, как шипы
этих кустарников проникали, бывало, в его обветренную грудь.
Они причинили сознанию людей, затуманенному лукавой речью Фрады,
жгучую боль прояснения.
Они слили вместе струи разнородных мыслей.
Они направили поток несходных мнений по единому руслу.
Томруз?
Однажды в низовьях реки, у Хорезма, саки видели, как вода разрушила
царскую плотину. Влага сначала тихо, исподволь, скапливалась у преграды.
Но чем выше она поднималась, тем ворчливей становилась река. У плотны
закружились водовороты. И вот гигантская жидкая лавина навалилась всей
мощью и тяжестью на сооружение, пробила брешь в толще хвороста и глины и с
оглушительным ревом опрокинулась на отмели мирно дремавшего старого
протока.
Так, после продолжительной, раздумчивой тишины, загрохотал у кургана,
множась и ширясь от мгновения к мгновению, громоподобный крик:
- Томрррру-у-уз!!!
- Ох! Где справедливость? Никакого уважения к старшим не осталось в
Туране. Пришли времена разброда и беззакония. Так ведь, а, высокомудрый
Дато?
- Так, сын мой. Так.
Удивляюсь твоему терпению, отец. Разве лукавица Томруз не силой
отняла у тебя белый войлок? А, досточтимый?
- Так, сын мой. Так. Злой женщиной оказалась Томруз.
- А ты молчишь. Ты скромен и благодарен. Наглецы как хотят, так и
поносят доброго, безответного Дато. Правду говорят: "Когда змея становится
старой, лягушка ездит на ней верхом". Нет, я не молчал бы! Молчать и
смотреть, как Томруз возносит Хугаву? Ох! Почему, ты думаешь, она во всю
глотку кричала за него на совете? Говорят...
- Неужели?! О бесстыдница! Не успела похоронить мужа... Нет, я этого
не позволю! Я им покажу.
Простившись с Дато, Фрада свернул к своим шатрам. Тут он разразился
бранью:
- Ох, наши саки, чтоб им сгореть! Такого тупого, упрямого народа на
свете не сыщешь. Тьфу! И довелось же несчастному Фраде родиться среди
саков поганых! Разве не мог сотворить меня бог где-нибудь в Парсе? Неужели
ему было бы так уж трудно создать Фраду где-нибудь в Бабире, а? Не
захотел, дурной старик. Поленился. И ты хороша! - накинулся он на дочь. -
Не сумела покруче окрутить своего недоумка. Слюнтяй проклятый! Больше и на
полет стрелы не подпускай его к себе.
Понимал Фрада - не при чем здесь Райада: мог ли Спаргапа одолеть
толпу? Но - надо же сорвать на ком-нибудь злость? Райада понурилась. Фрада
всполошился, замахал руками.
- Ох! Не сердись, дочь. - Он гладил ей волосы и глотал слезы. - Не
обижайся на отца. Ради кого хлопочет отец? Ради Райады. Мы с тобой - одни
на земле. Озлобишься! Была бы мать жива... Иди переоденься. Отдыхай. А я
на свирели поиграю, хорошо? Тяжко на душе.
Девушка ушла за войлочный полог, разделяющий шатер надвое, сняла
бусы, браслет, платье, бережно уложила их в окованный медью сундук. Села,
опустила голову на голые колени.
Первые звуки свирели напоминали чуть слышный лихорадочный шепот.
По животу Райады прошла дрожь. Она стиснула зубы и колени и медленно
передернулась на ковре. Где ты, Спаргапа? Где ты? Вождь или не вождь - все
равно ты нужен Райаде...
Пела свирель. Фрада плавно отрывал от клапанов пальцы и свирель
роняла россыпь приглушенно-звенящих капель.
Это звездная ночь.
Это с неизъяснимой задушевностью журчала и булькала в ручье вода.
Это по берегу ручья, судорожно толкая и раскачивая осоку, тягучими
порывами проносился теплый ветер.
Это с нестерпимой откровенностью звучал вдалеке зов молодого скакуна.
Райада задыхалась. Где ты, Спаргапа? Она упала, скорчилась на полу и
забилась в сладостно-горьком плаче.
...Она давно порывалась уйти к Спаргапе без отцовского согласия - по
сакским законам девушка сама себе хозяйка. Порывалась, но не уходила.
По вечерам Фрада рассказывал дочери о далеких городах:
- Подобно горе, возвышается Бабира, чудо света, над рекой Пуратту, и
громада ступенчатых кирпичных башен, с которых звездочеты наблюдают за
небесными светилами, ясно отражается в зеркальной воде канала Арахту. По
каналу скользят круглые лодки из обожженной глины. От огромного царского
дворца к таинственному храму Эсагилы ведет Улица процессий с изображениями
львов, быков и других священных животных на стенах. Весною, на новогоднем
празднике Загмук, жители города совершают на этой улице под чтение поэмы
Семи таблиц обряды в честь бога Мардука.
Райаде грезились соловьи в висячих садах западных стран, статуи
богов, похожих на прекрасных мужчин, и мужчины, подобные богам, снились
бани, решетки на окнах, базары, бассейны, наряды, купцы, розы, павлины,
гранаты, жемчуг и золото.
Туловища пленных на кольях, рабы в цепях, толпы гниющих заживо
бродяг-прокаженных ей не мерещились - о них не рассказывал Фрада.
Заслушавшись отца, Райада с головой погружалась в "зеркальную воду
канала Арахту" и - забывала о Спаргапе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52