Ну же, ну! Соглашайся! Чего ты молчишь? Ох! Мне бы такое.
Распаленный собственной речью, Фрада забыл о сакской мести.
Он шумно вздохнул - с обидой, глубокой, как его бездонная жадность, и
жгучей, как его отцовская любовь. Глаза старейшины полыхали огнем. И
дурацкая же вещь - удача! Кто ищет - находит пыль, кто не ищет, и даже
искать не хочет - находит алмаз. Что за чертовщина!
Упустить счастье, которое само просится в руки... Болван Спаргапа.
Дубина. Слюнтяй. Если б с Фрадой так возились! Старейшина с ненавистью и
презрением отвернулся от сына Томруз. Подумать только! Ему насильно пихают
в рот меду, а он плюется, стервец, вместо того, чтобы глотать.
Ух! Развернуться б сплеча да разнести вдребезги твой глупый череп
обухом секиры. Он бешено стиснул мощный кулак и нанес жестокий удар. Но не
кулаком - удар словесный:
- Не согласишься - издохнешь на костре и Райаду никогда больше не
увидишь.
Кратко, со скрежетом, звякнули цепи, будто их связка, разом
оборвавшись, грудой упала на камень - так сильно вздрогнул Спаргапа. Будто
холодная искра прошла у него от затылка до пят. Будто разом раскрылись все
поры тела.
- Так, - прошептал узник.
Вот до чего докатился Спаргапа.
Значит, и впрямь ты двуногий пес, животное, гнусная тварь, раз эти
люди уверены, что тебя можно склонить к измене.
Честному человеку не предлагают мерзостей. Хугаве, например, они бы
не посмели и словечка сказать из того, что бессовестно наговорили тебе. Да
он и слушать не стал бы! А ты уши развесил, как осел у болота с громко
квакающими лягушками.
Жизнь не удалась. "Что ж? Человек не только жизнью своей, но и
смертью родному семейству, кровному роду и племени служить обязан". О
Райада. Райада. Райада.
- Я... согласен, - хмуро сказал Спар.
По шатру, точно сильный порыв степного ветра, пронесся вздох
облегчения.
- Хвала тебе, сын мой Спаргапа! - радостно крикнул Куруш.
И все персы, ликуя, повторили за царем царей:
- Хвала!
Ах ты, Пятнистая смерть.
- Снимите оковы, - улыбнулся Спаргапа. "Человек не только жизнью
своей, но и смертью... О Райада. Райада.
- Эй, снять оковы! - рявкнул Гау-Барува.
Цепи, загремев, распались, упали к ногам Спаргапы.
- Сын мой! - рыдал счастливый Фрада, припав к плечу молодого сака.
"Человек не только жизнью..."
О Райада.
Если тур падает, то с высоты.
Спаргапа выхватил у Фрады короткий меч и глубоко, по самую рукоять,
всадил в брюхо изменника. Отступил на шаг, сделал мечом круговое движение
и ловко вывернул внутренности Фрады наружу.
Не успели стражи подскочить к нему, как Спаргапа, крепко стиснув
рукоять меча обеими руками, изо всех сил воткнул отточенный клинок себе в
сердце.
Он попал в цель точно, метко и безошибочно, с первого удара.
Разве он мог промахнуться?
Спар хорошо знал, где у него сердце.
Так часто оно болело с тех пор, как он увидел впервые
ненавистно-любимую Райаду...
Молодой сак умер мгновенно.
Зато Фрада мучился долго. Персы выволокли "собаку" из шатра и бросили
на краю поляны. Он корчился в луже крови и нечистот и хрипло стонал до
позднего вечера.
Ночью его сожрали шакалы.
ПОСЛЕДНЕЕ СКАЗАНИЕ. ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ
Пылало солнце, дул ветер Вайу. Сияла луна Гавчитра. В пустыне рыскала
пустынная рысь, за барханами хоронился барханный кот. В пересохших
извилистых речках-саях украдкой стучали копыта сайг. У солончаков,
зияющих, как раны, кружились джейраны.
Барсы Парсы шли на Томруз.
Равнина. Песок. Песок. Песок. Тому, кто не видел страны за Аранхой,
кажется, что песок - самое страшное в пустыне. Нет! Барханы - пышный сад
песков, их цветник, заповедное место, где кипит жизнь.
Песок хорошо пропускает воду. Глина - плохо. Влага талых снегов и
дождей, просочившись вниз сквозь барханы, скапливаются над слоем жирной
глины. Она, эта влага, и питает летом растения.
Оранжев, ал или желт пушистый плод безлистного джузгуна, темно-лиловы
цветы тонких акаций. Задует ветер - упруго замашет тамариск гребенчатыми
лапами, заскрипит саксаул, лягут метелки селина.
Заклекочет орел - черепаха спрячется в панцирь.
Заклекочет орел - мгновенно исчезнет в песке, провалится, не сходя с
места, удивительная змейка эфа; так часты, но незаметны колебания тела ее,
что чудится - оно свободно уходит в песок, как медный прут в тихий поток.
Заклекочет орел - вскинется варан, распластавшийся в холодке.
Поднимется, крупный, в четыре локтя длиною, раздуется, как бурдюк,
выпрямит спину доской, раскроет пасть, зашипит, забьет хвостом из стороны
в сторону.
Вараны охотно сосут коз.
"Не трогай варана, - говорят в пустыне. - Тот, кто прикоснется к
"сосущему коз", навсегда утратит мужскую силу".
В допотопном облике этой огромной ящерицы с ее полосатой кожей и
нелепо растопыренными лапами, с уродливым брюхом, плоской головой и
темными умными глазами, странного взгляда которых - никому не понять,
воплотился образ самой пустыни - древней, загадочной, молчаливой и
опасной.
Варан - холодный символ красных и черных песков, бесстрастный
хранитель и страж их жутких тайн, забытых имен, мертвых преданий и живых
суеверий.
Тут, в барханах, находят приют и еду, радость и беду орды
всевозможных тварей, копошащихся и наверху, средь ветвей колючего
кустарника, и внизу, на песке, и еще ниже, в норах.
Некуда ступить из-за обилия жуков и крупноголовых ящериц, соек и
воробьев - особых, песчаных; буланых козодоев египетских и ушастых ежей,
сусликов тонкопалых и тушканчиков мохноногих, гекконов большеглазых и
гекконов гребнепалых.
Здесь рассадник змей - тонких, толстых, коротких, длинных, но
одинаково свирепых; вялых, когда они сыты, и стремительных, как молния,
когда хотят есть.
Это светлый сад, сад без густых и прохладных теней, где растения
далеко отстоят друг от друга - редкий и редкостный сад диких равнин,
насквозь, от края до края, пронизанный обжигающими лучами солнца.
Хуже в подвижных, сыпучих песках. Дюны бесплодны и голы, точно покров
далеких мертвых планет. Трудно ходить человеку по дюнам - сделает двести
шагов, погружаясь в горячий песок до колен, и упадет на него, обливаясь
потоками пота.
Чуть шевельнется ветер - и закрутятся, обовьются дюны струями желтой
пыли. Стада громоздких крутолобых дюн бесшумно бродят по мглистой пустыне.
Вал за валом подступают они к притихшим от страха оазисам, жадно тянутся к
трепещущим росткам пшеницы и хлопка.
Сыпучий бархан - зверь без клыков, когтей, скелета и мозга. Это
чудовище тупое, всеядное и беспощадное. Оно опасней голодного льва, ибо не
чувствует боли, не боится копья и стрелы.
Но и в сыпучих песках человек, обладающий хоть каплей воды и
мужества, может подавить в себе чувство полного одиночества, потерянности
и обреченности.
Что угнетает и убивает душу?
Однообразие.
А в сыпучих песках есть на чем остановиться глазу.
Подкова подветренной стороны бархана. Срезанный полумесяцем гребень.
Длинный шевелящийся хвост.
Песчаный бугор, двигаясь, не выносит свой лоб вперед, а пятится
назад, точно архаическое животное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Распаленный собственной речью, Фрада забыл о сакской мести.
Он шумно вздохнул - с обидой, глубокой, как его бездонная жадность, и
жгучей, как его отцовская любовь. Глаза старейшины полыхали огнем. И
дурацкая же вещь - удача! Кто ищет - находит пыль, кто не ищет, и даже
искать не хочет - находит алмаз. Что за чертовщина!
Упустить счастье, которое само просится в руки... Болван Спаргапа.
Дубина. Слюнтяй. Если б с Фрадой так возились! Старейшина с ненавистью и
презрением отвернулся от сына Томруз. Подумать только! Ему насильно пихают
в рот меду, а он плюется, стервец, вместо того, чтобы глотать.
Ух! Развернуться б сплеча да разнести вдребезги твой глупый череп
обухом секиры. Он бешено стиснул мощный кулак и нанес жестокий удар. Но не
кулаком - удар словесный:
- Не согласишься - издохнешь на костре и Райаду никогда больше не
увидишь.
Кратко, со скрежетом, звякнули цепи, будто их связка, разом
оборвавшись, грудой упала на камень - так сильно вздрогнул Спаргапа. Будто
холодная искра прошла у него от затылка до пят. Будто разом раскрылись все
поры тела.
- Так, - прошептал узник.
Вот до чего докатился Спаргапа.
Значит, и впрямь ты двуногий пес, животное, гнусная тварь, раз эти
люди уверены, что тебя можно склонить к измене.
Честному человеку не предлагают мерзостей. Хугаве, например, они бы
не посмели и словечка сказать из того, что бессовестно наговорили тебе. Да
он и слушать не стал бы! А ты уши развесил, как осел у болота с громко
квакающими лягушками.
Жизнь не удалась. "Что ж? Человек не только жизнью своей, но и
смертью родному семейству, кровному роду и племени служить обязан". О
Райада. Райада. Райада.
- Я... согласен, - хмуро сказал Спар.
По шатру, точно сильный порыв степного ветра, пронесся вздох
облегчения.
- Хвала тебе, сын мой Спаргапа! - радостно крикнул Куруш.
И все персы, ликуя, повторили за царем царей:
- Хвала!
Ах ты, Пятнистая смерть.
- Снимите оковы, - улыбнулся Спаргапа. "Человек не только жизнью
своей, но и смертью... О Райада. Райада.
- Эй, снять оковы! - рявкнул Гау-Барува.
Цепи, загремев, распались, упали к ногам Спаргапы.
- Сын мой! - рыдал счастливый Фрада, припав к плечу молодого сака.
"Человек не только жизнью..."
О Райада.
Если тур падает, то с высоты.
Спаргапа выхватил у Фрады короткий меч и глубоко, по самую рукоять,
всадил в брюхо изменника. Отступил на шаг, сделал мечом круговое движение
и ловко вывернул внутренности Фрады наружу.
Не успели стражи подскочить к нему, как Спаргапа, крепко стиснув
рукоять меча обеими руками, изо всех сил воткнул отточенный клинок себе в
сердце.
Он попал в цель точно, метко и безошибочно, с первого удара.
Разве он мог промахнуться?
Спар хорошо знал, где у него сердце.
Так часто оно болело с тех пор, как он увидел впервые
ненавистно-любимую Райаду...
Молодой сак умер мгновенно.
Зато Фрада мучился долго. Персы выволокли "собаку" из шатра и бросили
на краю поляны. Он корчился в луже крови и нечистот и хрипло стонал до
позднего вечера.
Ночью его сожрали шакалы.
ПОСЛЕДНЕЕ СКАЗАНИЕ. ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ
Пылало солнце, дул ветер Вайу. Сияла луна Гавчитра. В пустыне рыскала
пустынная рысь, за барханами хоронился барханный кот. В пересохших
извилистых речках-саях украдкой стучали копыта сайг. У солончаков,
зияющих, как раны, кружились джейраны.
Барсы Парсы шли на Томруз.
Равнина. Песок. Песок. Песок. Тому, кто не видел страны за Аранхой,
кажется, что песок - самое страшное в пустыне. Нет! Барханы - пышный сад
песков, их цветник, заповедное место, где кипит жизнь.
Песок хорошо пропускает воду. Глина - плохо. Влага талых снегов и
дождей, просочившись вниз сквозь барханы, скапливаются над слоем жирной
глины. Она, эта влага, и питает летом растения.
Оранжев, ал или желт пушистый плод безлистного джузгуна, темно-лиловы
цветы тонких акаций. Задует ветер - упруго замашет тамариск гребенчатыми
лапами, заскрипит саксаул, лягут метелки селина.
Заклекочет орел - черепаха спрячется в панцирь.
Заклекочет орел - мгновенно исчезнет в песке, провалится, не сходя с
места, удивительная змейка эфа; так часты, но незаметны колебания тела ее,
что чудится - оно свободно уходит в песок, как медный прут в тихий поток.
Заклекочет орел - вскинется варан, распластавшийся в холодке.
Поднимется, крупный, в четыре локтя длиною, раздуется, как бурдюк,
выпрямит спину доской, раскроет пасть, зашипит, забьет хвостом из стороны
в сторону.
Вараны охотно сосут коз.
"Не трогай варана, - говорят в пустыне. - Тот, кто прикоснется к
"сосущему коз", навсегда утратит мужскую силу".
В допотопном облике этой огромной ящерицы с ее полосатой кожей и
нелепо растопыренными лапами, с уродливым брюхом, плоской головой и
темными умными глазами, странного взгляда которых - никому не понять,
воплотился образ самой пустыни - древней, загадочной, молчаливой и
опасной.
Варан - холодный символ красных и черных песков, бесстрастный
хранитель и страж их жутких тайн, забытых имен, мертвых преданий и живых
суеверий.
Тут, в барханах, находят приют и еду, радость и беду орды
всевозможных тварей, копошащихся и наверху, средь ветвей колючего
кустарника, и внизу, на песке, и еще ниже, в норах.
Некуда ступить из-за обилия жуков и крупноголовых ящериц, соек и
воробьев - особых, песчаных; буланых козодоев египетских и ушастых ежей,
сусликов тонкопалых и тушканчиков мохноногих, гекконов большеглазых и
гекконов гребнепалых.
Здесь рассадник змей - тонких, толстых, коротких, длинных, но
одинаково свирепых; вялых, когда они сыты, и стремительных, как молния,
когда хотят есть.
Это светлый сад, сад без густых и прохладных теней, где растения
далеко отстоят друг от друга - редкий и редкостный сад диких равнин,
насквозь, от края до края, пронизанный обжигающими лучами солнца.
Хуже в подвижных, сыпучих песках. Дюны бесплодны и голы, точно покров
далеких мертвых планет. Трудно ходить человеку по дюнам - сделает двести
шагов, погружаясь в горячий песок до колен, и упадет на него, обливаясь
потоками пота.
Чуть шевельнется ветер - и закрутятся, обовьются дюны струями желтой
пыли. Стада громоздких крутолобых дюн бесшумно бродят по мглистой пустыне.
Вал за валом подступают они к притихшим от страха оазисам, жадно тянутся к
трепещущим росткам пшеницы и хлопка.
Сыпучий бархан - зверь без клыков, когтей, скелета и мозга. Это
чудовище тупое, всеядное и беспощадное. Оно опасней голодного льва, ибо не
чувствует боли, не боится копья и стрелы.
Но и в сыпучих песках человек, обладающий хоть каплей воды и
мужества, может подавить в себе чувство полного одиночества, потерянности
и обреченности.
Что угнетает и убивает душу?
Однообразие.
А в сыпучих песках есть на чем остановиться глазу.
Подкова подветренной стороны бархана. Срезанный полумесяцем гребень.
Длинный шевелящийся хвост.
Песчаный бугор, двигаясь, не выносит свой лоб вперед, а пятится
назад, точно архаическое животное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52