Она всякий день выезжает на свою добычу, как только взойдет солнце, и возвращается к половине дня. Мне она поручает весь дом, а не дозволяет ходить только в один сад. В сем саду, как я приметила, бережет она крылатого змия, которого всякий день навещает, и возвращается от него иногда в слезах, а иногда в великом гневе, который всегда оканчивается вздохами. Я думаю, что сей змий ее любовник и, как видно, невзирая, что он чудовище, не находит склонности отвечать ее страсти.
— Ах, княжна, — вскричал Звенислав,— я думаю, сей самый змий есть тот, которого я ищу и из коего мне должно вынуть желчь для освобождения одного очарованного дерева.
— Боги! — возопила Алзана, и Звенислав увидел в самое то мгновение ока напавшего на нее крылатого, преужасного виду змия.
Не успел он обнажить свой меч, чтоб защитить ее, чудовище проглотило его любезную и поднялось на воздух.
Сердце его окаменело, он не мог произносить жалоб и одно отчаяние подвигло его бежать и растерзать чудовище. Он гнался за ним; змий, казалось, не мог долго летать и опускался от часу ниже к земле; Звенислав удвоял бег. Уже он достигал его, уже меч звенел от ударов в длинный хвост его, но змий ударился в утес каменной горы, которая разверзлась, скрыла в себя его и опять сомкнулась. Звенислав, видя невозможность ни отмстить, ни погибнуть, упал на землю, проливал слезы и вопиял в отчаянии:
Увы! Несчастное созвездие, под которым я родился За что мне сей несносный удар? Надлежало ли тебе явить мне совершеннейшую княжну и затем восчувствовать жесточайшую к ней любовь, чтоб в самое то ж мгновение лишиться оной навеки?.. Ах, я не могу ни преодолеть моей печали, ни жить.
Он готов был пронзить себя мечом, который в руке держал, но в сие время вошли ему в мысль слова завещания благодетельной волшебницы; он опустил отчаянную руку и винил свою слабость.
Сие ли терпение, говорил он,— кое составляет мою должность и коему следует вести меня к славе?.. Я не возвращу уже тебя, прелестная Алзана, но должно ли мне оставить без отмщения смерть твою?
Сказал сие, и сердце его наполняется богатырскою яростию; он встает идет на сию, препятствующую ему постичь чудовище гору и в гневе ударяет во оную мечом. Он остановился от удивления, зря, что гора исчезла, а себя стоящего в воротах замка, окруженного вместо стен железными колами, на которых торчали человечьи головы. Сие жилище Бабы Яги вопиял он, здесь обитает чудовище!
С словом сим вложил он руки между кольев и разорвал стену. Но какой вид ожидал его внутри двора! Змий изрыгал тело возлюбленной его Алзаны.
Он закипел мщением и бросился с одним мечом на чудовище, которое, увидев то, оставило тело, кое готовилось уже раздробить ядовитыми своими зубами, и поднялось на задние ноги, чтоб разорвать его острием когтей передних. Оно зияет и оказывает пламенное жало и два ряда зубов, подобных бритвам. Витязь не устрашается и вонзает меч в гортань его, но сей меч без вреда проглочен змием. Надежда только на копие, оное ударено в грудь чудовища и сокрушилось о твердую чешую его.
Что осталось для Звенислава? Одна только неустрашимость, и сию употребил он вместо оружия; он бросается па змия, схватывает одною рукою за шею, в другую уловляет передние ноги и раздирает чудовище наполы. Звепислав, утоля гнев, вспоминает о желчи змиевой, обещанной в помощь превращенному дереву, рассматривает внутренние, находит желаемое, вырывает желчь, и в сие мгновение густой дым покрывает труп чудовища.
Богатырь в изумлении отступает прочь, дым поднимается на воздух, труп исчезает, и еще более удивленный Звенислав видит на оном месте стоящего прекрасного воина. Приготовленный к очарованиям в жилище Бабы Яги, ожидает он нового нападения, но воин бросается к нему с объятиями:
— Избавитель мой!— вопиет.— Сей родственник мой! Ибо божественный оракул не может обманывать: ты назначенный защитник сестры моей и будущий ее супруг, ибо кроме храброго Звенислава никто бы не отважился прийти в сии пагубные места.
— Ты Тарбелс!.. Брат возлюбленной моей Алзаны! вскричал Звенислав, заключа его в своих объятиях.
— Так, неустрашимый витязь,— отвечал воин.
— Но оставим восторг, дражайший Тарбелс,— сказал Звенислав, пролив слезы.— Мне определено, кроме искать твоей дружбы, и не быть твоим зятем; взгляни на жалостный предмет вечного моего отчаяния.
Он указал на тело сестры его.
— Боги не могут вещать лжи,— подхватил Тарбелс,— еще я не отчаиваюсь...— Слова его пресечены ужасным вихрем.— Приготовимся умереть или победить,— сказал Тарбелс Звениславу.— Вихрь возвещает возвращение Бабы Яги.
— Умрем, когда определено,— отвечал Звенислав,— но ведьма немного выиграет: я недешево продам ей жизнь свою.
Тогда богатырь, лишенный оружия, подхватил железный кол из выломленной им ограды, а Тарбелс обнажил меч свой.
Небо померкло от налетевшего премножества воронов, коршунов, сов и сычей; они вились над двором Бабы Яги, испуская мерзкий крик, от коего одного, не ожидая приезда ведьмы, долженствовало прийти в ужас.
Но оная не дала богатырям времени делать рассуждения и появилась на своей ступе; она усугубляла удары пестом, погоняя сию свою колесницу. Глаза ее были как раскаленный уголь, из рта лилась кровавая пена, и клыки ее скрыпели престрашным звуком.
— Ого!—заревела она, скоча со своей ступы и брося пест.— Насилу я дождалась тебя, Звенислав! Я пообедаю ныне вкусно; ты пришел лишить меня драгоценной добычи, и сие к самой стати: я очень голодна.
Сказав сие, выпустила она ужасные свое когти и протянула руки, чтоб разорвать богатыря. Звенислав воспрепятствовал оному, нанеся толь жестокий удар по обеим рукам ведьмы, что железный кол рассыпался в кусочки и ведьма охнула, но руки ее, из которых при ударе посыпали искры, не переломились, и Баба Яга, отдернув их, начала отдувать
Между тем Звенислав успел выхватить саблю из рук Тарбелса и начал рубить ее. Ведьма защищалась руками, употребляя притом и клыки свои, коими сквозь непроницаемую броню наносила чувствительные толчки Звениславу. Сражение было жарко, богатырь не щадил, и ведьма лишилась всех пальцев с когтями; однако сабля вся выщербилась и учинилась неспособна к поражению; богатырь остался без оружия, а ведьма имела еще страшные клыки и сделала уже глубокую язвину на шлеме Звениславовом.
Тогда Тарбелс, удивившийся неустрашимости и проворству витязя, увидел, что помощь его очень нужна, ибо хотя Звенислав бил Бабу Ягу по щекам толь исправно, что оные побагровели и вздулись, но клыки ее ужасно царапали ему руки. Тарбелс бросился и так удачно схватил за ее клыки, что верхний попал в одну руку, а нижний в другую; он растянул ей рот и дал свободу своему товарищу схватить еще железный кол.
Баба Яга пятилась от Тарбелса, и Звениславу не можно было ударить ее в голову, но тем ловчее раздробить ее ноги. Тысяча ударов, из коих каждый раздребезжил бы дуб, нанесено в костяные ведьмины ноги, тридевять железных колов изломано до рук, но ноги сии состояли из таковой крепкой кости, что только маленькие отщепки от них откалывались, однако ж оные очень потонели. Ведьма ревела, хотела колдовать, но лишь высунула для того язык свой, тогда Тарбелс, держащий ее за клыки, поймал за оный зубами; Звенислав подоспел, ухватил за язык и оный вырвал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56