Родительница моя, не хотя меня принуждать, построила мне в конце долины сей дом, снабдила оный всеми надобностями, множеством невольников обоих полов и, вруча мне в полную власть судьбу мою, сокрылась в горах своих.
Мне теперь осьмнадцать лет, и недавно начали меня беспокоить соседние дворяне своими исканиями. В здешней округе их только трое, и каждый из них хочет восторжествовать над своим совместником; что ж до меня, то ни один не воображает себе, чтоб я могла быть равнодушна к его совершенствам. Полгода уже стараются они друг пред другом выиграть. Один думает победить меня щегольством своим: он приезжает ко мне всякий день в переменном платье, которое после обеда переменяет другим, и нередко к ужину надевает третье. Сие стоит ему недешево, ибо он продал уже две деревни, а с прочих собрал за два года оброк вперед. Он думает, что одних уборов довольно тронуть мое сердце, и для того почти не говорит со мною ни слова, а утешается по нескольку часов рассматривать себя в зеркало и наконец удостаивает меня своего взгляда с гордою улыбкою.
Второй, надутый знатною своею природою, считает, что ни одна женщина не может отказать в своем сердце толь благоразумному человеку, имеющему в своих предках множество полководцев, победителей и верных сынов отечества, и для того торжественно объявил мне, что назначивает меня своею супругою. Впрочем, он не оказал еще отечеству никаких услуг и поведениями своими худую подает надежду думать, чтоб он был законный сын своих предков. Благородство свое считает он достаточным средством к защищению себя от трудов и отличению в добродетелях и затем посвятил всего себя похвальному препровождению времени в гоньбе за зайцами, с соколами за утками, в рассматривании своих родословных и делании обид и презрения своим соседям. Однажды приехал он ко мне верхом; лошадь его и епанча вся была покрыта гербами, и в сей раз видела я его в полной гордости и удовольствии, ибо посреди скотов, составляющих гербы его, был он в настоящем своем элементе.
Третий поступает несколько лукавее: он знает, что храбрость и мужество наиболее пленяют женщин, и для того сколь ни естественный он в прочем трус, однако не престает мне хвастать о своей силе и неустрашимости. Он рассказывает мне о разных достойных дворянина своих подвигах, например, как он дрался за землю с соседями и их переувечил, как у других отнял луга, а у третьих свез сжатый хлеб; как он с одним ножом напал па медведей и разрезывал оных с головы до хвоста. На сей конец нередко покупает он у звероловцев шкуры и привозит мне в подарок. Он не сомневается выиграть пред первыми, воображая, что они не осмелятся спорить со столь отважным человеком.
Признаюсь, что великое утешение имею водить за нос трех благородных дураков. Я завожу их в такие споры о преимуществе, которые ежедневно представляют мне забавнейшие игрища. Я назначиваю им попеременно некровопролитные сражения; иногда приказываю я им отличиться щегольством, и тогда первый мой жених не сомневается о победе, но, к досаде его, я решу не так, как он ожидает, и сказываю, что если он оделся со вкусом, то другие не уступают ему редкостию одежд, ибо один показывается в платье, которые носили за двести лет его предки, а другой увешивает себя хвостами волков и медвежьими лапами.
Тогда следует вторая задача: преимущество в природе. Тут щеголь очень трусит, потому что он чувствует свою не передвоившуюся еще в дворянство подьяческую кровь, однако спорит крепко, и отчаяние учиняет его бодрым рыцарем. Что лежит до имеющего знаменитые родословия, оный не удостаивал их разговором и довольствовался только указывать на свои гербы; но третий презирал такую надменность.
— Довольно,— кричал он,— побивать только медведей, чтоб доказать, что люди, жившие за два века, не сообщают человеку отважности и силы, которые, по его мнению, суть единые знаки благородства.
— Так,— подхватывал щеголь,— и должно лишь прибавить к тому благоразумие.
Я видела, что сей спор может возыметь жаркие последствия, и для того мирила их, уведомляя, что в сем трудно различить их достоинство, понеже все они происходят от Адама. Потом назначивала им иные подвиги: бегание взапуски, борьбу, кулачный бой, и хотя щеголь и старинный дворянин находили в том некоторые затруднения, однако я умела их принуждать повиноваться: они дрались, кувыркались и делали чего мне хотелось. Все средства истощены, и ныне определила я им решительный бой, что тот будет достоин назвать меня своею женою, который получит удовольствие выщипать у своих совместников все на голове волосы. Вы видели, с каковым исполняют они сие усердием, но я прикажу моему приворотнику объявить победителю, что я уехала на пять лет в чужие край. Впрочем, я открываюсь вам, любезный витязь, что вид ваш влиял в меня чувствования, кои приводят в забвение обыкновенное мое препровождение времени.
Между тем мы прибыли к воротам огромного замка; оные нам отворили, и приворотник получил повеление запереть оные для всех посторонних, а особливо для женихов. Мы вошли в богато убранные покои; всюду во оных господствовал вкус и изобилие. Бряцана старалась меня угостить, но я имел нужду говорить ей о удовлетворении моему сердцу, которое воспылало к ней жесточайшей любовию. Я открылся ей и предлагал себя выбору если она имеет намерение быть когда-нибудь замужем. Бряцана находила в том некоторые затруднения, сомневалась, хотела лишить меня надежды, но предупрежденное ее в пользу мою сердце решилось меня осчастливить. Я учинился ее мужем без обыкновенных благословений от жреца; она довольствовалась утвердиться на одних моих клятвах, и я не думал, чтоб можно было оные нарушить.
И так я стал владетелем великих богатств и прелестной Бряцаны. Целый год жил я в удовольствии и не желал ничего, как быть любиму супругою, которую я обожал. Признаюсь, что страсть моя к ней привела мне в забвение искать моего государя, и вы, великодушный князь,— продолжал Слотан к Тарбелсу,— извините сию вину мою, для того что одни только заразы красавиц имеют дарование затмевать славу лучших героев. Спросите у своего сердца, не находит ли оно наклонения учинить подобного для несравненной Любаны.
Тарбелс вместо ответа обнял своего любимца, а оный продолжал:
— Со временем узнал я, что и жарчайшая любовь подвержена таковым промежкам, в кои удобна она быть непостоянною. Одна молодая невольница из служащих моей жене привлекала на себя внимание мое своею живостью. Я чувствовал, что она в состоянии увенчать Бряцану оленьею короною, но укорял себя слабостию таковых мыслей, укреплялся и думал, что я торжествую. Но хитрая невольница, которая в меня влюбилась, умела разрушить мое постоянство; она находила такие встречи, кои поощряли меня к желаниям. И в один несчастный день, когда я отдыхал в густейшей аллее моего сада, напала она на меня толь удачно, что я пришел в себя не прежде, как Бряцана подоспела быть свидетельницею моей измены. Я оцепенел от ее гнева и не находил, чем оправдаться. Сие не нужно было затем, что Бряцана не оказывала ни малой надежды к снисхождению. Невольники с саблями призваны были, чтоб изрубить меня в мелкие части. Приказ был отдан к началу, и я бесплодно обнимал колена разгневанной супруги. В сие мгновение ока предстала волшебница, мать ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56