– Не потому, батюшка, не ем, чтобы считала это грехом, а потому, что не столько на этих раках мяса наешь, сколько зубов растеряешь.
Так ужин и кончился.
Встав из-за стола, Горданов тотчас же простился и зашел на минуту в кабинет Висленева только для того, чтобы раскурить сигару, но, заметив старинные эстампы, приостановился перед Фамарью и Иудою.
– Как это хорошо исполнено, – сказал он.
– Нет, это ничего, а ты вот взгляни-ка на этих коней, – позвал его к другой картине Висленев.
Горданов оглянулся.
– Недурны, – сказал он сквозь зубы, мельком взглянув на картинку.
– А которая тебе более нравится?
– Одна другой лучше.
– Ну, этого не бывает.
– Почему нет? твоя сестра и генеральша разве не обе одинаково прекрасны? Здесь больше силы, – она дольше проскачет, – сказал он, показывая головкою тросточки на взнузданного бурого коня, – а здесь из очей пламя бьет, из ноздрей дым валит. Прощай, – добавил он, зевнув. – Да вот еще что. Генерал-то Синтянин, я слышал, говорил тебе за ужином, что он едет для каких-то внушений в стороне, где мое имение, – вот тебе хорошо бы с ним примазаться! Обдумай-ко это!
– А что ж, я, если хочешь, это улажу, но ловко ли только с ним-то?
– И прекрасно сделаешь: с ним-то и ловко! а того… что бишь такое я еще хотел тебе сказать?.. Да, вспомнил! Приходи ко мне завтра часу в одиннадцатом; съездим вместе к этому Подозерову.
– Хорошо.
– А что, твоя сестра за него уже просватана или нет?
– Что тако-ое? моя сестра просватана!.. На чем ты это основываешь?
– На гусиной печенке, которую она ловила для него в суповой чаше. Это значит, она знает его вкусы и собирается угождать им.
– Какой вздор! сестра, кажется, такой субъект, что она может положить ему на тарелку печенку, а тебе сердце. Горданов засмеялся.
– Чего ты смеешься?
– Не знаю, право, но мне почему-то всегда смешно, когда ты расхваливаешь твою сестру. А что касается до твоей генеральши, то скажу тебе, что она прелесть и баба мозговитая.
– А вот видишь ли, а ведь ты ошибаешься, она совсем не так умна, как тебе кажется. Она только бойка.
– Ну да; рассказывай ты! Нет, а ты рта-то с ней не разевай! Прощай, я совсем сплю.
Приятели пожали друг другу руки, и Висленев проводил Горданова до коляски, из которой тот сунул Иосафу Платоновичу два пальца и уехал.
На дворе было уже без четверти полночь. Горданов нетерпеливо понукал кучера, и наконец, увидав в окнах своего номера чуть заметный подслеповатый свет, выскочил из коляски, прежде чем она остановилась.
Глава седьмая
Не поняли, но объясняют
Проводив Горданова, Висленев возвратился назад в дом, насвистывая оперетку, и застал здесь уже все общество наготове разойтись: Подозеров, генерал и Филетер Иванович держали в руках фуражки, Александра Ивановна прощалась с Ларисой, а Катерина Астафьевна повязывалась пред зеркалом башлыком.
Иосаф Платонович хотел показать, что его эти сборы удивили.
– Господа! – воскликнул он, – куда же вы это?
– Домой-с, домой, – отвечал, протягивая ему руку, генерал.
– Что же это так рано и притом все вдруг?
– Вам спать пора, – отвечала ему, подавая на прощанье руку, генеральша Синтянина.
– И даже вы, тетушка, тоже уходите? – обратился он к Форовой, окончившей в эту минуту свой туалет.
– Муж меня, батюшка, берет, замуж вышла, не свой человек.
– Лара, уговори хоть ты, – обратился он к сестре.
– Alexandrine, погоди, – проговорила Лара.
– Мой друг… ты знаешь, у меня дома есть больная.
Александра Ивановна нагнулась к уху Ларисы и прошептала:
– Я и так поступаю нехорошо: Вера весь день очень беспокойна.
– Я больше не прошу, – ответила ей громко Лариса.
– Ну, делать нечего, прощайте, господа, – повторил Висленев, – но я во всяком случае надеюсь, что мы будем часто видеться. А как вам, Филетер Иванович, показался мой приятель Горданов? Не правда ли, умница?
– Да вы что же сами подсказываете? – возразил Форов.
– Я не подсказываю, я только так…
– Ну, уж теперь нечего «так»! прощайте.
– Нет, а ведь вправду умен? – допрашивал Висленев, удерживая за руку майора.
– Ну вот, не видала Москва таракана: экая редкость, – что умен!
– И резонен, на ветер не болтает.
– Это еще того дешевле. Нам его резоны все равно, что морю дождик, мы резоны-то и без него с прописей списывали, а вот он настоящую свою суть покажи!
– Пока вы его провожали, мы на его счет по нашей провинциальной привычке уже немножко посплетничали, – сказала почти на пороге генеральша. – Знаете, ваш друг, – если только он друг ваш, – привел нас всех к соглашению, между тем как все мы чувствуем, что с ним мы вовсе не согласны. Висленев засмеялся и сказал:
– Я это ему передам.
У своего крыльца Синтянина на минуту остановилась с Подозеровым и, удержав в своей руке руку, которую последний подал ей на прощанье, спросила его:
– Ну, а вам, Андрей Иванович, понравился этот барин?
– Не очень понравился, Александра Ивановна, – коротко отвечал Подозеров.
– Это значит, что он вам совсем не понравился. Я это, впрочем, видела и очень сожалела, что вы сегодня так убийственно скучны и молчаливы. Вы один могли бы ему отвечать, и вы-то и не сказали ни слова.
– К чему? – ответил Подозеров. – Он говорит красно. Да; они совсем довоспиталися: теперь уже не так легко открыть, кто под каким флагом везет какую контрабанду.
– Зачем же вы молчали? И вообще, что значит: целый день унылость, а к ночи сплин?
– Не знаю, скучно и сердце болит.
– А вы бы вот поучились у Горданова владеть собою! Удивительное самообладание!
– Ничего удивительного! Самообладанием отличается шулер, когда смотрит всем в глаза, чтобы не заметили, как он передергивает карту.
– Во всяком случае, господин Горданов мастерски владеет собою.
– И другими даже, – подтвердила Форова, целуя в лоб Синтянину. – Это, господа, не человек, а… кто его знает, кто он такой: его в ступе толки, он будет вокруг толкача бегать.
– А ваше мнение, Филетер Иванович, о новом госте какое?
– Пока не вложу перста моего – ничего не знаю.
– Вы неисправимы, – промолвила генеральша и добавила: – Я рада бы с вами много говорить, да Вера нездорова; но одно вам скажу: по-моему, этот Горданов точно рефлектор, он все отражал и все соединял в фокусе, но что же он нам сказал?
– А ничего! – ответил Форов. – С пытливых дам и этого довольно.
– Ну, прощайте, – произнесла генеральша и, кивнув всем головою, пошла на крыльцо.
Форов втроем с женою и Подозеровым вышли за калитку и пошли по пустынной улице озаренного луной и спящего города.
Иосаф Платонович, выпроводив гостей, счел было-нужным поговорить с сестрой по сердцу и усадил ее в гостиной на диване, но, перекинувшись двумя-тремя фразами, почувствовал нежелание говорить и ударил отбой.
– Ну и слава Богу, что у тебя все хорошо, – сказал он. – Ты сколько же берешь нынче в год за дом с Синтяниных?
– Столько же, как и прежде, Жозеф.
– То есть, что же именно? Я ведь уже все это позабыл, сколько за все платилось.
– Они мне платят шестьсот рублей.
– Фуй, фуй, как дешево! Квартиры повсеместно ужасно вздорожали.
– Да? я, право, этого не знаю, Жозеф.
– Как же, Ларушка. По крайней мере у нас в Петербурге все стало черт знает как дорого. Ты напрасно не обратишь на это внимания.
– Но что же мне до этого?
– Как что тебе до этого, моя милая? Их превосходительства могли бы тебе теперь и подороже…
– Ах, полно, Бога ради, цена, которую они платят, мне ровесница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207