– В том письме сказано: «как можно скорее».
– Надо так и…
– Так послезавтра?
– Филетер Иванович!
– Что-с?
– До послезавтра… для моей свадьбы вы можете здесь подождать?
– Извольте, могу, но дело в том, что вам надо меня где-нибудь спрятать, а то меня эти барышни очень одолели с своим желанием вступить со мною в брак.
– Ну, мы вас скроем, – отвечал с улыбкой Подозеров, уводя Форова к себе. Через два дня, вечером, он и его жена провожали майора на станцию железной дороги.
– И вот мы муж и жена, и вот мы одни и друг с другом, – сказал Подозеров, отъезжая с женой в карете после ухода поезда.
– Да, – уронила тихо Александра Ивановна.
– Ты хочешь молчать?
– Нет; я хочу жить! – отвечала она и, обвив руками голову Подозерова, покрыла ее зовущими жить поцелуями.
Год спустя, у двери, на которой была прибита дощечка с именем Подозерова, позвонил белокурый священник: он спросил барина, – ему отвечали, что его нет теперь дома.
– Ну, госпоже доложите, что приезжий священник Евангел, – произнес гость, но прежде чем слуга пошел исполнить его просьбу, в комнатах послышался радостный восклик, и Александра Ивановна, отстранив человека, бросилась священнику на шею.
Тот вдруг заплакал и потом, оправясь, сказал:
– Дайте же войти: нехорошо в дверях попа целовать.
– Вы, разумеется, у нас остановитесь?
– Могу, для того, что и вещи мои еще здесь на дрожках. Александра Ивановна послала за вещами, устроила Евангелу уголок, напоила его чаем и показала ему своего сына.
– Хорош, – оценил Евангел, – да вам и надлежит не быть смоковницей неплодною: я думаю» вы добрая мать будете.
Та сделала тихую гримаску и с укоризной себе проговорила: «балую его немножко».
– Немножко ничего, – ответил Евангел, – а много опасайтесь. У госпожи Глафиры Васильевны тоже родился сын.
– Вот! мы о них мало слышим.
– Да, разъединились вовсе, но того-с… она того… балует ребенка очень, и одна ей в нем утеха.
– Говорят, она несчастлива?
– Свыше меры. Наказан страшно темный путь в ее делах. Сей муж ее – ужасный человек-с: он непременно тайну какую-нибудь ее имеет в руках… Бог знает: говорят, что завещание, которым ей досталось все, – подложно, и будто бы в его руках есть тому все доказательства; но что-нибудь да есть нечисто:
иначе она ему не отдала бы всего, а ведь она в таком бывает положении, что почасту в рубле нуждается!
– Я это слышала, что будто даже Форов ей ссужает деньги.
– Он почти весь свой пенсион ей отдает.
– И та берет?
– Ну, вот подите ж? Да что и делать: не на что за лекарством послать, ни мариландской папироски выкурить. А у Ропшина просить тяжело, чем занять у Форова.
– Однако, какая ужасная жизнь!
– О, она наказана жестоко.
– А вот и мой муж идет! – воскликнула Александра Ивановна, заслышав знакомый звонок.
После радостных свиданий и обеда, Евангел, удалясь с Подозеровым в его кабинет, обратился к нему с грустным видом:
– Не хотел я для первого свидания огорчать Александру Ивановну и не все ей сказал. Ведь Форов, знаете, тому недели с три, из-за Глафиры так жестоко с Ропшиным поругался, что при многих гостях дал ему слово публично в собрании дать оплеуху; пришел гневный ко мне, лег в бане поспать и…
– Не проснулся?
– Вы отгадали.
– Значит, последний из нигилистических могикан свалился.
– Да вот в том-то и дело, что еще был ли он тем самым, чем старался казаться!
– А что? Нет, я думаю, что Форов до известной степени был себе верен.
– До известной степени, это, пожалуй, так. А то ведь его окостенелая рука тоже была с крестным перстосложением. Никто же другой, а сам он ее этак сложил… Да может и враждовал-то он не по сему глаголемому нигилизму, а просто потому, что… поладить хотел, да не умел, в обязанность считал со старою правдой на ножах быть.
– Пожалуй, вы правы; ну а что скажете, как Висленев?
– Здоров как стена. Паинька сшила ему ватошничек из зеленого платья покойницы Веры, он взял и говорит: «Вот что меня погубило: это зеленое платье, а то бы я далеко пошел». Он-таки совсем с ума сошел. Удивительно, право: чего не было – и того лишился! Кой же леший его когда-то политикой обвинял? А? Я этому тоже удивляюсь.
– Все удивительно, отец Евангел, – вы были бунтовщик, я – социалист, а кому это было нужно?
– Не понимаю.
– И не поймете.
– Именно, именно, как проведешь пред собою все, что случилось видеть: туман, ей-Богу, какой-то пойдет в голове, кто тут ныне самого себя не вырекается и другого не коверкает, и изо всего этого только какая-то темная, мусорная куча выходит.
– Да, да, нелегко разобрать, куда мы подвигаемся, идучи этак на ножах, которыми кому-то все путное в клочья хочется порезать; но одно только покуда во всем этом ясно: все это пролог чего-то большого, что неотразимо должно наступить.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207