- Не могу, Аня, за живое меня задевают эти молодые фразы,- горячо отвечала Дора.
- Но позвольте, ведь вы могли бы пожелать быть врачом? - возражал ей Шпандорчук.
- Могла бы.
- И вам бы не позволили.
- Совершенно напрасно не позволили бы.
- А все-таки вот взяли бы, да и не позволили бы.
- Очень жаль, но я бы нашла себе другое дело. Не только света, что в окне.
- Ну, хорошо-с, ну, положим, вы можете себе создать этакое другое независимое положение, а те, которые не могут?
- Да о тех и говорить нечего! Кто не умеет стать сам, того не поставите. Белинский прекрасно говорит, что тому нет спасения, кто в слабости своей натуры носит своего врага.
- Ах, да оставьте вы, сделайте милость, в покое вашего Белинского! Помилуйте, что же это, приговор, что ли, что сказал Белинский?
- В этом случае, да - приговор. Попробуйте-ка отнять независимость у меня, у моей сестры, или у Анны Анисимовны! Не угодно ли?
- Что за Анна Анисимовна?
- А, это счастливое имя имеет честь принадлежать совершенно независимой швее из нашего магазина.
Дорушка любила ставить свою Анну Анисимовну в пример и охотно рассказывала ее несекретную историю.
- Вот видите! - говорили ей после этого рассказа развиватели,- а легко зато этой Анне Анисимовне?
- Ну, господа, простите меня великодушно! - запальчиво отвечала Дора.-Кто смотрит, легко ли ему, да еще выгодно ли ему отстоять свою свободу, тот ее не стоит и даже говорить о ней не должен.
- Да, женщина, почти каждая - раба; она раба и в семье, раба в обществе.
- Потому что она большей частью раба по натуре.
- То есть как это? Не может жить без опеки?
- Не хочет-с, не хочет сама себе помогать, продает свою свободу за кареты, за положение, за прочие глупые вещи. Раба! Всякий, кто дорожит чем-нибудь больше, чем свободой,- раб. Не все ли равно, женщина раба мужа, муж раб чинов и мест, вы рабы вашего либерализма, соболи, бобры - все равны!
- Даже досюда идет!
- А еще бы! Ведь вы не смеете быть не либералом?
- Потому что мы убеждены...
- Убеждены! - с улыбкой перебивала Дора.- Не смеете, просто не смеете. Не знаете, что делать; не знаете, за что зацепиться, если вас выключат из либералов. От жизни даже отрекаетесь.
- Вот то-то, Дарья Михайловна,- говорили ей,- не знаете вы, сколько труда в последнее время положено за женщину.
- Это правда. Только я, господа, об одном жалею, что я не писательница. Я бы все силы мои употребила растолковать женщинам, что все ваши о нас попечения... просто для нас унизительны.
- Да что ж, Дарья Михайловна, унизительно, вы говорите? Позвольте вам заметить, что в настоящем случае вы несколько неосторожно увлеклись вашим самолюбием. Мы хлопочем вовсе и не о вас - то есть не только не о вас лично, а и вообще не об одних женщинах.
- А о себе - я это так и догадывалась.
- Да хотя бы-с и о себе! Пора, наконец, похлопотать и о себе, когда на нас ложится весь труд и тяжесть заработка; а женщины живут в тягость и себе, и другим - ничего не делают. Вопрос женский - общий вопрос.
- Да то-то вот; пожалуйста, хоть не называйте же вы этого вопроса женским.
- А как же прикажете его называть в вашем присутствии?
- Барыньский, дамский - одним словом, как там хотите, только не женский, потому что, если дело идет о том, чтобы русская женщина трудилась, так она, русская-то женщина, monsieur Шпандорчук, всегда трудилась и трудится, и трудится нередко гораздо больше своих мужчин. А это вы говорите о барышнях, о дамах - так и не называйте же ихнего вопроса нашим, женским.
- Мы говорим вообще о развитой женщине, которая в наше время не может себе добыть хлеба.
- Развившаяся до того, что не может добыть себе хлеба! Ха-ха-ха!..
Дорушка неудержимо расхохоталась.
- Не смешите, пожалуйста, людей, господа! Эти ваши таким манером развившиеся женщины не в наше только время, а во всякое время будут без хлеба.
- Нет-с, это немножко не так будет. А впрочем, где же эти ваши и не-дамы, и не-барышни, и уж, разумеется, тоже и не судомойки же, а женщины?
- А-а! Это, господа, уж ищите, да-с, ищите, как голодный хлеба ищет. Женщина ведь стоит того, чтоб ее поискать повнимательнее.
- Но где-с? Где?
- А-а! Вот то-то и есть. Помните, как Кречинский говорит о деньгах: "Деньги везде есть, во всяком доме, только надо знать, где они лежат; надо знать, как их взять. Так точно и женщины: везде они есть, в каждом общественном кружочке есть женщины, только нужно их уметь найти! проговорила Дорушка, стукая внушительно ноготком по столу.
- Да и о чем собственно речь-то? - вмешался Долинский.- Если об общем счастии, о мужском и о женском, го я вовсе не думаю, чтобы женщины стали счастливее, если мы их завалим работой и заботой; а мужчина, который, действительно, любит женщину, тот сам охотно возьмет на себя все тяжелейшее. Что там ни вводите, а полюбя женщину, я все-таки стану заботиться, чтобы ей было легче, так сказать, чтоб ей было лучше жить, а не буду производить над ней опыты, сколько она вытянет. Мне же приятно видеть ее счастливою и знать, что это я для нее устроил!
- Да-с, это прекрасно, только с одной стороны - со стороны поэзии; а вы забываете, что есть и другие точки, с которых можно смотреть на этот вопрос: например, с точки хлеба и брюха.
Долинский несколько смутился словом "брюхо" и отвечал:
- То есть вы хотите сказать: со стороны денег; ну, что же-с! Если женщина дает вам счастье, создает ваше благополучие, то неужто она не участвует таким образом в вашем труде и не имеет права на ваш заработок? Она ваш половинщик во всем - в горе и радостях. Как вы расцените на рубли влияние, которое хорошая женщина может иметь на вас, освежая ваш дух, поддерживая в вас бодрость, успокоивая вас лаской, одним словом - утешая вас своим присутствием и поднимая вас и на работу, и на мысль, и на все хорошее? Может быть, не половина, а восемь десятых, даже все почти, что вы заработаете, будет принадлежать ей, а не вам, несмотря на то, что это будет заработано вашими руками.
- Все же, я думаю, согласитесь вы, что нужно развить в женщине вкус, то есть я хотел сказать, развить в ней любовь и к труду, и к свободе, чтоб она умела ценить свою свободу и ни на что ее не променивала.
- Да против этого никто ничего не говорит. Давай им бог и этой любви к свободе, и уменья честно достигать ее - одно другому ничуть не мешает.
- Кто ценит свою свободу, тот ни на что ее и так не променяет, тот и сам отстоит ее и совсем не по вашим рецептам,- равнодушно сказала Дора.
- А вы забываете наши милые законы,- заговорил, переменяя тон, Шпандорчук.
- Очень они мне нужны, ваши законы! Я сама себе закон. Не убиваю, не краду, не буяню - какое до меня дело закону?
- Ну, а если вы полюбите и закон станет вам поперек дороги?
- Что за вздор такой вы сказали! Где же есть для любви законы? Люблю вот и все.
- И как же будете поступать?
- Как укажет мое чувство. Нет, все вы, господа,- рабы,- заканчивала Дора.
С нею обыкновенно никто из спорящих не соглашался и даже нередко ставили Дорушку в затруднительное положение заученными софизмами, но всего чаще она наголову побивала своею живою и простою речью всех своих ученых противников, и Нестор Игнатьевич ликовал за нее, молча похаживая по оглашенной спором комнате.
- Бедовая эта ученая швейка! - говорили о ней се новые знакомые.
- Да, рассуждает!
- Придет, брат, видно, точно, шекспировское время, что мужик станет наступать на ногу дворянину и не будет извиняться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79