- Где ж мне еще быть, Дора?
- И это, конечно, правда,- сказала с задумчивой улыбкой Даша и, не спеша пригнув к себе голову Долинского, поцеловала его и вздохнула.
Тихо они встали и пошли домой.
- Какой ты покорный! - говорила Даша, усевшись отдохнуть на диване и пристально глядя на Долинского.- Смешно даже смотреть на тебя.
- Даже и смешно?
- Да как же! Не курит, не ходит никуда, в глаза мне смотрит, как падишаху какому-нибудь.
- Это все тебе так кажется.
- Зачем ты перестал курить?
- Наскучило.
- Врешь!
- Право, наскучило.
- Право, врешь. Ну, говори правду. Чтобы дыму не было - да?
Долинский улыбнулся и качнул в знак согласия головой.
- Чем ты меня любишь?
- Как чем?
- Ведь у тебя сердце все размененное, а любить можно раз в жизни,-сказала, смеясь, Даша.
- Ну, почему ж я это знаю.
- А что, если б я умерла? Долинский даже побледнел.
- Полно, полно, не пугайся,- отвечала Даша, протягивая ему свою ручку.-Не сердись - я ведь пошутила.
- Какие же шутки у тебя!
- Вот странный человек! Я думаю, я и сама не имею особенного влечения умирать. Я боюсь тебя оставить. Ты с ума сойдешь, если б я умерла!
- Боже спаси.
- Буду жить, буду жить, не бойся.
Утром Нестор Игнатьевич покойно спал в ногах на Дорушкиной постели, а она рано проснулась, села, долго внимательно смотрела на него, потом подняла волосы с его лица, тихо поцеловала его в лоб и, снова опустившись на подушки, проговорила:
- Боже мой! Боже мой! Что с ним будет? Что мне с ним сделать?
Опять все за грудь стала Даша частенько потрогиваться, как только оставалась одна. Но при Долинском она, по-прежнему, была веселою и покойною, только, кажется, становилась еще нежнее и добрее.
- Напишу я, Даша, Анне,- говорил ей Долинский.
- Что ж ты ей напишешь?
- Что я тебя больше всего на свете люблю.
- Она это и так знает! - улыбаясь, ответила Даша.
- Почему ты думаешь?
- Я это знаю.
- Все же надо написать что-нибудь.
- Нечего писать что-нибудь.
- Нет, по-моему, все-таки лучше писать ничего, чем ничего не писать.
- Подожди. Я напишу сама,- отвечала после минутной паузы Дора.
А все не писала.
Глава третья
ЦВЕТУТ В ПОЛЕ ЦВЕТИКИ ДА ПОМЕРКНУТ
Март прошел. Даше уже невмоготу стало скрывать своего нездоровья, и с лица она стала изменяться.
- Весна, верно, у нас начинается,- сказала она один раз Долинскому.
Долинский понял Дашино вступление и мгновенно побледнел.
- Слабость у меня какая-то во всем теле,- пояснила Дора.
- Что с тобою?
- Ничего, а так - слабость.
- Господи! Дорушка! Счастье мое, да что ж это с тобой?
- Ничего, ничего. Слабость маленькую все чувствую, и больше ничего.
А доктора звать ни за что не хотела.
Кашель стал появляться, и жар по ночам обнаруживался.
- Какой ты забавный! - говорила Даша, откашливаясь, смотря на Долинского.- Я кашляю, а его точно давит что-нибудь - откашливается по обязанности. Ну, чего ты морщишься? - весело спросила она и засмеялась.
- Не смейся так, Дора.
- Чего ж плакать, мой друг?
- Боюсь я за тебя.
- Чего? Что я умру?
Долинский смотрел на нее молча и менялся в лице.
- Ты умри со мной.
- Полно шутить.
- Ага! Любишь, любишь, а умирать вместе не хочешь,- говорила Дора, играя его волосами.
У Долинского навернулись слезы, и он отвечал:
- Нет, хочу.
- А лжешь!
- Да полно ж тебе меня мучить, Дора.
- Не мучить! Ну, хорошо, ну, слушай. Дорушка повернулась к нему лицом и сказала:
- Вот, мой друг, что сей сон обозначает... Дорушка снова остановилась.
- Да что же ты хочешь сказать? - нетерпеливо спросил Долинский, отирая выступавший у него на лбу холодный пот.
- А то, мой милый, что... не обращай ты внимания, если тебе когда-нибудь кажется, что я будто стала холодна, что я скучаю... Мне все стало очень тяжело; не могу я быть и для тебя всегда такою, какою была. И для любви тоже силы нужны.
- Да что же с тобой такое?
- Дурно.
- Господи! Что же такое? Что?
- Давно дурно.
- Чего ж ты молчала?
- Это все равно.
- Как, все равно?
- Ничто мне не поможет.
- Ты себе сочиняешь,- сказал, вскочив, Долинский.
Даша молчала.
- Иди, ложись спать и дай мне уснуть, - сказала она через минуту.
Долинский в раздумье сел у ее ног.
- Ложись тут и спи,- сказала опять Даша, указывая на место у своих ног.
По дрожащим и жарким губам Долинского, которыми он прикоснулся к руке Даши, она догадалась, что он расстроен до слез, и сказала:
- Пожалуйста, пусть будет очень тихо, мне хочется крепко уснуть.
Глава четвертая
ПРИГОВОР
Утром Долинский осторожно вышел из комнаты и отправился к доктору.
В двенадцать часов явился доктор и, долгонько посидев у Даши, вошел в комнату Нестора Игнатьевича, написал рецепт и уехал, а Даша повеселела как будто.
- Ну, чего ты так раскис! - говорила она Долинскому.- Все хорошо, я сама напрасно перепугалась. Поживем еще, поцарствуем.
Долинский только руки ее целовал. Он хотел надеяться и не смел верить.
- Ну, ну, полно же. А ты вот что сделай для меня. Принеси мне нашу казну.
- Денег еще много.
- Посмотрим.
Денег, точно, было около двух тысяч франков.
- Мало. Ты должен для меня заработать много. У меня есть к тебе просьба.
- Приказывай, Даша.
- Заработай мне денег. Мне деньги нужны.
- Выдумываешь что-нибудь.
- Право, нужны: наряжаться хочу.
- Ну, хорошо, я буду работать, а ты скажи, на что тебе деньги нужны?
- Видишь, пора нам и за дело браться. Ты работай свою работу, а я на первые же деньги открываю русский, этакий, знаешь, пока маленький ресторанчик.
Долинский рассмеялся.
- Ничего нет смешного! Я не меньше тебя заработаю. Англичане же все ходят есть ростбиф в своем трактире.
- Ну?
- А у меня будет солонина, окрошка, пироги, квас, полотки; не бойся, пожалуйста, я верно рассчитала. Ты не бойся, я на твоей шее жить не стану.-Я бы очень хотела... детей учить, девочек; да, ведь, не дадут. Скажут, сама безнравственная. А трактирщицей, ничего себе, могу быть - даже прилично.
Долинский еще искреннее рассмеялся.
- Ничего, ничего,- говорила с гримаской Дора.- Ведь, я всегда трудилась и, разумеется, опять буду трудиться. Ничего нового! Это вы только рассуждаете, как бы женщине потрудиться, а когда же наша простая женщина не трудилась? Я же, ведь, не барышня; неужто же ты думаешь, что я шла ко всему, не думая, как жить, или думая, по-барски, сесть на твою шею?
- Да я ничего.
- Ну, так нечего, значит, и смеяться. Работай же. Помни, что вот я выздоровею, фонд нужен,- напоминала она, вскоре после этого разговора Долинскому.
- Что же работать?
- Господи! Вот Фигаро нетленный: все ткни его носом да покажи. Ну, разумеется, пиши повесть.
- Дорушка! Вы же понимаете, что повести по заказу не пишутся. У меня в голове нет никакой повести.
- Ну, я тебе задам.
- Задай, задай,- весело отвечал Долинский.
- Ну, вот ты да я - вот тебе и повесть.
- Нет, это уж пусть другие пишут.
- Отчего ж?
- К сердцу очень близко.
- Напрасная сентиментальность. Ну, Онучина, которой любить хочется, да маменька не велит.
- Я ее совсем не знаю, Дора.
- Побеседуй,
- Да откуда ты-то знаешь, что ей любить хочется?
- Так; приснилось мне, что ли, не помню.
- Да ты ж с ней не говорила.
- Тут нечего и говорить. А впрочем, нет... постой, постой! вскрикнула, подумав, Даша.- Вот что бери: бери этакую, знаешь, барыню, которая все испытывает: любят ли ее верно, да на целый ли век? Ну, и тут слов! слов! слов! Со словами целая свора разных, разных прихвостней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79