- спросила Даша.
- Как с чем? С мужем!..
- С каким мужем? - рассмеявшись, спросила ее Даша.
- А пан Долинский!
Даша еще громче рассмеялась.
- Да как же вы едете? - спросила несколько обиженная ее смехом полька.
- Простите мне, мой ангел, этот глупый смех,- отвечала Даша, обтирая выступившие у нее от хохота слезы, и рассказала пани Свентоховской, как устроилась ее поездка. Солидная пани Свентоховская покачала головой.
- Что ж, вы разве находите это очень уж неприличным? А будто приличнее было бы оставить меня умирать для приличия?
- Не то, что очень неприлично, а...
- А что?
- Оно... небеспечно.
Даша опять захохотала и, немного покраснев, сказала:
- Какие пустяки!
Когда пришел Долинский, не застав уже пани Свентоховской, Даша встретила его веселым смехом.
- Чего вы так смеетесь, Дора? - осведомился Долинский.
- Знаете, Нестор Игнатьич, что вы в опасности.
- В какой опасности?
- В опасности.
- Полноте шалить, Дора! Скажите толком,- отвечал несколько встревоженный Долинский.
- Не пугайтесь, милая няня! Опасностью вам угрожаю я. Я, своей собственной персоной!
Даша рассказала опасения madame Свентоховской.
И он и она усердно смеялись.
Вечером Даша и Долинский долго просидели у пани Свентоховской, которая собрала нескольких своих знакомых дам с их мужьями, и ни за что не хотела отпустить петербургских гостей без ужина. Долинский ужасно беспокоился за Дашу. Он не сводил с нее глаз, а она превесело щебетала с польками, и на ее милом личике не было заметно ни малейшего признака усталости, хотя час был уже поздний.
- Домой пора, Дора,- не раз шептал ей Долинский.
- Погодите - невежливо же уехать?
- Заболеете.
- Ах! Как вы мне надоели с вашим менторством. Долинский отходил прочь.
Вернулись домой только во втором часу. Войдя в номер, Долинский взял Дашу за обе руки и сказал:
- Смерть я боюсь за вас, Дорушка! Того и гляжу, что вы сляжете.
- Не бойтесь, не бойтесь, мой милый,- отвечала она, пожимая его руки.
- А вы слышали, что о вас говорили паны? - спросил Долинский, усадив Дору в кресло.
- Нет. Что они говорили?
- Говорили: какая хорошенькая московка! Даша сделала гримасу и сказала:
- Это мы и без них знали; - а потом спросила: - А вы слышали, что о вас говорили пани?
- Нет.
Даша рассмеялась.
- Говорили, что вы Анин "коханок".
- Кому это они говорили?
- Сами с собой говорили.
- Ворона весть принесла.
- Ворона, именуемая панею Свентоховскою.
- А ей кто доложил?
- Ах, Нестор Игнатьич! Слухом, сударь, земля полнится!
Долинский ничего не отвечал.
- А странный вы господин! - начала, подумав, Даша.- Громами гремите против предрассудков, а самим ух как жутко становится, если дело начистоту выходит! Что же вам! Разве вы не любите сестры или стыдитесь быть ее, как они говорят "коханком"?
- Да мне все равно, только... зачем? Я ведь знаю, что у этих господ значит коханек.- Мне это, конечно, все равно, а...
- А кому ж неравно? Уж не за сестру ли вы печалитесь? Мы с ней люди простые, в пансионах не воспитывались: едим пряники неписаные.
- Да я ж ведь ничего и не сказал, кажется.
- А только подумал! - отвечала с иронией Даша.- Нет, Нестор Игнатьич, крепко еще, верно, сидят в нас бабушкины-то присказки!
Даша тоже задумалась и стала смотреть на свечу, а Долинский молча прошелся несколько раз по комнате и сказал:
- Ложитесь спать, Даша. Даша не отвечала.
- Идите в постель, Дора,- повторил через минуту Долинский.
Даша молча встала, пожала Долинскому руку и, выходя из комнаты, громко продекламировала:
О, жалкий, слабый род! О, время
Полупорывов, долгих дум
И робких дел! О, век! О, племя!
Без веры в собственный свой ум!
Глава шестая
ВСЕ ОБСТОИТ БЛАГОПОЛУЧНО
Путешественники наши пробыли в Варшаве пять дней и написали Анне Михайловне два длинных письма. На шестой день панна Свентоховская проводила их на железную дорогу. Усаживая Дашу в вагон, она шепнула ей несколько слов, на которые та отвечала гримаскою. Дорогою Даша первый день чувствовала себя несколько слабою. Закачало ее, и потому Долинский решился вовсе не везти ее ночами. Но на другой день Даше было гораздо лучше, и она хохотала над Долинским, представляя, какое у него длинное лицо бывает, когда она охнет.
- Смотрите, Нестор Игнатьич,- говорила она,- чтоб в самом деле не вышло на слова пани Свентоховской. В самом деле, как она говорит, "небеспечно" вам, кажется, разгуливаться со мной по белу свету. Чего доброго, влюбитесь вы в меня. В два-то года, живя вместе, вы меня не рассмотрели хорошенько, а теперь вот делать вам нечего, со скуки как раз злой недуг приключится. Вот анекдот-то выйдет! Хоть со света бежи тогда.
- Что вы выдумываете, Дорушка!
- А что ж! Все под богом ходим. Разве уж в меня и влюбиться нельзя?
- Какая вы хорошенькая! - смеясь, воскликнул Долинский.
- Вот то-то и оно! В Варшаве, в царстве женской красоты таковою признана.
- А кстати, Дора, я и забыл вас спросить: как вам понравилась Варшава?
- Очень хороший, типический город.
- А варшавяне?
- Мужчины или женщины?
- Те и другие?
- Одним словом на это отвечать нельзя.
- Ну, можете двумя словами.
- В поляках мне одно только нравится, а в польках одно только не нравится.
- Значит, в мужчинах вы заметили только одну добродетель, а в женщинах только один порок?
- Не то совсем. Мужчины почти точно такие же, как и наши; даже у этих легкости этой ненавистной, пожалуй, как будто, еще и больше - это мне противно; но они вот чем умнее: они за одним другого не забывают.
- Как это, Дорушка?
- А так! У них пению время, а молитве час. Они не требуют, чтоб люди уродами поделались за то, что их матери не в тот, а в другой год родили. У них божие идет богови, а кесарево кесареви. Они и живут, и думают, и любят, и не надоедают своим женщинам одною докучною фразою. Мне, вы знаете, смерть надоели эти наши ораторы! Все чувства боятся! Сердчишек не дал бог, а они еще мечами картонными отмахиваются. Любовь и привязанность будто чему-нибудь хорошему могут мешать? Будто любовь чему-нибудь мешает.
Даша разгорячилась.
- Шуты святочные! - сказала она с презрением и стала смотреть в окошко вагона.
- Ну, а о женщинах-то польских что же вы, Даша, расскажете?
Даша обернулась с веселой улыбкой.
- Прелесть! Я не знаю, где у вас царь в голове был, Долинский?
- Когда?
- Когда вы черт знает как обрешетились. Долинский ничего не отвечал, и по лицу его пробежала тучка. Даша поняла, что она тронула больную рану Долинского. Она тронула его пальчиком по губам и сказала:
- У-у, бука! Стыдно дуться! Городничий поедет и губы отдавит.
Долинский вздохнул.
- А знаете же, что я одно только невзлюбила в польках? - заговаривала Дора.
- Что? - спросил в свою очередь Долинский, проведя рукою по лбу.
- Отгадайте!
- Бог вас знает, Дорушка! - отвечал Долинский, все еще не вошедший в свою тарелку.
- Ну, отгадайте!
- Да, право, не знаю.
Даша нагнулась, и, пристально посмотрев в глаза Долинского, спросила:
- Вы, кажется, все еще дуетесь?
- Нет, за что же?
- То-то. Видели вы, как поляки лошадей запрягают?
- Видел.
- Ну, как?
- В шоры.
- Нет, вот тут на голову - как это называется?
Даша приложила ладони к своим вискам.
- Наглазники.
- Ну, да, наглазники. Вот эти самые наглазники есть у польских женщин. По дороге они идут хорошо, а в сторону ничего не видят. Или одна крайность, или другая чрезвычайность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79