Едва теп-
лющаяся лампадка вытекает из православной догматики с
такой же диалектической необходимостью, как царская власть
в государстве или как наличие просвирни в храме и вынима-
ние частиц при литургии. Зажигать перед иконами электри-
ческий свет так же нелепо и есть такой же нигилизм для пра-
вославного, как летать на аэропланах или наливать в лампаду
не древесное масло, а керосин. Нелепо профессору танце-
вать, социалисту бояться вечных мук или любить искусство,
252
семейному человеку обедать в ресторане и еврею - не испол-
нять обряда обрезания. Так же нелепо, а главное нигилистич-
но для православного - живой и трепещущий пламень свечи
или лампы заменить тривиальной абстракцией и холодным
блудом пошлого электрического освещения. Квартиры, в ко-
т-рму НР.Т живого огня - в печи. в свечах, в пямттядях, -
трятпные квартиры.
е) Тот, кто захочет в будущем говорить о мифологии при-
родных светов и цветов и вообще тех или иных картин приро-
ды, должен будет в первую очередь изучить эту мифологию
так, как она дана в искусстве, хотя миф еще не есть поэзия.
Нужно подметить закономерности в мифологии, напр. неба
или ночи, несомненно характеризующие целые циклы поэти-
ческих представлений. Об этом уже пробовали писать, хотя
устойчивой традиции еще не образовалось, методы такого
описания остаются большею частью невыясненными и самые
материалы продолжают быть незначительными. Я укажу в ка-
честве примера на те наблюдения, которые делал А. Белый над
зрительным восприятием природы Пушкина, Тютчева и Бара-
тынского.
Возьмем луну. У Пушкина - она женщина, враждебно-
тревожная царица ночи (Геката). Отношение поэта к ней муже-
ственное. Она его тревожит, а он обращает ее действие в
шутку, называя ее <глупой>. В 70 случаях из 85 она -луна и 15
раз - месяц. Тютчев, наоборот, знает только <люсяц> и почти
не знает <луны>. Он - <бог>, <гений>, льющий в душу покой,
не тревожащий и усыпляющий. Душа Тютчева женственно
влечется за <месяцем> в <царство теней>. Пушкинская <луна> -
в облаках. Она - <невидимка>, <затуманена>. <Бледное пятно>
ее <струистого круга> тревожит нас своими <мутными игра-
ми>. Ее движения - коварны, летучи, стремительны: <пробе-
гает>, <перебегает>, <играет>, <дрожит>, <скользит>, <ходит>,
(небо <обходит>) переменчивым ликом (<полумесяц>, <двуро-
гая>, <серп>, <полный месяц>). У Тютчева нет <полумесяца>,
<серпа>, но есть его дневной лик, <облак тощий>. Месяц Тют-
чева неподвижен на небе (и чаще всего на безоблачном). Он -
<магический>, <светозарный>, <блистающий>, полный. Ни-
когда не бывает, в противоположность частому пушкинскому
словоупотреблению, <сребристым>. Бывает <янтарным>, но
не желтым и не красным, как временами у Пушкина. <Месяц>
Тютчева - туманисто-белый и почти не скрывается с неба.
Менее всего он <невидимка>. Он - <гений> неба. Итак, перед
нами два индивидуальных светила: успокоенно-блистающий
253
гений-месяц и - бегающая по небу луна. У Баратынского образ
луны бледен (<серебряней>, как у Пушкина, и <сладостен>,
как у Тютчева) и проявлен только в <подлунных впечатлени-
ях> души поэта, заставляющих его уверять: месяц <манит за
край земли>. Он больше всего в душе. А по небу ходит его слово
пустое: луна, месяц, <разве что ясные>, добавляет А. Белый.
Точно так же надо отметить и три солнца. Солнце Пушки-
на - <зарей выводимое солнце: высокое, яркое, ясное>, как
<лампадный хрусталь> (в противоположность <луне> - облач-
ной, мятущейся, страстной). У Тютчева, наоборот, в проти-
воположность спокойному месяцу, солнце - <пламенно>,
страстно и <раскаленно-багрово>. Оно - <пламенный>, <блис-
тающий> <шар> в <молниевидных> лучах. Это какое-то мол-
ниеносное чудище, сеющее искры, розы и воздвигающее дуги
радуг. У Баратынского солнце (хотя и живое) как-то <нехотя
блещет> и рассыпает <неверное> золото. Его зрительный образ
опять-таки призрачен и переходит из подлинного солнца, при
случае, в <солнце юности>.
Три неба: пушкинский <небосвод> (синий, дальний), тют-
чевская <благосклонная твердь> (вместе и <лазурь - огневая>)
и у Баратынского небо - <родное>, <живое>, <облачное>. Пуш-
кин скажет: <Небосвод дальний блещет>; Тютчев: <Пламенно
твердь глядит>; Баратынский - <облачно небо родное>.
Сводя в одну синтетическую формулу картины природы,
зримые тремя поэтами, А. Белый говорит, что три поэта сле-
дующим образом стали бы рисовать природу.
Пушкин. <Небосвод дальний блещет; в нем ночью: ту-
манная луна в облаках; в нем утром выводится: высокое чис-
тое солнце; и оно - как хрусталь; воздух не превозмогает дре-
моты; кипит и сребрится светлая ключевая, седая от пены,
вода и т. д.>. <Начало картины>, говорит Белый, <сдержанно,
объективно и четко (даже - выглядит холодно)>. <Пушкин
сознательно нам на природу бросает дневной, Аполлонов по-
кров своих вещих глаз>. Он изучает природу и находит слова
для ее хаоса.
Тютчев. <Пламенно глядит твердь лазуревая; раскален-
ный шар солнца протянут в ней молниевидным родимым
лучом; когда нет его, то светозарный бог, месяц, миротворно
полнит елеем волну воздуха, разлитого повсюду, поящего
грудь, пламенящего ланиты у девы; и - отражается в зеркаль-
ной зыби (в воде)>. <Такова картина пламенных природных
стихий в поэзии Тютчева; и по сравнению в ней - холодна
муза Пушкина; но эта пламенность - лжива; и та холодность
254
есть магия при более глубоком подходе к источникам творче-
ства Пушкина, пламенно бьются у Тютчева все стихии; и все
образы, срываяся с мест, падают в душу поэта:
Все - во мне: и я
bee - во мне; и я-во всем.
Почему же этой строке предшествует другая, холодная?
Час тоски невыразимой:
Все - во мне; и я-во всем.
Потому что здесь речь поэзии Тютчева распадается в темные
глаголы природы; а эти глаголы - лишь хаос! бурю красочных
радуг взметает пред Тютчевым: мгла Аримана; перед нею Тют-
чев бессилен; наоборот: вооружен Пушкин - тут; он проходит
твердо сквозь мглу; и из нее иссекает нам свои кристальные
образы.
Баратынский. <На родном, на облачном небе холод-
ное, но живое светило дневное; чистый воздух благоухает; не-
приязненна летийская влага вод; она восстала пучиной; нет
солнца: и сладко манит луна от земли>.
<Целостно овладение природой у Пушкина; а у Тютчева
целостно растворение; этого овладения и этого растворения в
поэзии Баратынского нет: у него природа раздвоена: лунные и
водяные начала (начала страсти) бушуют в нем; и ему непо-
корны; в воздухе, солнце и в небе черпает он свою силу; и этой
целебною силою (благоухающий его воздух - целебен) он
убивает в себе: непокорные пучины страстей: воды; водопад-
ные <застылые> влаги - висят над землею; а сама земля - в
<широких лысинах бессилья> (выражение Баратынского); и
только этой ценою ему очищается воздух - не пламенящий,
тютчевский воздух, - а благоухающий, свежий.
Тютчева природа страстна, <вода> Баратынского - кипе-
ние сладострастия, побеждаемого упорно; образом и подоби-
ем природных стихий повествует нам поэзия Баратынского об
умерщвлении ее плоти; увы, этой ценой, утратою воды и
земли - подымается благоухание ее чистого и целебного воз-
духа>.
Формулированные три мифологии природы - независи-
мо от правильности или неправильности интерпретации А. Бе-
лого - могут служить хорошим примером вообще возможной
мифологизации природных явлений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
лющаяся лампадка вытекает из православной догматики с
такой же диалектической необходимостью, как царская власть
в государстве или как наличие просвирни в храме и вынима-
ние частиц при литургии. Зажигать перед иконами электри-
ческий свет так же нелепо и есть такой же нигилизм для пра-
вославного, как летать на аэропланах или наливать в лампаду
не древесное масло, а керосин. Нелепо профессору танце-
вать, социалисту бояться вечных мук или любить искусство,
252
семейному человеку обедать в ресторане и еврею - не испол-
нять обряда обрезания. Так же нелепо, а главное нигилистич-
но для православного - живой и трепещущий пламень свечи
или лампы заменить тривиальной абстракцией и холодным
блудом пошлого электрического освещения. Квартиры, в ко-
т-рму НР.Т живого огня - в печи. в свечах, в пямттядях, -
трятпные квартиры.
е) Тот, кто захочет в будущем говорить о мифологии при-
родных светов и цветов и вообще тех или иных картин приро-
ды, должен будет в первую очередь изучить эту мифологию
так, как она дана в искусстве, хотя миф еще не есть поэзия.
Нужно подметить закономерности в мифологии, напр. неба
или ночи, несомненно характеризующие целые циклы поэти-
ческих представлений. Об этом уже пробовали писать, хотя
устойчивой традиции еще не образовалось, методы такого
описания остаются большею частью невыясненными и самые
материалы продолжают быть незначительными. Я укажу в ка-
честве примера на те наблюдения, которые делал А. Белый над
зрительным восприятием природы Пушкина, Тютчева и Бара-
тынского.
Возьмем луну. У Пушкина - она женщина, враждебно-
тревожная царица ночи (Геката). Отношение поэта к ней муже-
ственное. Она его тревожит, а он обращает ее действие в
шутку, называя ее <глупой>. В 70 случаях из 85 она -луна и 15
раз - месяц. Тютчев, наоборот, знает только <люсяц> и почти
не знает <луны>. Он - <бог>, <гений>, льющий в душу покой,
не тревожащий и усыпляющий. Душа Тютчева женственно
влечется за <месяцем> в <царство теней>. Пушкинская <луна> -
в облаках. Она - <невидимка>, <затуманена>. <Бледное пятно>
ее <струистого круга> тревожит нас своими <мутными игра-
ми>. Ее движения - коварны, летучи, стремительны: <пробе-
гает>, <перебегает>, <играет>, <дрожит>, <скользит>, <ходит>,
(небо <обходит>) переменчивым ликом (<полумесяц>, <двуро-
гая>, <серп>, <полный месяц>). У Тютчева нет <полумесяца>,
<серпа>, но есть его дневной лик, <облак тощий>. Месяц Тют-
чева неподвижен на небе (и чаще всего на безоблачном). Он -
<магический>, <светозарный>, <блистающий>, полный. Ни-
когда не бывает, в противоположность частому пушкинскому
словоупотреблению, <сребристым>. Бывает <янтарным>, но
не желтым и не красным, как временами у Пушкина. <Месяц>
Тютчева - туманисто-белый и почти не скрывается с неба.
Менее всего он <невидимка>. Он - <гений> неба. Итак, перед
нами два индивидуальных светила: успокоенно-блистающий
253
гений-месяц и - бегающая по небу луна. У Баратынского образ
луны бледен (<серебряней>, как у Пушкина, и <сладостен>,
как у Тютчева) и проявлен только в <подлунных впечатлени-
ях> души поэта, заставляющих его уверять: месяц <манит за
край земли>. Он больше всего в душе. А по небу ходит его слово
пустое: луна, месяц, <разве что ясные>, добавляет А. Белый.
Точно так же надо отметить и три солнца. Солнце Пушки-
на - <зарей выводимое солнце: высокое, яркое, ясное>, как
<лампадный хрусталь> (в противоположность <луне> - облач-
ной, мятущейся, страстной). У Тютчева, наоборот, в проти-
воположность спокойному месяцу, солнце - <пламенно>,
страстно и <раскаленно-багрово>. Оно - <пламенный>, <блис-
тающий> <шар> в <молниевидных> лучах. Это какое-то мол-
ниеносное чудище, сеющее искры, розы и воздвигающее дуги
радуг. У Баратынского солнце (хотя и живое) как-то <нехотя
блещет> и рассыпает <неверное> золото. Его зрительный образ
опять-таки призрачен и переходит из подлинного солнца, при
случае, в <солнце юности>.
Три неба: пушкинский <небосвод> (синий, дальний), тют-
чевская <благосклонная твердь> (вместе и <лазурь - огневая>)
и у Баратынского небо - <родное>, <живое>, <облачное>. Пуш-
кин скажет: <Небосвод дальний блещет>; Тютчев: <Пламенно
твердь глядит>; Баратынский - <облачно небо родное>.
Сводя в одну синтетическую формулу картины природы,
зримые тремя поэтами, А. Белый говорит, что три поэта сле-
дующим образом стали бы рисовать природу.
Пушкин. <Небосвод дальний блещет; в нем ночью: ту-
манная луна в облаках; в нем утром выводится: высокое чис-
тое солнце; и оно - как хрусталь; воздух не превозмогает дре-
моты; кипит и сребрится светлая ключевая, седая от пены,
вода и т. д.>. <Начало картины>, говорит Белый, <сдержанно,
объективно и четко (даже - выглядит холодно)>. <Пушкин
сознательно нам на природу бросает дневной, Аполлонов по-
кров своих вещих глаз>. Он изучает природу и находит слова
для ее хаоса.
Тютчев. <Пламенно глядит твердь лазуревая; раскален-
ный шар солнца протянут в ней молниевидным родимым
лучом; когда нет его, то светозарный бог, месяц, миротворно
полнит елеем волну воздуха, разлитого повсюду, поящего
грудь, пламенящего ланиты у девы; и - отражается в зеркаль-
ной зыби (в воде)>. <Такова картина пламенных природных
стихий в поэзии Тютчева; и по сравнению в ней - холодна
муза Пушкина; но эта пламенность - лжива; и та холодность
254
есть магия при более глубоком подходе к источникам творче-
ства Пушкина, пламенно бьются у Тютчева все стихии; и все
образы, срываяся с мест, падают в душу поэта:
Все - во мне: и я
bee - во мне; и я-во всем.
Почему же этой строке предшествует другая, холодная?
Час тоски невыразимой:
Все - во мне; и я-во всем.
Потому что здесь речь поэзии Тютчева распадается в темные
глаголы природы; а эти глаголы - лишь хаос! бурю красочных
радуг взметает пред Тютчевым: мгла Аримана; перед нею Тют-
чев бессилен; наоборот: вооружен Пушкин - тут; он проходит
твердо сквозь мглу; и из нее иссекает нам свои кристальные
образы.
Баратынский. <На родном, на облачном небе холод-
ное, но живое светило дневное; чистый воздух благоухает; не-
приязненна летийская влага вод; она восстала пучиной; нет
солнца: и сладко манит луна от земли>.
<Целостно овладение природой у Пушкина; а у Тютчева
целостно растворение; этого овладения и этого растворения в
поэзии Баратынского нет: у него природа раздвоена: лунные и
водяные начала (начала страсти) бушуют в нем; и ему непо-
корны; в воздухе, солнце и в небе черпает он свою силу; и этой
целебною силою (благоухающий его воздух - целебен) он
убивает в себе: непокорные пучины страстей: воды; водопад-
ные <застылые> влаги - висят над землею; а сама земля - в
<широких лысинах бессилья> (выражение Баратынского); и
только этой ценою ему очищается воздух - не пламенящий,
тютчевский воздух, - а благоухающий, свежий.
Тютчева природа страстна, <вода> Баратынского - кипе-
ние сладострастия, побеждаемого упорно; образом и подоби-
ем природных стихий повествует нам поэзия Баратынского об
умерщвлении ее плоти; увы, этой ценой, утратою воды и
земли - подымается благоухание ее чистого и целебного воз-
духа>.
Формулированные три мифологии природы - независи-
мо от правильности или неправильности интерпретации А. Бе-
лого - могут служить хорошим примером вообще возможной
мифологизации природных явлений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67