Надежда вела его мелодию, и тема ее была совсем не похожа на
мелодию первых трех Назгулов; казалось, основная тема Саурона изменилась в
ней до неузнаваемости, получив светлую окраску. И у всех, кто слышал его
песнь, легче становилось на сердце, и светлые слезы надежды набегали на
глаза. И призрачные стены были полупрозрачны, словно морион в перстне его,
и вдруг поняли все, что не сейчас, а в далеком будущем обретет эта башня
свою определенность, и всегда меняться ей, ибо нет конца надежде. И башней
Надежды назвали ее.
Яростные крики боя, перекрывающие грохот штормового ветра, рев боевых
рогов звучали в песне рыжеволосого воителя Этуру-Кханда. Упоение боем,
радость сражения и стремление к победе гулко гремело в ней, и сердца
Девяти радостно бились, словно в предвкушении долгожданной битвы.
Тяжеловесные стены из красноватого гранита резко встали перед глазами
Девяти, и улыбка промелькнула на бледных губах Властелина, и башней Воинов
назвали красную башню.
Печальной и успокаивающей боль, полной жалости и доброты была песнь
шестого. Чем-то похожа она была на мелодию юного Элвера, столь же
успокаивающая и целящая. Зеленоватая спокойная башня медленно поднималась,
опалесцируя, вспыхивая золотистыми искрами. И назвали ее башней Жалости.
Седьмой из Девяти, всадник Белого Тигра, прорицатель сложил вместе
ладони и закрыл свои длинные узкие глаза. Странной, непонятной была его
мелодия, непривычной и тревожной. Молочно-белые, полупрозрачные стены
вставали замысловатым ажурным цветком, и никак нельзя было предугадать ни
очередного хода стены, ни следующего фрагмента мелодии. Тревожное
предчувствие и надежда, боль потаенного знания и решимость свершения - все
смешалось в невообразимом, медленно-змеином танце мелодий и стен. И встала
ажурная, причудливая беловато-мерцающая башня Предвиденья.
Король Назгулов вздрогнул - ему показалось, что вновь он слышит свою
собственную мелодию. Но все же иной она была, песнь воина Совы. Ибо в ней
была древняя память, дающая решимость и волю, память непреходящая, болящая
живой раной. Черная башня встала, так похожая на башню Скорби, но алые
искры вспыхивали на ее шпилях. И назвали ее башней Памяти.
Девятый, Еретик, медленно поднял руки к луне, и закрыл глаза. На его
бледном лице едва заметно светилась улыбка, и слезы дрожали на острых
черных ресницах. Все знали о чем думает он, и чье имя повторяет он сейчас.
Тихо, едва слышно зазвучала песнь, полная щемящей тоски разлуки, надежды и
боли, великой жертвенности и отречения. И всем казалось, что еще одна
мелодия - едва слышная, идущая извне, струится, сливаясь с первой, и
тонкой спиралью поднялась к ущербной луне башня из мерцающего халцедона,
нежная и твердая, словно та любовь, что привела его на Темный Путь. И
когда опустил он руки, на шпиле башни забилось черное знамя с серебряным
знаком ущербной луны под короной. И башней Любви назвали ее.
И тогда обернулся Властелин к Девяти и сказал:
- Теперь слушайте Песнь Темного Творения, что создали вы. И зазвучала
мелодия, вобравшая в себя замыслы всех их, и была она проткана глухим
связующим ритмом Сердца, и девять башен обрели в этот миг свою суть.
И встала еще одна башня. Она возникла стремительно - словно
рванувшееся в небо пламя; и такая боль вела Музыку, что Девятеро опустили
глаза, не в силах смотреть: они только слушали. И медленно темнела башня,
как остывает железо; и черной стала она, и в горькой скорбной гордости
своей увенчана была она железной короной. И башней Тьмы назвали ее.
И вошли все Десять по длинной черной лестнице в Барад-Дур
возрожденный, и в поющем зале возложил Властелин венец на свои седые
волосы, и бледно-голубым пламенем вспыхнул прозрачный камень в тонком
обруче - словно третий глаз, видящий то, что не дано другим.
ГЭНДАЛЬФ В ДУЛ-ГУЛДУРЕ
Утро выдалось сырым и пасмурным. Холодный промозглый туман затопил
все ложбины и впадины, и вершины деревьев на холмах выныривали из
беловатой мути как драконьи гребни. Непонятно было, где кончается туман и
начинается небо. Непонятно было каким будет день, разве что ближе к
полудню солнце разгонит туман и небо немного прояснится. Хотя вряд ли
будет светлый день. Этим летом погода хмурилась, и частые дожди совсем
размыли и без того сырую в этих местах землю. Хорошо еще, что лесную почву
покрывал плотный пружинящий слой хвои - не так мокро было спать и не так
мокро идти. Гэндальф шел уже не первый день, хотя путь, вроде, был
недалек. Было подозрительно спокойно - за все эти дни он не встретил ни
одной живой души. Ему было страшновато, хотя вряд ли кто мог назвать его
трусом - он единственный среди Мудрых отважился пойти сюда, в страшный и
таинственный Дол-Гулдур. Элронд, Кирдан и Галадриэль оставались охранять
свои владения, Саруман - глава Мудрых, ему нельзя; Радагаст - пользы от
него мало, остальные двое пропали. Раньше, конечно, надо было разведать
силы и укрытие Врага. Но кто знал, что он будет бить так точно и мощно -
ведь его считали беспомощным без Кольца! Права Галадриэль, он и без Кольца
скоро восстановит силы и станет неодолим. Да, ошибся Эонве. Надо было еще
тогда схватить его. Может, его и пощадили бы - все-таки только Майя. Но уж
вечное заточение получил бы точно. И был бы в Арде покой. Гэндальф
вздохнул и побрел дальше, опираясь на магический посох. "Да, силен Враг.
Всего тысячу лет как очухался - а уже нет Арнора, в Гондоре королевский
род вымер, Эльфы почти все сбежали на запад, в Мории - Балрог... Вновь
граница Света и Тьмы идет по горам, словно и не было взлета нуменорских
королевств... Раньше, раньше надо было."
Туман немного рассеялся. С поросших клочьями мха ветвей капала вода и
неприятно ползла за ворот. День разгорался и становилось тепло и душно.
Вновь загудели занудные комары-кровососы, запахло прелью и гнилью. Темный
ручей бежал по склону лесного холма, по слежавшимся прошлогодним листьям.
Вода была чистой и прозрачной, но Гэндальф опасался пить здесь, в
чародейском лесу у Дол-Гулдура. Из этого проклятого места струилась зараза
страха и колдовской тьмы, затягивая весь Лес, нависая над Лориэном и
протягивая цепкие пальцы за горы, к благословенным землям Высших людей и
эльфов.
С голой вершины лесного холма - здесь был базальт, и рос лишь мелкий
кустарник - он увидел жуткую башню. Черная, угрюмая, она возвышалась над
лесными волнами совсем близко, и страх студнем дрожал вокруг нее в душном
полуденном мареве. Она казалась живым существом, затаившемся на холме и
следящим тяжелым плотоядным взглядом за добычей. Особенно это впечатление
усилилось ночью, когда в окошке башни замерцал желтый огонек, словно
кошачий глаз. Крылатая тень пронеслась над лесом и исчезла в башне. К утру
Назгул улетел. Жуткие здесь, видно, задумывались дела. К кому, интересно,
прилетал Назгул? К своему сообщнику или, все-таки, здесь сам Саурон
Черный, Гортхауэр Жестокий?
Гэндальф очень тщательно подготовился к встрече. Он был одет как
умбарский книжник - он видел их в южном Гондоре в дни перемирия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
мелодию первых трех Назгулов; казалось, основная тема Саурона изменилась в
ней до неузнаваемости, получив светлую окраску. И у всех, кто слышал его
песнь, легче становилось на сердце, и светлые слезы надежды набегали на
глаза. И призрачные стены были полупрозрачны, словно морион в перстне его,
и вдруг поняли все, что не сейчас, а в далеком будущем обретет эта башня
свою определенность, и всегда меняться ей, ибо нет конца надежде. И башней
Надежды назвали ее.
Яростные крики боя, перекрывающие грохот штормового ветра, рев боевых
рогов звучали в песне рыжеволосого воителя Этуру-Кханда. Упоение боем,
радость сражения и стремление к победе гулко гремело в ней, и сердца
Девяти радостно бились, словно в предвкушении долгожданной битвы.
Тяжеловесные стены из красноватого гранита резко встали перед глазами
Девяти, и улыбка промелькнула на бледных губах Властелина, и башней Воинов
назвали красную башню.
Печальной и успокаивающей боль, полной жалости и доброты была песнь
шестого. Чем-то похожа она была на мелодию юного Элвера, столь же
успокаивающая и целящая. Зеленоватая спокойная башня медленно поднималась,
опалесцируя, вспыхивая золотистыми искрами. И назвали ее башней Жалости.
Седьмой из Девяти, всадник Белого Тигра, прорицатель сложил вместе
ладони и закрыл свои длинные узкие глаза. Странной, непонятной была его
мелодия, непривычной и тревожной. Молочно-белые, полупрозрачные стены
вставали замысловатым ажурным цветком, и никак нельзя было предугадать ни
очередного хода стены, ни следующего фрагмента мелодии. Тревожное
предчувствие и надежда, боль потаенного знания и решимость свершения - все
смешалось в невообразимом, медленно-змеином танце мелодий и стен. И встала
ажурная, причудливая беловато-мерцающая башня Предвиденья.
Король Назгулов вздрогнул - ему показалось, что вновь он слышит свою
собственную мелодию. Но все же иной она была, песнь воина Совы. Ибо в ней
была древняя память, дающая решимость и волю, память непреходящая, болящая
живой раной. Черная башня встала, так похожая на башню Скорби, но алые
искры вспыхивали на ее шпилях. И назвали ее башней Памяти.
Девятый, Еретик, медленно поднял руки к луне, и закрыл глаза. На его
бледном лице едва заметно светилась улыбка, и слезы дрожали на острых
черных ресницах. Все знали о чем думает он, и чье имя повторяет он сейчас.
Тихо, едва слышно зазвучала песнь, полная щемящей тоски разлуки, надежды и
боли, великой жертвенности и отречения. И всем казалось, что еще одна
мелодия - едва слышная, идущая извне, струится, сливаясь с первой, и
тонкой спиралью поднялась к ущербной луне башня из мерцающего халцедона,
нежная и твердая, словно та любовь, что привела его на Темный Путь. И
когда опустил он руки, на шпиле башни забилось черное знамя с серебряным
знаком ущербной луны под короной. И башней Любви назвали ее.
И тогда обернулся Властелин к Девяти и сказал:
- Теперь слушайте Песнь Темного Творения, что создали вы. И зазвучала
мелодия, вобравшая в себя замыслы всех их, и была она проткана глухим
связующим ритмом Сердца, и девять башен обрели в этот миг свою суть.
И встала еще одна башня. Она возникла стремительно - словно
рванувшееся в небо пламя; и такая боль вела Музыку, что Девятеро опустили
глаза, не в силах смотреть: они только слушали. И медленно темнела башня,
как остывает железо; и черной стала она, и в горькой скорбной гордости
своей увенчана была она железной короной. И башней Тьмы назвали ее.
И вошли все Десять по длинной черной лестнице в Барад-Дур
возрожденный, и в поющем зале возложил Властелин венец на свои седые
волосы, и бледно-голубым пламенем вспыхнул прозрачный камень в тонком
обруче - словно третий глаз, видящий то, что не дано другим.
ГЭНДАЛЬФ В ДУЛ-ГУЛДУРЕ
Утро выдалось сырым и пасмурным. Холодный промозглый туман затопил
все ложбины и впадины, и вершины деревьев на холмах выныривали из
беловатой мути как драконьи гребни. Непонятно было, где кончается туман и
начинается небо. Непонятно было каким будет день, разве что ближе к
полудню солнце разгонит туман и небо немного прояснится. Хотя вряд ли
будет светлый день. Этим летом погода хмурилась, и частые дожди совсем
размыли и без того сырую в этих местах землю. Хорошо еще, что лесную почву
покрывал плотный пружинящий слой хвои - не так мокро было спать и не так
мокро идти. Гэндальф шел уже не первый день, хотя путь, вроде, был
недалек. Было подозрительно спокойно - за все эти дни он не встретил ни
одной живой души. Ему было страшновато, хотя вряд ли кто мог назвать его
трусом - он единственный среди Мудрых отважился пойти сюда, в страшный и
таинственный Дол-Гулдур. Элронд, Кирдан и Галадриэль оставались охранять
свои владения, Саруман - глава Мудрых, ему нельзя; Радагаст - пользы от
него мало, остальные двое пропали. Раньше, конечно, надо было разведать
силы и укрытие Врага. Но кто знал, что он будет бить так точно и мощно -
ведь его считали беспомощным без Кольца! Права Галадриэль, он и без Кольца
скоро восстановит силы и станет неодолим. Да, ошибся Эонве. Надо было еще
тогда схватить его. Может, его и пощадили бы - все-таки только Майя. Но уж
вечное заточение получил бы точно. И был бы в Арде покой. Гэндальф
вздохнул и побрел дальше, опираясь на магический посох. "Да, силен Враг.
Всего тысячу лет как очухался - а уже нет Арнора, в Гондоре королевский
род вымер, Эльфы почти все сбежали на запад, в Мории - Балрог... Вновь
граница Света и Тьмы идет по горам, словно и не было взлета нуменорских
королевств... Раньше, раньше надо было."
Туман немного рассеялся. С поросших клочьями мха ветвей капала вода и
неприятно ползла за ворот. День разгорался и становилось тепло и душно.
Вновь загудели занудные комары-кровососы, запахло прелью и гнилью. Темный
ручей бежал по склону лесного холма, по слежавшимся прошлогодним листьям.
Вода была чистой и прозрачной, но Гэндальф опасался пить здесь, в
чародейском лесу у Дол-Гулдура. Из этого проклятого места струилась зараза
страха и колдовской тьмы, затягивая весь Лес, нависая над Лориэном и
протягивая цепкие пальцы за горы, к благословенным землям Высших людей и
эльфов.
С голой вершины лесного холма - здесь был базальт, и рос лишь мелкий
кустарник - он увидел жуткую башню. Черная, угрюмая, она возвышалась над
лесными волнами совсем близко, и страх студнем дрожал вокруг нее в душном
полуденном мареве. Она казалась живым существом, затаившемся на холме и
следящим тяжелым плотоядным взглядом за добычей. Особенно это впечатление
усилилось ночью, когда в окошке башни замерцал желтый огонек, словно
кошачий глаз. Крылатая тень пронеслась над лесом и исчезла в башне. К утру
Назгул улетел. Жуткие здесь, видно, задумывались дела. К кому, интересно,
прилетал Назгул? К своему сообщнику или, все-таки, здесь сам Саурон
Черный, Гортхауэр Жестокий?
Гэндальф очень тщательно подготовился к встрече. Он был одет как
умбарский книжник - он видел их в южном Гондоре в дни перемирия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39