...По морозной равнине брел он, не глядя на беспристрастную усмешку
чужого, нездешнего солнца. Где он был? Что это, где это? Он знал, что
никого нет в этом мире, что он один, но не умрет никогда и вечно будет
идти в застывшем времени, и вечно не будет ничего, кроме отливающего
кровью солнца и голубовато-розового снега, сдираемого с зернистого льда
заунывным вечным ветром, не приносящим вестей; ничего кроме туманного
неба, стекающего розовым в синеву и черноту вдали, но ничего нету за
чернотой; ничего кроме равнодушной улыбки бога.
...Солнце налилось нестерпимо-торжественным ликующим огнем, и золотые
струи омыли небо до спокойной плоской лазури, теплое безветрие наполнило
грудь душным тяжелым ароматом. Красота вставала - пышногрудой,
тяжелобедрой, ленивой. Мед тек в воздухе и губы запекались сладостью. Сном
обволакивало душу. И ввысь, в безмятежное небо рвалась ослепительно-белая
лора (?), сладкий лед тянулся к золотым, медовым устам неба.
И с пустынно-чистого неба пустоокое солнце, здешнее - но чужое
улыбалось той же пустой улыбкой бога.
...Видения были немые и беззвучные, словно издали, хотя он ощущал их
вкус, и запах, и тепло, и лед...
...Кровь хлынула на белый, извечно белый снег, и улыбка бога
исказилась гримасой непереносимой муки и гнева. И далеко-далеко запели
глухие низкие голоса скорбно и протяжно, и нелепы были слова, и стон как
тень взвился над хаосом омываемой кровью тяжелой медовой красоты и
ужасающего величия ледяной пустыни, и вновь, как в долине черного хрусталя
хрипело и хлюпало кровью все вокруг, и рвалось по живому, и вставала
страшная, жестокая красота, выше Черного и Белого, всеобъемлющая, когда
сверху, двумя черными крылами Ночь скорбно обняла окровавленную вершину, и
солнце стало алым углем, и казалось - белое острие вонзилось в сердце
Ночи, и ее кровь стекает по белому, и Белое и Черное застыли на миг, и
дивной красоты Песнь осенила Алое на Черном и Алое на Белом, и была она
полна такой пронзительной тоски и скорби, красоты и стремления, что Берен
потерял всякое представление о том, где он и что творится вокруг. В ночи
исчезло все, и Песнь забилась ясной звездой... Как во сне он увидел среди
клочьев расползающегося бреда - медленно-медленно падает Финрод, и
бессильно опускает голову и так же медленно, бесконечно роняет руки
Жестокий. Крылья Ночи обняли и этот мир, и разум Берена.
...Очнулся в сыром, холодном, смрадном мраке, едва рассеиваемом
чадящим светильником. Они все были здесь - и Финрод, и эльфы, и он сам -
Берен сын Бараира. Беспомощные, прикованные длинными цепями за шею к
стене, с кандалами на руках и ногах. Гнилой воздух придавливал к сырому
скользкому полу. Мир замкнулся здесь. Не было ничего и никого. И все это
бред - и Сильмарилл, и отчаянная клятва... Неужели и Песни нет? Ее убили -
там, в небывалом прошлом. И Лютиен нет, потому что нет Песни. А есть
только ожидание смерти. И равнодушие. Гнилозубая улыбка бога.
Иногда откуда-то, с мерзким скрипом ржавой двери, спускался орк и
приносил какую-то еду - Берен не помнил, что именно. Помнил только, что
Финрод отказывался от доброй половины своей доли. Говорил, эльфы
выносливее к голоду чем люди. А Берен не брал этого драгоценного дара. Не
понимал - зачем жить, если все равно ничего нет, кроме оскала мертвой
улыбки бога.
Иногда приходил другой орк - сначала они приняли его за оборотня, он
был в шлеме наподобие волчьей оскаленной головы со зловещими карбункулами
в глазницах. Он уводил одного из пленников, и тот уже не возвращался. И
глухо тогда стонал король Финрод, и грыз зубы Берен.
Их осталось двое. И Берен знал, что следующий - он. Он даже хотел
этого. Больше не мог. И вот он, наконец, разбил свое молчание:
- Прости меня, король. Из-за меня все это случилось, и кровь твоих
людей на мне. Я был заносчивым мальчишкой. Ведь я давал это слово, не ты.
Но, как капризный ребенок, потребовал от тебя исполнения моего желания.
Прости. И не кори меня - я и так казню себя все время. Прости меня.
Голос его после долгого молчания звучал глухо и как-то по чужому.
- Не кори себя друг. Это я виноват. Понадеялся на себя и затащил тебя
в ловушку. И своих воинов погубил. Магия, видишь ли... Дурак
самонадеянный. Понимаешь, я не знал, что все совсем по-другому! Словно
взгляд изменился...
Берен не понял его слов.
А потом снова пришел орк. Что-то оборвалось внутри у Берена. Пока орк
возился с его ошейником, Берен словно ощутил кожей угольно-раскаленный
взгляд короля. Он не понял, что произошло. Орк и Финрод катались по
грязному полу, рыча как звери, и обрывок цепи волочился за королем. Орк
истошно орал и бил короля ножом, бил уже конвульсивно - тот захлестнул его
шею цепью от своих кандалов, и вдруг, словно волк, чувствуя, что теряет
силы, Финрод вцепился зубами в горло орка. Тот тонко взвизгнул и, немного
подергавшись затих. Берен в ужасе, оцепенев, смотрел на перемазанное
кровью лицо короля, на звериный блеск его глаз, и страх заполнял его
сердце - Финрод переставал быть тем, чем был раньше. Он был похож на орка.
Но это длилось лишь мгновение. Финрод подполз к Берену и упал головой ему
на колени. Он дышал тяжело, давясь кровью.
- Ухожу... не хочу, но... я должен... обречен... Я-то бессмертен...
ты... прости... Что-то... не так... Не понимаю... Постарайся... жить...
Может... поймешь...
Бессвязны были его слова, но Берен понял.
...Кровь Ночи - из Солнца - сердца на белом лезвии [ ] вершины... Он
был слаб. Он мог только одно - почти шепотом петь ту Песнь, что пела
окровавленная Ночь обожженной кровью Белизне, и он пел, не понимая, откуда
идут слова, баюкая на коленях умирающего короля, и услышал его последние
слова:
- Да... так... ты знаешь... пойми...
Так умер король Финрод, блистательный и отважный, честный и гордый
король Нолдор, в волосах которого сливался (?) свет Деревьев Валинора.
Умер в вонючей грязной темнице, на скользких холодных плитах, в цепях,
словно раб. И не народ его оплакал своего владыку, а безвестный еще
смертный, обреченный сдохнуть в гнилой дыре темницы. И плакал он и пел,
уходя в Песнь, чтобы не вернуться. Так бы и было, если бы в Песнь не
вплелась другая, что крыльями Света обняла окровавленную вершину, и стало
черным солнце в руках Света, и скорбной стала улыбка бога, и погружаясь в
беспамятство, Берен понял, что возвращается.

3
Берен сидел, вернее лежал, прислонившись к стволу большого дуба. Он
чувствовал себя страшно утомленным, и, в то же время, умиротворенно -
расслабленным. Все что было до того, казалось невероятным кошмарным сном,
в котором почему-то была и Лютиен. Но здесь-то был не сон, и Лютиен была
рядом - настоящая, та, которую он знал и любил. Честно говоря, та, что
сопровождала его на пути в Ангбанд, невольно пугала его своей способностью
принимать нечеловеческое обличье, своей страшной властью над другими -
даже над самим Врагом. И еще - где-то внутри занозой сидела
неудовлетворенность собой - ведь сам-то ничего бы не смог. Сейчас ему было
просто до боли жаль ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39