Старая женщина надеялась найти в одном из детских лиц родные черты — особый блеск глаз, улыбку узнавания, неповторимое движение, может быть, даже лепет, которым ребенок даст понять: «Это я, я вас жду, возьмите меня с собой». Но, дойдя до последней кроватки, мать остановилась в нерешительности, обернулась к сыну, перехватила его взгляд и торопливо шагнула назад: «Аня!» Девочка расплакалась, едва старушка склонилась над ней. Со слезами на глазах мать повторяла:
— Аня, маленькая ты моя, я видела, знала, чувствовала, что это ты.
Ганс, смущенно улыбаясь, топтался рядом и не решался прикоснуться к ребенку. Обычно он приходил в часы, отведенные для посещений, как положено, платил деньги, несколько минут разговаривал с Викторией, если заставал ее у Аниной кроватки. Виктория с ребенком на руках расхаживала по светлому залу. «Доченька ты моя, ангел ты мой, самая любимая на свете»,— приговаривала она, укладывая девочку в кроватку, на мягкие подушки. А теперь его мать взбивала их, проверяла, достаточно ли они мягкие, будто отвечала за порядок в этой комнате.
— Мама,— наконец сказал он,— этого не следует делать, оставь!
Но она взяла девочку на руки и передала ему, показав местечко на головке, где волосы были особенно реденькие, а кожа слегка покраснела.
— Пролежень,— сказала она.— А все потому, что сестры, молодые глупые девчонки, не умеют обращаться с маленькими детьми.
Он не знал, как быть и что делать. Сестер рядом не было, они гремели посудой на кухне. Аня замахала ручками, потянулась, открыла глазки, сморщилась и заплакала.
— Ну, будет,— сказала мать, крепко обняв ребенка.— Теперь я с тобой.— Она повернулась к сыну, серьезно взглянула на него и решительным голосом прошептала:— Сейчас мы нашу Аню заберем, слышишь, сейчас же.
— Да, мы все очень любим Аню,— приветливо сказала она.
Старая женщина еще крепче прижала к себе ребенка!
— Взгляните-ка, у девочки пролежень.
Ганс хотел было вмешаться, смягчить резкость матери, покончить с неприятной сценой, но только промямлил:
— Спасибо, что разрешили нам заглянуть в неприемные часы.
Его мать уже направилась с ребенком к двери:
— Мы заберем Аню. И лучше всего сейчас же.
— Нет,— решительно сказала молоденькая сестра и заступила ей путь.— Так нельзя, вы ведь.не мать ребенка.
— Мама! — крикнул Ганс.— Прошу тебя, не надо! Старая женщина покраснела, неохотно остановилась,
обеими руками прижала к себе ребенка и, точно опомнившись, спросила:
— Почему?
— Вы не мать ребенка,— повторила сестра.— Положите девочку в постель.
— Да,— сказал Ганс. Ребенка принесла сюда Виктория. Это она мать, у нее права на этого ребенка, и она от них не отказалась. Ее заверили, что она может забрать ребенка отсюда в любое время, ни о чем ином и речи не было: и тогда, перед отъездом, и потом, в открытках и письмах, которые она присылала, с тех пор как пыталась прочно стать на ноги в другом мире.
— Прошу вас,— сказала сестра, подошла к матери Ганса и протянула руки.— Пожалуйста, отдайте мне девочку, ее нужно положить в кроватку.
На кухне стало тихо. В большой зал сбежались дру* гие сестры, постарше и помоложе, все в белых халатах, зашушукались, одна громко сказала:
— Марга, не надо было их вообще сюда пускать.
А одна молоденькая девчонка-повариха, лет восемнадцати, пригрозила:
— Если не отдадите, вызовем полицию.
Один за другим стали просыпаться дети, беспокойно зашевелились в кроватках, стараясь приподняться, и тоже заплакали.
— Ну,— сказал Ганс и подошел к матери, зная, что должен что-то предпринять, положить конец неприятной
сцене.— Ну, мама,— повторил он, кладя ей на плечо руку. При этом он нечаянно коснулся головы ребенка, мягких как пух потных волосиков, ощутил тепло детского тельца и заглянул в широко раскрытые глаза дочери, не похожие ни на его собственные, ни на чьи другие. Они смотрели отчужденно и вопросительно. Минуту он оторопело стоял с протянутой рукой, глядя на малышку, потом обратился к сестре: — Я отец ребенка. Мы хотели бы забрать Аню к себе.
— Мы возьмем ее сейчас же,— не унималась мать.
— Мы все уладим по закону,— сказал он,— а пока Аня еще несколько дней останется здесь.
Старая женщина покачала головой, обернулась в одну, в другую сторону — кругом сестры — и сказала громко и укоризненно:
— У Ани пролежни, за ней тут нет надлежащего ухода.
— Послушайте,— крикнула дерзкая восемнадцатилетняя девчонка,— это уже слишком! Сейчас же отдайте ребенка!
— Прошу тебя! — Ганс решительно взял у матери ребенка, снова пристально посмотрел в темные глаза, на мгновение забыв о криках и перебранке. Потом, словно издалека, донесся голос матери: она внушала сестрам, что ребенка надо переворачивать на бок, на спину, на живот, чтобы голова развивалась правильно и была хорошей формы. Он подошел к кроватке, бережно положил в нее дочь, выпрямился и сказал: — Ничего, скоро мы снова придем.
Мать только добавила:
— Да, скоро.— Но все не двигалась, и Гансу пришлось буквально тащить ее к двери.
Было уже поздно, вряд ли им удастся еще застать мужчину в очках за письменным столом.
— Вон там, за церковью,— сказал Ганс.
Они были где-то на окраине. Рядом — суматоха стройки, путь преграждали глубокие канавы, курилась пыль, громыхали грузовики, трактора тащили за собой бревна. Разве тут поймешь, о чем говорит мать? И что толку в планах, если мужчина в очках уже ушел домой, закрыв на ключ контору на третьем этаже, третью дверь справа, за которой стоят полки, набитые бумагами? А среди них папка с документами Ани Линднер, его дочери, которую он не хотел отдавать Виктории, если та вдруг вернется—
завтра или спустя годы, упирая на договор: «Я заберу ребенка, как только смогу». Но все же он еще надеялся и верил, что придет конец разлуке и обману; ему дороги и Виктория, и ребенок, та и другая были нераздельны и принадлежали этому миру.
А в переулке среди домишек, перед табачным киоском, они встретили мужчину в очках. Ганс бросился ю нему: «Герр...» (имя он забыл). Заметив, что тот купил сигареты, но забыл спички, обшарил свои карманы, ничего не нашел, сбегал к киоску, купил коробок спичек, дал мужчине прикурить. А мать сразу перешла в наступление: она говорила и говорила — и добилась-таки, что мужчина повернул обратно и еще раз поднялся на третий этаж, в третью дверь направо.
— Она на Западе,— сказала мать, выговаривая слово «Запад» так, словно речь шла о преисподней. Морщась, закашлялась от сигаретного дыма, присела, потому что очень устала за день.— Послушайте, пусть даже она вернется,— сердито продолжала мать,— разве вы поручитесь, что она воспитает ребенка как следует? Да ее самое еще надо воспитывать. Нет, нельзя позволить, чтобы подобная женщина забрала ребенка, да еще утащила его на Запад. Да, да утащила! Я этого не допущу!
— Да,— сказал мужчина в очках. Видно было, что он тоже сильно устал за день, и особенно за этот час. Ему хотелось домой. Он кивнул и вновь перелистал бумаги: — Хорошо. Сделаем так: ваш сын напишет заявление, и вы возьмете ребенка на воспитание.
П. С Аней и матерью он поехал домой, в маленький городок в предгорьях недалеко от границы.
— Ты останешься до тех пор, пока я не устрою все как следует,— сказала мать и засуетилась, переставляя мебель.
Лучшая комната превратилась в детскую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40