«Не так уж долго, потом будет мир»,— говорила она, когда я настаивал на том, чтобы упорядочить наконец нашу жизнь. Свою дочь я видел лишь мельком два-три раза, ее звали Бинь, что значит «мир». Однако война крала у нас день за днем, год за годом, все хорошее, что могло бы быть.
Хотел я того или нет, а мне как преуспевающему бизнесмену пришлось переехать в респектабельную пригородную виллу, окруженную стеной и колючей проволокой, с садом, плавательным бассейном, с голливудскими качелями. Дело не обошлось без штата прислуги и новой машины с шофером в придачу. Я вынужден был приглашать гостей, устраивать вечеринки, выслушивать всевозможные вопросы и шуточки по поводу своего холостого образа жизни. Поэтому однажды я всенародно объявил: «Теперь женюсь» — и, несмотря на все предостережения, ввел Хоа Хонг и Бинь в свой дом. Даже атташе американского посольства появился на свадьбе и преподнес букет красных роз, вероятно купленный на Рю Катина, где продавщицы передавали наши сводки в эфир даже во время этого торжества. (Большое количество информации мы получали на цветочных бланк-заказах: розы, сголько-то желтых, столько-то красных, гвоздики, нарциссы— что за чудесный код!) А Хоа Хонг, часто хмурившая лоб, когда я по необходимости говорил по-английски, являла свадебному обществу свою самую безоблачную радость, распорядилась сервировать коктейли, добавив самое лучшее из отечественной кухни: омары, побеги бамбука, рис по-сайгонски, отварное мясо, жареное мясо и напоследок акульи плавники, которые она рекламировала следующими словами: «Останки разбойника, ну что за неземное наслаждение! Может ли быть лучшее предзнаменование?»
В качестве подарков нам хотели навязать нескольких шимпанзе и одного леопарда вместе со служителями, этакий небольшой зоопарк, как здесь было принято. Однако я категорически воспротивился, персонал и без того стал слишком многочисленным; я едва знал, кому можно доверять в собственном доме. Но одному попугаю я разрешил допуск. После того, как он обжился, он с утра до вечера кричал имя нашей дочери: Бинь, Бинь, Бинь — такая отрадная музыка для ушей! Так или иначе все вертелось вокруг малышки, когда откладывались в сторону бухгалтерские книги «Медтекса» и шифровальные списки. Все баловали и нежили ее, дивились голубым глазам — единственное, что она унаследовала от меня, в остальном, как две капли воды, она была похожа на Хоа Хонг. Должно быть, она чувствовала себя принцессой в стране чудес: каждый ее одаривал и осыпал любезностями. «Хорошо ли все это?» — озабоченно спрашивал я иногда Хоа, наблюдая, как Бинь горделиво, смело и как само собой разумеющееся принимала все эти знаки благосклонности. «Как она в один прекрасный день воспримет правду?»
Но я вынужден был согласиться с Хоа, которая считала, что час правды наступит еще не скоро. Десятки и сотни тысяч американских солдат хлынули в страну, к ним добавились австралийцы, таиландцы, южнокорей-цы. Названия все новых гарнизонов и опорных пунктов одно за другим внезапно появлялись на накладных «Медтекса». Когда я ездил по стране, я видел бесчисленные новые армейские склады, автострады и шоссе, в небе вертолеты и самолеты, которые засыпали Юг, а то и Север бомбами и напалмом. Мы жили рядом с ложью и притворством на протяжении десятилетия и больше. Производство перевязочного материала возрастало с головокружительной быстротой, каждый грузовик, железнодорожный вагон и любой авиационный груз наших поставок, который мы отмечали в балансе, означал дальнейшее несчастье, гибель, страдания.
Почти вся подпольная группа Хоа Хонг работала в «Медтексе», цветочный магазин имел значение только как радиостанция. Порой нам становилось не по себе, как законно и вне подозрений могли мы действовать: переговоры с представителями американской армии, сай-гонскими службами, закупки материала за границей, поездки в сражающиеся или освобожденные районы. Без особых трудностей мы наряду с этим могли снабжать и наших партизан перевязочным материалом и провиантом; мы закупали тоннами химикаты для изготовления взрывчатки и потом на нашем транспорте фирмы «Мед-текс» доставляли в джунгли. На нашей вилле периодически жили деятели Национального фронта освобождения Южного Вьетнама, посланцы с Севера, партийные руководители, а в довершение, накануне праздника Тэт,— целый отряд партизан, которому я мог бы дать ценные указания для штурма американского посольства. Все благоприятствовало нашим целям: наш дом посещался многими деловыми людьми, служащими или военными сайгон-ских служб. Мы были обходительны, радушно и щедро принимали всех гостей, так что ни слуги, ни тайная полиция ничего не подозревали, если курьеры или подпольщики засиживались с нами иногда далеко за полночь.
Между тем в Сайгоне правил Тхиеу, он ввел по всей стране военное положение и издал террористический закон 004: «Каждое лицо, поднимающее мятеж, подстрекающее к мятежу других вооруженных лиц или вербующее и снабжающее оружием солдат без разрешения или приказа правительства, карается смертью». Мы ежедневно слышали о новых арестах, высылках, казнях, и иностранцы не были от этого избавлены. Однажды на одном из приемов почтенный атташе посольства предостерег меня: «Пожалуйста, пунктуально придерживайтесь местных законов, в противном случае мы ничего не сможем сделать для вас». Один журналист из «Нью-Йорк Тайме», с которым я при случае вел разговоры на грани правды, высказался более откровенно: «Вы слишком много ездите повсюду, у вас жена вьетнамка и множество друзей, среди которых могут быть подозрительные лица, довольно и незначительного подозрения». Я научился владеть собой, клеветать и насмешничать, вероятно, американский образ мыслей стал моей второй, недоброй натурой. «Я перестану выписывать «Нью-Йорк Тайме»,— сказал я журналисту,— там я вычитал, что мы должны прибрать Вьетнам к рукам из дружеских побуждений. Разве я занимаюсь чем-нибудь иным?» После двух-трех рюмочек виски и нескольких безобидных шуток я покинул вечеринку, где перехватил и другие скептические и подозрительные взгляды.
Не беспокоя Хоа Хонг, я немедленно принял несколько предупредительных мер: радиопередатчик из цветочного магазина переместил в гараж, временно приостановил покупку химикатов, а отца Тханга, которого повсюду знали, отослал в Далат, в пансионат. Считая целесообразным сохранить свой уклад жизни и деловой стиль совершенно такими, как до сих пор, я поехал в Бангкок, чтобы договориться о поставках хлопка для «Медтекса» и основать небольшой филиал, который вскоре должен был стать для нас важнее, чем все наши прежние предприятия. «За победу!» — горланил я вечером в баре, излюбленном месте встреч американских солдат-отпускников и журналистов. На коленях у меня сидела девушка из отрядов Тхо, а один репортер фотографировал, когда с большой помпой провозглашался тост шампанским за мои «деловые успехи». Па следующий день это было опубликовано в сапгопских газетах, после моего возвращения шептались: «Это, конечно, не повод для развода, так дешево он не отделается от своего цветочного магазина».
Любая неразбериха, любая сплетня, любая маскировка были выгодны мне, чтобы можно было продолжать подпольную деятельность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Хотел я того или нет, а мне как преуспевающему бизнесмену пришлось переехать в респектабельную пригородную виллу, окруженную стеной и колючей проволокой, с садом, плавательным бассейном, с голливудскими качелями. Дело не обошлось без штата прислуги и новой машины с шофером в придачу. Я вынужден был приглашать гостей, устраивать вечеринки, выслушивать всевозможные вопросы и шуточки по поводу своего холостого образа жизни. Поэтому однажды я всенародно объявил: «Теперь женюсь» — и, несмотря на все предостережения, ввел Хоа Хонг и Бинь в свой дом. Даже атташе американского посольства появился на свадьбе и преподнес букет красных роз, вероятно купленный на Рю Катина, где продавщицы передавали наши сводки в эфир даже во время этого торжества. (Большое количество информации мы получали на цветочных бланк-заказах: розы, сголько-то желтых, столько-то красных, гвоздики, нарциссы— что за чудесный код!) А Хоа Хонг, часто хмурившая лоб, когда я по необходимости говорил по-английски, являла свадебному обществу свою самую безоблачную радость, распорядилась сервировать коктейли, добавив самое лучшее из отечественной кухни: омары, побеги бамбука, рис по-сайгонски, отварное мясо, жареное мясо и напоследок акульи плавники, которые она рекламировала следующими словами: «Останки разбойника, ну что за неземное наслаждение! Может ли быть лучшее предзнаменование?»
В качестве подарков нам хотели навязать нескольких шимпанзе и одного леопарда вместе со служителями, этакий небольшой зоопарк, как здесь было принято. Однако я категорически воспротивился, персонал и без того стал слишком многочисленным; я едва знал, кому можно доверять в собственном доме. Но одному попугаю я разрешил допуск. После того, как он обжился, он с утра до вечера кричал имя нашей дочери: Бинь, Бинь, Бинь — такая отрадная музыка для ушей! Так или иначе все вертелось вокруг малышки, когда откладывались в сторону бухгалтерские книги «Медтекса» и шифровальные списки. Все баловали и нежили ее, дивились голубым глазам — единственное, что она унаследовала от меня, в остальном, как две капли воды, она была похожа на Хоа Хонг. Должно быть, она чувствовала себя принцессой в стране чудес: каждый ее одаривал и осыпал любезностями. «Хорошо ли все это?» — озабоченно спрашивал я иногда Хоа, наблюдая, как Бинь горделиво, смело и как само собой разумеющееся принимала все эти знаки благосклонности. «Как она в один прекрасный день воспримет правду?»
Но я вынужден был согласиться с Хоа, которая считала, что час правды наступит еще не скоро. Десятки и сотни тысяч американских солдат хлынули в страну, к ним добавились австралийцы, таиландцы, южнокорей-цы. Названия все новых гарнизонов и опорных пунктов одно за другим внезапно появлялись на накладных «Медтекса». Когда я ездил по стране, я видел бесчисленные новые армейские склады, автострады и шоссе, в небе вертолеты и самолеты, которые засыпали Юг, а то и Север бомбами и напалмом. Мы жили рядом с ложью и притворством на протяжении десятилетия и больше. Производство перевязочного материала возрастало с головокружительной быстротой, каждый грузовик, железнодорожный вагон и любой авиационный груз наших поставок, который мы отмечали в балансе, означал дальнейшее несчастье, гибель, страдания.
Почти вся подпольная группа Хоа Хонг работала в «Медтексе», цветочный магазин имел значение только как радиостанция. Порой нам становилось не по себе, как законно и вне подозрений могли мы действовать: переговоры с представителями американской армии, сай-гонскими службами, закупки материала за границей, поездки в сражающиеся или освобожденные районы. Без особых трудностей мы наряду с этим могли снабжать и наших партизан перевязочным материалом и провиантом; мы закупали тоннами химикаты для изготовления взрывчатки и потом на нашем транспорте фирмы «Мед-текс» доставляли в джунгли. На нашей вилле периодически жили деятели Национального фронта освобождения Южного Вьетнама, посланцы с Севера, партийные руководители, а в довершение, накануне праздника Тэт,— целый отряд партизан, которому я мог бы дать ценные указания для штурма американского посольства. Все благоприятствовало нашим целям: наш дом посещался многими деловыми людьми, служащими или военными сайгон-ских служб. Мы были обходительны, радушно и щедро принимали всех гостей, так что ни слуги, ни тайная полиция ничего не подозревали, если курьеры или подпольщики засиживались с нами иногда далеко за полночь.
Между тем в Сайгоне правил Тхиеу, он ввел по всей стране военное положение и издал террористический закон 004: «Каждое лицо, поднимающее мятеж, подстрекающее к мятежу других вооруженных лиц или вербующее и снабжающее оружием солдат без разрешения или приказа правительства, карается смертью». Мы ежедневно слышали о новых арестах, высылках, казнях, и иностранцы не были от этого избавлены. Однажды на одном из приемов почтенный атташе посольства предостерег меня: «Пожалуйста, пунктуально придерживайтесь местных законов, в противном случае мы ничего не сможем сделать для вас». Один журналист из «Нью-Йорк Тайме», с которым я при случае вел разговоры на грани правды, высказался более откровенно: «Вы слишком много ездите повсюду, у вас жена вьетнамка и множество друзей, среди которых могут быть подозрительные лица, довольно и незначительного подозрения». Я научился владеть собой, клеветать и насмешничать, вероятно, американский образ мыслей стал моей второй, недоброй натурой. «Я перестану выписывать «Нью-Йорк Тайме»,— сказал я журналисту,— там я вычитал, что мы должны прибрать Вьетнам к рукам из дружеских побуждений. Разве я занимаюсь чем-нибудь иным?» После двух-трех рюмочек виски и нескольких безобидных шуток я покинул вечеринку, где перехватил и другие скептические и подозрительные взгляды.
Не беспокоя Хоа Хонг, я немедленно принял несколько предупредительных мер: радиопередатчик из цветочного магазина переместил в гараж, временно приостановил покупку химикатов, а отца Тханга, которого повсюду знали, отослал в Далат, в пансионат. Считая целесообразным сохранить свой уклад жизни и деловой стиль совершенно такими, как до сих пор, я поехал в Бангкок, чтобы договориться о поставках хлопка для «Медтекса» и основать небольшой филиал, который вскоре должен был стать для нас важнее, чем все наши прежние предприятия. «За победу!» — горланил я вечером в баре, излюбленном месте встреч американских солдат-отпускников и журналистов. На коленях у меня сидела девушка из отрядов Тхо, а один репортер фотографировал, когда с большой помпой провозглашался тост шампанским за мои «деловые успехи». Па следующий день это было опубликовано в сапгопских газетах, после моего возвращения шептались: «Это, конечно, не повод для развода, так дешево он не отделается от своего цветочного магазина».
Любая неразбериха, любая сплетня, любая маскировка были выгодны мне, чтобы можно было продолжать подпольную деятельность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40