Мир пылал и содрогался. Огромные деревья — ещё недавно величественные стволы с голубыми кронами — метались, раскалывались и рушились белокалильными факелами. Земля стала подобием воды — по ней мчались волны песка и камней, она вспухала и опадала, взбрызгивалась фонтанчиками, взлетала облачками валунов и осколков, земляные волны оторачивало, как пеной, пылью. Небо валилось на землю. Мимо хронолета ошалело пронеслась одна из Гарун. Мария вскрикнула — звезда чудовищным болидом врезывалась в планету. Гаруну взметнуло ввысь, она пропала в пылающем лесу.
Кнудсен погасил внешний мир. Только на дисплее расплывалось пятнышко
— авиетка пропадала где-то вдали, в ещё не возмущённом краю. Светопреставление было поставлено только в окрестностях корабля.
— Анатолий, это ужасно! Ты уверен, что экраны выдержат?
Он ответил с мрачным спокойствием:
— Какое-то время — да. Постараюсь провести контрманёвр до того, как защитные экраны откажут.
Она сказала с надеждой:
— Ответим на их нападение контрударом?
Он покачал головой.
— Они держат «Гермес» на прицеле и бьют по кораблю. А по какой цели бить нам? Хочу выскользнуть в фазовое время. Но хрономоторы от неожиданной вибрации, которую автоматы сразу не погасили, разрегулированы. Если не будешь меня отвлекать…
— Я не буду тебя отвлекать, Анатолий!
И, чтобы не попадаться ему на глаза, она села позади. Кнудсен склонился над пультом, пальцы бегали по кнопкам — как по клавишам рояля в бурном фортепианном пассаже. Она видела его спину — какая хмурая спина, какие суровые плечи! А в лакированной панели мнемосхемы отражалось его лицо. Лицо было незнакомо: старый друг, сколько раз смотрелось на него, каждая чёрточка, каждая морщинка — так всегда представлялось — изучены абсолютно. Внешне все такое же: те же морщинки, те же глаза, те же волосы, но всё вместе — неожиданное.
Она помнила Анатолия — доброго паренька, так смешно смущавшегося, когда над его неуклюжестью подшучивали друзья; помнила мужчину, подавленного их общим великим несчастьем — гибелью её сына и мужа; знала и знаменитого хроноконструктора, создателя первых кораблей времени — спокойного, невозмутимого при осложнениях, равнодушного к своей славе, к учёным почестям… Этого, собранного и натянутого, сурового, почти жестокого — таким он глядел из панельного зеркала, — ещё не знала. Таким, наверное, был древний бог Хронос — недаром он повесил в каюте образ грозного бога.
Он уловил её взгляд в зеркале, ответил рассеянным взглядом, и тут же забыл о ней. На панели вспыхивали и погасали красные и зеленые огоньки, они вытягивались в линии, складывались в запутанные фигурки — схемы взаимодействия аппаратов. В их метании ощущался хаос, пальцы Кнудсена нажимали на кнопки — каждая красная и зелёная вспышка была ответом на приказы с пульта. Пальцы нервничали и сердились, они чего-то добивались, у них что-то не выходило. Правая рука разбрасывалась пальцами по всему пульту, левая била в одни и те же точки — как бы вызывая что-то из бездействия. И вскоре у Марии сложилась ясная картина — правая рука обеспечивала координацию, она создавала общий фон, она трудилась сосредоточенно и хладнокровно. А левая взывала: каждый палец, нажимая на свои кнопки, чего-то настойчиво требовал и раздражался, что требование не исполняется. Марию захватила живая речь левой руки, она хотела проникнуть в скрытое её значение, но смысл оставался вне её понимания. Мария не вынесла и сказала очень тихо:
— Не получается…
Кнудсен услышал и сердито ответил — сердился не на неё, а на разлаженные автоматы, она это поняла:
— Получится!
Он продолжал с той же быстротой и настойчивостью манипулировать с клавиатурой, и она вскоре определила, что картина вспышек меняется. Зеленые и красные огоньки складывались в правильные сочетания, стали повторяться одни и те же фигурки. Повторяющиеся фигурки, видимо, образовали схему, какой добивался Кнудсен. Его пальцы успокаивались — уже не раздражённые, просто властные, они приказывали, а не взывали. Из рук исчезало живое чувство, так поразившее Марию: они только что были самостоятельными личностями, со своими мыслями и знаниями, теперь снова стали только руками — работали, как и полагается рукам, исполнителям воли хозяина.
Кнудсен хмуро сказал:
— Выскользнули в фазу. Теперь буду определяться, где мы и когда мы в этом «где» и что нас ждёт?
Она спросила:
— Опасаешься нового нападения?
— Вряд ли. У рангунов нет хронопреобразователей. Мы в другом времени и в другом месте — стало быть, недоступная цель.
Она знала, что любой отход во времени от пути в будущее или в прошлое невозможен без смены места в пространстве. Таков кардинальный закон хронистики — начатки её она усвоила. Но тот же закон утверждал, что и малый выход в хронофазу иногда сопровождается несоразмерным броском в пространстве. Как далеко от прежнего места это их новое «где»? Не столкнутся ли они при перемещении с крупным материальным телом? Не унесло ли хронолет с Дилоны? Может быть, они снова в межзвёздном пространстве? И, словно отвечая на её молчаливые вопросы, Кнудсен сказал:
— Далеко не унесёт. И автоматы следят, чтобы перемещение в пространстве было такое же незначительное, как и во времени. Снимаю оптический экран.
Стены кабины стали прозрачными. Хронолет лежал на голой скале в долинке. Вокруг высились горы.
— Мы по-прежнему на Дилоне, это главное. Сейчас выйдем и определимся. Но перед этим я должен кое-что сказать тебе. Не время для выяснения отношений, но ты сама вызвала меня на это.
— Слушаю, Анатолий.
Он глядел строго и печально.
— Ты сказала, Мария, что простила мне гибель сына, но гибели Аркадия не простишь. Я хочу, чтобы ты знала: сам себе я гибели Алексея никогда не прощал. А товарищей мы спасём, если они ещё живы. И горе тем, кто будет мешать нам!
Она молча смотрела на него. Она все более убеждалась, что он иной, чем она всегда думала о нем.
2
Если это и была Дилона, то неизвестный её уголок. Дилоны обитали на лесных равнинах, рангуны укрывались в лесистых горах. Здесь тоже вздымались горы, но один голый камень, и травинки не росло на склонах. Мария читала в отчётах астронавтов, что на всех планетах, где есть воздух, вода и тепло, трава и деревья заполняют любые закоулки. Здесь этот закон нарушался. На Дилоне было вдоволь воздуха, воды и тепла — и в этом мёртвом уголке тоже; на Дилоне — не так уж далеко отсюда — шумели величественные леса, везде гнездилась жизнь.
Различие было лишь в том, что в иных местах эта жизнь на какое-то время сокрушалась хроноворотами, чтобы опять возродиться и снова быть сокрушённой. А здесь и намёка не было на жизнь — существующую или погибшую: какая-то абсолютная внежизненность. Мария вытащила «индикатор жизни» — маленький приборчик, с которым не расставалась. Не то что высокоорганизованных клеток, даже бактерий не показывал индикатор.
— Ты знаешь, почему здесь так голо? — спросила Мария.
— Знаю, — ответил Кнудсен.
— Результат хроноворотов, о которых Старейшина Старейшин рассказывал Мише?
— Не думаю. Здесь не кладбище погибшей жизни, а изначальное её отсутствие. Ничто живое здесь не возникает и сюда не добирается.
— Но почему?
— Погляди на свой наручный передатчик.
На ручном передатчике ярко светилась красная точка — индикатор опасных излучений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Кнудсен погасил внешний мир. Только на дисплее расплывалось пятнышко
— авиетка пропадала где-то вдали, в ещё не возмущённом краю. Светопреставление было поставлено только в окрестностях корабля.
— Анатолий, это ужасно! Ты уверен, что экраны выдержат?
Он ответил с мрачным спокойствием:
— Какое-то время — да. Постараюсь провести контрманёвр до того, как защитные экраны откажут.
Она сказала с надеждой:
— Ответим на их нападение контрударом?
Он покачал головой.
— Они держат «Гермес» на прицеле и бьют по кораблю. А по какой цели бить нам? Хочу выскользнуть в фазовое время. Но хрономоторы от неожиданной вибрации, которую автоматы сразу не погасили, разрегулированы. Если не будешь меня отвлекать…
— Я не буду тебя отвлекать, Анатолий!
И, чтобы не попадаться ему на глаза, она села позади. Кнудсен склонился над пультом, пальцы бегали по кнопкам — как по клавишам рояля в бурном фортепианном пассаже. Она видела его спину — какая хмурая спина, какие суровые плечи! А в лакированной панели мнемосхемы отражалось его лицо. Лицо было незнакомо: старый друг, сколько раз смотрелось на него, каждая чёрточка, каждая морщинка — так всегда представлялось — изучены абсолютно. Внешне все такое же: те же морщинки, те же глаза, те же волосы, но всё вместе — неожиданное.
Она помнила Анатолия — доброго паренька, так смешно смущавшегося, когда над его неуклюжестью подшучивали друзья; помнила мужчину, подавленного их общим великим несчастьем — гибелью её сына и мужа; знала и знаменитого хроноконструктора, создателя первых кораблей времени — спокойного, невозмутимого при осложнениях, равнодушного к своей славе, к учёным почестям… Этого, собранного и натянутого, сурового, почти жестокого — таким он глядел из панельного зеркала, — ещё не знала. Таким, наверное, был древний бог Хронос — недаром он повесил в каюте образ грозного бога.
Он уловил её взгляд в зеркале, ответил рассеянным взглядом, и тут же забыл о ней. На панели вспыхивали и погасали красные и зеленые огоньки, они вытягивались в линии, складывались в запутанные фигурки — схемы взаимодействия аппаратов. В их метании ощущался хаос, пальцы Кнудсена нажимали на кнопки — каждая красная и зелёная вспышка была ответом на приказы с пульта. Пальцы нервничали и сердились, они чего-то добивались, у них что-то не выходило. Правая рука разбрасывалась пальцами по всему пульту, левая била в одни и те же точки — как бы вызывая что-то из бездействия. И вскоре у Марии сложилась ясная картина — правая рука обеспечивала координацию, она создавала общий фон, она трудилась сосредоточенно и хладнокровно. А левая взывала: каждый палец, нажимая на свои кнопки, чего-то настойчиво требовал и раздражался, что требование не исполняется. Марию захватила живая речь левой руки, она хотела проникнуть в скрытое её значение, но смысл оставался вне её понимания. Мария не вынесла и сказала очень тихо:
— Не получается…
Кнудсен услышал и сердито ответил — сердился не на неё, а на разлаженные автоматы, она это поняла:
— Получится!
Он продолжал с той же быстротой и настойчивостью манипулировать с клавиатурой, и она вскоре определила, что картина вспышек меняется. Зеленые и красные огоньки складывались в правильные сочетания, стали повторяться одни и те же фигурки. Повторяющиеся фигурки, видимо, образовали схему, какой добивался Кнудсен. Его пальцы успокаивались — уже не раздражённые, просто властные, они приказывали, а не взывали. Из рук исчезало живое чувство, так поразившее Марию: они только что были самостоятельными личностями, со своими мыслями и знаниями, теперь снова стали только руками — работали, как и полагается рукам, исполнителям воли хозяина.
Кнудсен хмуро сказал:
— Выскользнули в фазу. Теперь буду определяться, где мы и когда мы в этом «где» и что нас ждёт?
Она спросила:
— Опасаешься нового нападения?
— Вряд ли. У рангунов нет хронопреобразователей. Мы в другом времени и в другом месте — стало быть, недоступная цель.
Она знала, что любой отход во времени от пути в будущее или в прошлое невозможен без смены места в пространстве. Таков кардинальный закон хронистики — начатки её она усвоила. Но тот же закон утверждал, что и малый выход в хронофазу иногда сопровождается несоразмерным броском в пространстве. Как далеко от прежнего места это их новое «где»? Не столкнутся ли они при перемещении с крупным материальным телом? Не унесло ли хронолет с Дилоны? Может быть, они снова в межзвёздном пространстве? И, словно отвечая на её молчаливые вопросы, Кнудсен сказал:
— Далеко не унесёт. И автоматы следят, чтобы перемещение в пространстве было такое же незначительное, как и во времени. Снимаю оптический экран.
Стены кабины стали прозрачными. Хронолет лежал на голой скале в долинке. Вокруг высились горы.
— Мы по-прежнему на Дилоне, это главное. Сейчас выйдем и определимся. Но перед этим я должен кое-что сказать тебе. Не время для выяснения отношений, но ты сама вызвала меня на это.
— Слушаю, Анатолий.
Он глядел строго и печально.
— Ты сказала, Мария, что простила мне гибель сына, но гибели Аркадия не простишь. Я хочу, чтобы ты знала: сам себе я гибели Алексея никогда не прощал. А товарищей мы спасём, если они ещё живы. И горе тем, кто будет мешать нам!
Она молча смотрела на него. Она все более убеждалась, что он иной, чем она всегда думала о нем.
2
Если это и была Дилона, то неизвестный её уголок. Дилоны обитали на лесных равнинах, рангуны укрывались в лесистых горах. Здесь тоже вздымались горы, но один голый камень, и травинки не росло на склонах. Мария читала в отчётах астронавтов, что на всех планетах, где есть воздух, вода и тепло, трава и деревья заполняют любые закоулки. Здесь этот закон нарушался. На Дилоне было вдоволь воздуха, воды и тепла — и в этом мёртвом уголке тоже; на Дилоне — не так уж далеко отсюда — шумели величественные леса, везде гнездилась жизнь.
Различие было лишь в том, что в иных местах эта жизнь на какое-то время сокрушалась хроноворотами, чтобы опять возродиться и снова быть сокрушённой. А здесь и намёка не было на жизнь — существующую или погибшую: какая-то абсолютная внежизненность. Мария вытащила «индикатор жизни» — маленький приборчик, с которым не расставалась. Не то что высокоорганизованных клеток, даже бактерий не показывал индикатор.
— Ты знаешь, почему здесь так голо? — спросила Мария.
— Знаю, — ответил Кнудсен.
— Результат хроноворотов, о которых Старейшина Старейшин рассказывал Мише?
— Не думаю. Здесь не кладбище погибшей жизни, а изначальное её отсутствие. Ничто живое здесь не возникает и сюда не добирается.
— Но почему?
— Погляди на свой наручный передатчик.
На ручном передатчике ярко светилась красная точка — индикатор опасных излучений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82