Все хорошо знают, к химической войне подкрадывались немцы, а не мы. Поэтому, при откате с Кубани, очень было неприятно, что из-за каких-то растяп в боепитании мы оставили на одном аэродроме штабели химических бомб - и немцы могли на этом разыграть международный скандал. Тогда-то старшему лейтенанту Коверченко, родом из Краснодара, дали двадцать человек парашютистов и сбросили в тыл к немцам, чтоб он все эти многовредные бомбы закопал в землю. (Уже догадались слушатели и зевают: дальше он попал в плен, теперь - изменник родины. А ни хренышка подобного!) Коверченко задание выполнил превосходно, со всей двадцаткой без потерь пересек фронт назад, и представлен был к Герою Советского Союза. Но ведь представление ходит и месяц и два, - а если ты в этого Героя тоже не помещаешься? "Героя" дают тихим мальчикам, отличникам боевой и политической подготовки - а у тебя если душа горит, выпить хоц-ца, а нечего? Да если ты Герой всего Союза - что ж они, гады, скупятся тебе литр водки добавить? И Иван Коверченко сел на лошадь и, по правде ничего о Калигуле не зная, въехал на лошади на второй этаж к городскому военкому чи коменданту: водки, мол, выпиши! (Он смекнул, что так будет попредставительней, как бы больше подобать Герою, и отказать трудней.) За это и посадили? - Нет, что вы! За это был снижен с Героя до Красного Знамени. Очень Коверченко нуждался выпить, а не всегда бывало, и приходилось кумекать. В Польше помешал он немцам взорвать один мост - и почувствовал этот мост как бы своим, и пока, до прихода нашей комендатуры, положил с поляков плату за проход и проезд по мосту: ведь без меня у вас его б уже не было, заразы! Сутки он эту плату собирал (на водку), надоело, да и не торчать же тут, - и предложил капитан Коверченко окружным полякам справедливое решение: мост этот у него купить. (За что и сел? - Не-ет.) Не много он и просил, да поляки жались, не собрались. Бросил пан капитан мост, черт с вами, ходите бесплатно. В 1949 году он был в Полоцке начальником штаба парашютного полка. Очень не любил майора Коверченко политотдел дивизии за то, что на политвоспитание он клал. Раз попросил он характеристику для поступления в Академию, но когда дали - заглянул и швырнул им на стол: "С такой характеристикой мне не в Академию, а к бендеровцам идти!" (За что?.. - За это вполне могли десятку сунуть, но обошлось.) Тут еще примкнуло, что он одного солдата незаконно в отпуск уволил. И что сам в пьяном виде гнал грузовую машину и разбил. И дали ему десять... суток ГУБЫ.Гауптвахты.
Впрочем, охраняли его свои же солдаты, они его любили беззаветно и отпускали с "губы" гулять в деревню. И так и быть стерпел бы он эту "губу", но стал ему Политотдел еще грозить судом! Вот эта угроза потрясла и оскорбила Коверченко: значит, бомбы хоронить - Иван лети? а за поганую полуторку - в тюрьму? Ночью он вылез в окно, ушел на Двину, там знал спрятанную моторку своего приятеля и угнал ее. Оказался он не пьянчужка с короткой памятью: теперь за все, что Политотдел ему причинял, он хотел мстить: и в Литве бросил лодку, пошел к литовцам просить: "братцы, отведите к партизанам! примите, не пожалеете, мы им накрутим!" Но литовцы решили, что он подослан. Был у Ивана зашит аккредитив. Он взял билет на Кубань, однако подъезжая к Москве, уже сильно напился в ресторане. Поэтому, из вокзала выйдя, прищурился на Москву и велел таксеру: - "Вези-ка меня в посольство!" - "В какое?" - "Да хрен с ним, в любое." И шофер привез. - "Это какое ж?" "Французское." - "Ладно." Может быть его мысль сбивалась, и намерения к посольству у него сперва были одни, а теперь стали другие, но ловкость и сила его ничуть не охилели: он не напугал приворотного милиционера, тихонь обошел в переулок и взмахнул на гладкий двухростовый забор. Во дворе посольства пошло легче: никто его не обнаружил и не задержал, он прошел внутрь, миновал комнату, другую и увидел накрытый стол. Многое было на столе, но больше всего его поразили груши, соскучился он по ним, напихал теперь все карманы кителя и брюк. Тут вошли хозяева ужинать. "Эй вы, французы! - стал на них первый наседать и кричать Коверченко. Подступило ему, что Франция ничего хорошего за последние сто лет не совершила. - Вы почему ж революцию не делаете? Вы что ж де Голля к власти тянете? А мы вас - кубанской пшеничкой снабжай? Не-вый-дет!!" - "Кто вы? Откуда?" - изумились французы. Сразу беря верный тон, Коверченко нашелся: "Майор МГБ". Французы встревожились: "Но все равно вы не должны врываться. Вы - по какому делу?" - "Да я вас в рот...!!" объявил им Коверченко уже напрямик, отдуши. И еще немного перед ними помолодцевал, да заметил,что из соседней комнаты уже звонят о нем по телефону. И хватило у него трезвости начать отступление, но - груши стали у него выпадать из карманов! - и позорный смех преследовал его... А впрочем стало у него сил не только уйти из посольства целым, но и куда-то дальше. На другое утро проснулся он на Киевском вокзале (не в Западную ли Украину ехать собрался?) - и тут вскоре его взяли. На следствии бил его сам Абакумов, рубцы на спине вздулись толщиною в руку. Министр бил его, разумеется не за груши, и не за справедливый упрек франзузам, а добивался: кем и когда завербован. И срок ему, разумеется, вкатили двадцать пять. Много таких рассказов, но как и всякий вагон, столыпин затихает в ночи. Ночью не будет ни рыбы, ни воды, ни оправки. И тогда, как всякий иной вагон, его наполняет ровный колесный шум, ничуть не мешающий тишине. И тогда, если еще и конвойный ушел из коридора, можно из третьего мужского купе тихо поговорить с четвертым женским. Разговор с женщиной в тюрьме - он совсем особенный. В нем благородное что-то, даже если говоришь о статьях и сроках. Один такой разговор шел целую ночь, и вот при каких обстоятельствах. Это было в июле 1950 года. На женское купе не набралось пассажирок, была всего одна молодая девушка, дочь московского врача, посаженная по 58-10. А в мужских занялся шум: стал конвой сгонять всех зэков из трех купе в два (уж по сколько там сгрудили - не спрашивай). И ввели какого-то преступника, совсем не похожего на арестанта. Он был прежде всего не острижен - и волнистые светло-желтые волосы, истые кудри, вызывающе лежали на его породистой большой голове. Он был молод, осанист, в военном английском костюме. Его провели по коридору с оттенком почтения (конвой сам оробел перед инструкцией, написанной на конверте его дела) - и девушка успела все это рассмотреть. А он ее не видел (и как же потом жалел!). По шуму и сутолоке она поняла, что для него освобождено особое купе рядм с ней. Ясно, что он ни с кем не должен был общаться. Тем более ей захотелось с ним поговорить. Из купе в купе увидеть друг друга в столыпине невозможно, а услышать при тишине можно. Поздно вечером, когда стало стихать, девушка села на край своей скамьи перед самой решеткой и тихо позвала его (а может быть, сперва напела тихо. За все это конвой должен был бы ее наказать, но конвой угомонился, в коридоре не было никого). Незнакомец услышал и, наученный ею, сел так же. Они сидели теперь спинами друг к другу выдавливая одну и ту же трехсантиметровую доску, а говорили через решетку, тихо, в огиб этой доски. Они были так близки головами и губами, как будто целовались, они не только коснуться друг друга, но даже посмотреть. Эрик Арвид Андерсен понимал по-русски уже вполне сносно, говорил же со многими ошибками, но в конце концов мысли передавал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 418 419 420 421 422 423 424 425 426 427 428 429 430 431 432 433 434 435 436 437 438 439 440 441
Впрочем, охраняли его свои же солдаты, они его любили беззаветно и отпускали с "губы" гулять в деревню. И так и быть стерпел бы он эту "губу", но стал ему Политотдел еще грозить судом! Вот эта угроза потрясла и оскорбила Коверченко: значит, бомбы хоронить - Иван лети? а за поганую полуторку - в тюрьму? Ночью он вылез в окно, ушел на Двину, там знал спрятанную моторку своего приятеля и угнал ее. Оказался он не пьянчужка с короткой памятью: теперь за все, что Политотдел ему причинял, он хотел мстить: и в Литве бросил лодку, пошел к литовцам просить: "братцы, отведите к партизанам! примите, не пожалеете, мы им накрутим!" Но литовцы решили, что он подослан. Был у Ивана зашит аккредитив. Он взял билет на Кубань, однако подъезжая к Москве, уже сильно напился в ресторане. Поэтому, из вокзала выйдя, прищурился на Москву и велел таксеру: - "Вези-ка меня в посольство!" - "В какое?" - "Да хрен с ним, в любое." И шофер привез. - "Это какое ж?" "Французское." - "Ладно." Может быть его мысль сбивалась, и намерения к посольству у него сперва были одни, а теперь стали другие, но ловкость и сила его ничуть не охилели: он не напугал приворотного милиционера, тихонь обошел в переулок и взмахнул на гладкий двухростовый забор. Во дворе посольства пошло легче: никто его не обнаружил и не задержал, он прошел внутрь, миновал комнату, другую и увидел накрытый стол. Многое было на столе, но больше всего его поразили груши, соскучился он по ним, напихал теперь все карманы кителя и брюк. Тут вошли хозяева ужинать. "Эй вы, французы! - стал на них первый наседать и кричать Коверченко. Подступило ему, что Франция ничего хорошего за последние сто лет не совершила. - Вы почему ж революцию не делаете? Вы что ж де Голля к власти тянете? А мы вас - кубанской пшеничкой снабжай? Не-вый-дет!!" - "Кто вы? Откуда?" - изумились французы. Сразу беря верный тон, Коверченко нашелся: "Майор МГБ". Французы встревожились: "Но все равно вы не должны врываться. Вы - по какому делу?" - "Да я вас в рот...!!" объявил им Коверченко уже напрямик, отдуши. И еще немного перед ними помолодцевал, да заметил,что из соседней комнаты уже звонят о нем по телефону. И хватило у него трезвости начать отступление, но - груши стали у него выпадать из карманов! - и позорный смех преследовал его... А впрочем стало у него сил не только уйти из посольства целым, но и куда-то дальше. На другое утро проснулся он на Киевском вокзале (не в Западную ли Украину ехать собрался?) - и тут вскоре его взяли. На следствии бил его сам Абакумов, рубцы на спине вздулись толщиною в руку. Министр бил его, разумеется не за груши, и не за справедливый упрек франзузам, а добивался: кем и когда завербован. И срок ему, разумеется, вкатили двадцать пять. Много таких рассказов, но как и всякий вагон, столыпин затихает в ночи. Ночью не будет ни рыбы, ни воды, ни оправки. И тогда, как всякий иной вагон, его наполняет ровный колесный шум, ничуть не мешающий тишине. И тогда, если еще и конвойный ушел из коридора, можно из третьего мужского купе тихо поговорить с четвертым женским. Разговор с женщиной в тюрьме - он совсем особенный. В нем благородное что-то, даже если говоришь о статьях и сроках. Один такой разговор шел целую ночь, и вот при каких обстоятельствах. Это было в июле 1950 года. На женское купе не набралось пассажирок, была всего одна молодая девушка, дочь московского врача, посаженная по 58-10. А в мужских занялся шум: стал конвой сгонять всех зэков из трех купе в два (уж по сколько там сгрудили - не спрашивай). И ввели какого-то преступника, совсем не похожего на арестанта. Он был прежде всего не острижен - и волнистые светло-желтые волосы, истые кудри, вызывающе лежали на его породистой большой голове. Он был молод, осанист, в военном английском костюме. Его провели по коридору с оттенком почтения (конвой сам оробел перед инструкцией, написанной на конверте его дела) - и девушка успела все это рассмотреть. А он ее не видел (и как же потом жалел!). По шуму и сутолоке она поняла, что для него освобождено особое купе рядм с ней. Ясно, что он ни с кем не должен был общаться. Тем более ей захотелось с ним поговорить. Из купе в купе увидеть друг друга в столыпине невозможно, а услышать при тишине можно. Поздно вечером, когда стало стихать, девушка села на край своей скамьи перед самой решеткой и тихо позвала его (а может быть, сперва напела тихо. За все это конвой должен был бы ее наказать, но конвой угомонился, в коридоре не было никого). Незнакомец услышал и, наученный ею, сел так же. Они сидели теперь спинами друг к другу выдавливая одну и ту же трехсантиметровую доску, а говорили через решетку, тихо, в огиб этой доски. Они были так близки головами и губами, как будто целовались, они не только коснуться друг друга, но даже посмотреть. Эрик Арвид Андерсен понимал по-русски уже вполне сносно, говорил же со многими ошибками, но в конце концов мысли передавал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 418 419 420 421 422 423 424 425 426 427 428 429 430 431 432 433 434 435 436 437 438 439 440 441