Любой прохожий, которому придет в голову повернуть ручку двери с улицы, может спокойно войти в дом.
Я еще повоевал некоторое время против судьбы, я попытался достать «ее» телефон у Генри, разумеется, не спрашивая его об этом, я стащил у него из кармана пиджака записную книжку. Это было легко сделать — Генри еще более рассеян, чем Гэтсби, я спустился с книжкой в бейсмент, в мое укрытие, и после долгих поисков, в книжке у него царил необычайный хаос, фамилии и имена и цифры наплывали друг на друга, все же обнаружил имя Рене и ее телефон, адреса не было. Я уже сомневался, что меня выебла и бросила именно Рене, может, другая девочка? В конце концов, я был очень stoned и пьяный, и везде, где мы с ней находились, была кромешная тьма. Единственное место, где я видел ее «на свету» — в элевейторе, если считать светом черную оргиевскую лампу. И за ту, наверное, минуту, вряд ли мы провели в элевейторе больше времени, я не рассмотрел незнакомку. Очки-то свои я оставил в комнате, да и занят я был другим — своим хуем и желанием, по-моему, целовал ее в шею.
Я позвонил Рене, и было занято, господа, у нее. Сердце мое убыстрение забилось, бедное мое сумасшедшее сердце. Я стал спешно придумывать, что я ей скажу. Не мог же я ей вдруг объявить: «Ну что, авантюристка, почему ты сбежала?» или «Ну что, молодая блядь?» Я позвонил еще через некоторое время, но на сей раз никто не отозвался. Я позвонил еще вечером, и тоже безрезультатно. Постепенно у меня накапливаются свои счеты с телефонными аппаратами. Я все больше и больше их ненавижу. На следующий день утром на мой звонок ответила служанка. Она вначале спросила мое имя и кто я. Я соврал, что я приятель Рене, голос у меня очень молодой, мне все это говорят. «Рене уехала с родителями в Европу, вернется только в октябре». И служанка назвала городок, кажется, на юге Франции.
Я, пожалуй, не смогу ее найти никогда, если она этого не захочет сама. Ведь даже если я дозвонюсь ей, что я скажу, и если даже наберусь наглости и напомню ей мягко о происшедшем будто бы со мной и с ней, она просто скажет, что я сумасшедший и наглый слуга. А если захочет сказать больше, то назовет меня сексуальным маньяком и бросит трубку. Она даже может сделать мне гадость, если захочет — позвонит самому Гэтсби и скажет, что его хаузкипер сошел с ума и вообразил… «можете представить, Стивен, что я…» Она, конечно, не скажет: «поеблась с ним в бейсменте», но скажет, что я сексуальный сумасшедший и пристаю к ней. В этом случае Гэтсби меня, вероятно, все же выгонит, не поможет и Ефименков в таком деле, нет.
Она, бесспорно, начиталась книжек и насмотрелась порнофильмов, куда она вероятно ходила, натянув какие-нибудь старые тряпки и накрасившись до невозможности под блядь. Ходила и небось ждала, что кто-нибудь ее там выебет. Сидела и дрожала от страха, глядя на спины одиноких мужиков, всякую минуту ожидая, что сейчас обладатель одной из спин подсядет к ней и положит руку на колено или сразу на пизду. Но вряд ли она там кому что-либо позволила, даже если подсаживались. Я понимаю, боязно, можно действительно наткнуться на хуй знает кого, даже на убийцу-психопата. Со мной дело было совершенно безопасное, не порнокинотеатр, открытый для любого урода, но дом ее приятеля, а я его слуга. Кое-что она, наверное, слышала обо мне от Генри или от пары его друзей, а если и не слышала, я был вполне с виду безобидное, но и здоровое существо. Cute, как говорила Дженни и другие женщины и девочки. Миленький.
Детективное это дело мной уже закрыто — преступника найти не удалось. Вернее, простите, преступницу найти не удалось. К моему жуткому до слез сожалению.
* * *
Вся моя жизнь на протяжении нескольких последних лет — это тоска по «action», по действию. Если, а я очень на это надеюсь, цивилизация наша начнет разваливаться в ближайшие пару десятилетий, я, конечно, найду себе применение тотчас, буду наверняка не из последних удальцов среди удальцов мира. Но пока единственное, что мне остается, — это писательство и секс — эти единственные две сферы, в которых человек, если он смел, до сих пор еще может проявить себя более или менее свободно. Все другие области давно патрулируются цивилизацией до мельчайших улочек и тупичков. И писательство и секс, бесспорно, тоже порабощены и зависят от цивилизации, от социального, но щели все-таки в машине есть. Или еще есть, или уже есть. Во всяком случае, они еще не умеют контролировать наши мысли, их гении в белых халатах еще не доискались до способа читать под нашими черепными коробками. Они давно подслушивают наши телефонные разговоры, роются в наших бумагах, но мысли они еще не читают. Хотя я совершенно уверен, что уже идет лихорадочная работа в этой области, и гении в белых халатах добьются своего, я верю в человеческий гений. Дай мне Бог умереть раньше этого великого открытия, ибо тогда уже хуй попишешь и поебешься на свободе.
С писательством у хаузкипера господина Стивена Грэя не очень движется. Американские издательства одно за другим отказываются печатать мою книгу. Может, они сговорились с моей бывшей подругой Сэрой? Хотя у меня давно уже начался зуд перемен, опять хочется переместиться на следующую ступеньку жизни, зуд честолюбия, я вынужденно сижу в слугах, и жизнь моя в миллионерском домике, войдя во второй год, совершает как бы второй круг. И это уже рутина, мне неинтересно, и я посматриваю по сторонам, куда бы свалить — неугомонный господин Лимонов Эдвард. Уже все, с кем я когда-то начинал жизнь — угомонились, кто в тюрьме, кто в семье, остановились, во всяком случае, даже Елена как будто устала и живет замужем за европейским своим аристократом и разве что изредка позволяет себе небольшие любовные приключения. Но не я.
Издатели отвечают Лайзе приблизительно одно и то же, что-то вроде: «Роман господина Лимонова слишком пугающий, его герой слишком негативен». Внутри себя, в глубине души я считаю, что они правы, отказываясь публиковать мой роман. В сущности говоря, я их враг, и такие книги, как моя, разрушают если не цивилизацию, то по крайней мере веру в нее, так что логично их не печатать. Но борьба есть борьба, посему я всеми силами стараюсь выиграть. Я давно уже не реагирую эмоционально на отказы, агентша методически посылает книгу в неохваченные еще книгой издательства, а если Лайзе надоест эта работа, я не умру от разрыва сердца. Я буду искать и найду себе нового агента, и начну все сначала Они жадны до денег, и они меня купят в конце концов. Я упрямый. Но, к сожалению, я еще и very sensitive, как отметила некогда моя подруга Дженни, и время от времени мне становится тошно, тогда я убегаю куда глаза глядят, как безумец, и чаще всего ищу облегчения в сексе.
Последний раз тошно было мне совсем недавно — после истории с Наташкой и кровью в ванной. И попал я в бордель. Причина была не в Наташке, вообще особой какой-то причины для душевного расстройства у меня не было, явной то есть не было, очевидно, нужен был мне от ровности жизни побег, от неудовлетворяющей меня моей борьбы. Может быть, было полнолуние. Кончился побег в борделе.
Да, лизал пизду проститутке. Но делает ли это меня менее мужчиной? Нет. Пизда, раскрытая, оказалась розовой, перед тем как давать мне ее, она вымыла пизду стоя перед раковиной, загребая воду в пизду ладошкой. Впрочем, пизда звучит грубовато, у Полы не пизда, у нее итальянская ее… что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Я еще повоевал некоторое время против судьбы, я попытался достать «ее» телефон у Генри, разумеется, не спрашивая его об этом, я стащил у него из кармана пиджака записную книжку. Это было легко сделать — Генри еще более рассеян, чем Гэтсби, я спустился с книжкой в бейсмент, в мое укрытие, и после долгих поисков, в книжке у него царил необычайный хаос, фамилии и имена и цифры наплывали друг на друга, все же обнаружил имя Рене и ее телефон, адреса не было. Я уже сомневался, что меня выебла и бросила именно Рене, может, другая девочка? В конце концов, я был очень stoned и пьяный, и везде, где мы с ней находились, была кромешная тьма. Единственное место, где я видел ее «на свету» — в элевейторе, если считать светом черную оргиевскую лампу. И за ту, наверное, минуту, вряд ли мы провели в элевейторе больше времени, я не рассмотрел незнакомку. Очки-то свои я оставил в комнате, да и занят я был другим — своим хуем и желанием, по-моему, целовал ее в шею.
Я позвонил Рене, и было занято, господа, у нее. Сердце мое убыстрение забилось, бедное мое сумасшедшее сердце. Я стал спешно придумывать, что я ей скажу. Не мог же я ей вдруг объявить: «Ну что, авантюристка, почему ты сбежала?» или «Ну что, молодая блядь?» Я позвонил еще через некоторое время, но на сей раз никто не отозвался. Я позвонил еще вечером, и тоже безрезультатно. Постепенно у меня накапливаются свои счеты с телефонными аппаратами. Я все больше и больше их ненавижу. На следующий день утром на мой звонок ответила служанка. Она вначале спросила мое имя и кто я. Я соврал, что я приятель Рене, голос у меня очень молодой, мне все это говорят. «Рене уехала с родителями в Европу, вернется только в октябре». И служанка назвала городок, кажется, на юге Франции.
Я, пожалуй, не смогу ее найти никогда, если она этого не захочет сама. Ведь даже если я дозвонюсь ей, что я скажу, и если даже наберусь наглости и напомню ей мягко о происшедшем будто бы со мной и с ней, она просто скажет, что я сумасшедший и наглый слуга. А если захочет сказать больше, то назовет меня сексуальным маньяком и бросит трубку. Она даже может сделать мне гадость, если захочет — позвонит самому Гэтсби и скажет, что его хаузкипер сошел с ума и вообразил… «можете представить, Стивен, что я…» Она, конечно, не скажет: «поеблась с ним в бейсменте», но скажет, что я сексуальный сумасшедший и пристаю к ней. В этом случае Гэтсби меня, вероятно, все же выгонит, не поможет и Ефименков в таком деле, нет.
Она, бесспорно, начиталась книжек и насмотрелась порнофильмов, куда она вероятно ходила, натянув какие-нибудь старые тряпки и накрасившись до невозможности под блядь. Ходила и небось ждала, что кто-нибудь ее там выебет. Сидела и дрожала от страха, глядя на спины одиноких мужиков, всякую минуту ожидая, что сейчас обладатель одной из спин подсядет к ней и положит руку на колено или сразу на пизду. Но вряд ли она там кому что-либо позволила, даже если подсаживались. Я понимаю, боязно, можно действительно наткнуться на хуй знает кого, даже на убийцу-психопата. Со мной дело было совершенно безопасное, не порнокинотеатр, открытый для любого урода, но дом ее приятеля, а я его слуга. Кое-что она, наверное, слышала обо мне от Генри или от пары его друзей, а если и не слышала, я был вполне с виду безобидное, но и здоровое существо. Cute, как говорила Дженни и другие женщины и девочки. Миленький.
Детективное это дело мной уже закрыто — преступника найти не удалось. Вернее, простите, преступницу найти не удалось. К моему жуткому до слез сожалению.
* * *
Вся моя жизнь на протяжении нескольких последних лет — это тоска по «action», по действию. Если, а я очень на это надеюсь, цивилизация наша начнет разваливаться в ближайшие пару десятилетий, я, конечно, найду себе применение тотчас, буду наверняка не из последних удальцов среди удальцов мира. Но пока единственное, что мне остается, — это писательство и секс — эти единственные две сферы, в которых человек, если он смел, до сих пор еще может проявить себя более или менее свободно. Все другие области давно патрулируются цивилизацией до мельчайших улочек и тупичков. И писательство и секс, бесспорно, тоже порабощены и зависят от цивилизации, от социального, но щели все-таки в машине есть. Или еще есть, или уже есть. Во всяком случае, они еще не умеют контролировать наши мысли, их гении в белых халатах еще не доискались до способа читать под нашими черепными коробками. Они давно подслушивают наши телефонные разговоры, роются в наших бумагах, но мысли они еще не читают. Хотя я совершенно уверен, что уже идет лихорадочная работа в этой области, и гении в белых халатах добьются своего, я верю в человеческий гений. Дай мне Бог умереть раньше этого великого открытия, ибо тогда уже хуй попишешь и поебешься на свободе.
С писательством у хаузкипера господина Стивена Грэя не очень движется. Американские издательства одно за другим отказываются печатать мою книгу. Может, они сговорились с моей бывшей подругой Сэрой? Хотя у меня давно уже начался зуд перемен, опять хочется переместиться на следующую ступеньку жизни, зуд честолюбия, я вынужденно сижу в слугах, и жизнь моя в миллионерском домике, войдя во второй год, совершает как бы второй круг. И это уже рутина, мне неинтересно, и я посматриваю по сторонам, куда бы свалить — неугомонный господин Лимонов Эдвард. Уже все, с кем я когда-то начинал жизнь — угомонились, кто в тюрьме, кто в семье, остановились, во всяком случае, даже Елена как будто устала и живет замужем за европейским своим аристократом и разве что изредка позволяет себе небольшие любовные приключения. Но не я.
Издатели отвечают Лайзе приблизительно одно и то же, что-то вроде: «Роман господина Лимонова слишком пугающий, его герой слишком негативен». Внутри себя, в глубине души я считаю, что они правы, отказываясь публиковать мой роман. В сущности говоря, я их враг, и такие книги, как моя, разрушают если не цивилизацию, то по крайней мере веру в нее, так что логично их не печатать. Но борьба есть борьба, посему я всеми силами стараюсь выиграть. Я давно уже не реагирую эмоционально на отказы, агентша методически посылает книгу в неохваченные еще книгой издательства, а если Лайзе надоест эта работа, я не умру от разрыва сердца. Я буду искать и найду себе нового агента, и начну все сначала Они жадны до денег, и они меня купят в конце концов. Я упрямый. Но, к сожалению, я еще и very sensitive, как отметила некогда моя подруга Дженни, и время от времени мне становится тошно, тогда я убегаю куда глаза глядят, как безумец, и чаще всего ищу облегчения в сексе.
Последний раз тошно было мне совсем недавно — после истории с Наташкой и кровью в ванной. И попал я в бордель. Причина была не в Наташке, вообще особой какой-то причины для душевного расстройства у меня не было, явной то есть не было, очевидно, нужен был мне от ровности жизни побег, от неудовлетворяющей меня моей борьбы. Может быть, было полнолуние. Кончился побег в борделе.
Да, лизал пизду проститутке. Но делает ли это меня менее мужчиной? Нет. Пизда, раскрытая, оказалась розовой, перед тем как давать мне ее, она вымыла пизду стоя перед раковиной, загребая воду в пизду ладошкой. Впрочем, пизда звучит грубовато, у Полы не пизда, у нее итальянская ее… что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87