Книга называлась «Молодой негодяй». Представленная Марье Васильевне, она понравилась ей и была напечатана в 1986 году. По выходе книги я страшным образом напился с Мишкой-типографом и потерял мои десять экземпляров книги в каком-то баре. Ещё я дико подрался, избил ногами крупного наркомана у Центра Помпиду, но каким-то чудом не попал в полицию. История эта изложена в рассказе «Обыкновенная драка». После публикации «Молодого негодяя» мы начали осуществлять следующий проект — стали набирать одну из моих книг рассказов, я тогда усиленно писал рассказы. Однако затея эта расстроилась, и не по моей вине. Я попал меж двух враждующих сторон. Одна сторона — это Марья Васильевна Розанова, вторая — художник Владимир Толстый. Я сейчас уже не помню, в чем заключалась суть ссоры между ними. Кажется, Толстый считал, что Марья Васильевна не заплатила ему за какую-то работу, может быть, за обложку или за корректуру книги, сделанную его женой Людмилой, и в ответ на это они не отдавали Марье Васильевне набор моей книги. Кажется, так. Но я, совершенно невинный, попал в эти эмигрантские страсти и некоторое время пытался примирить их между собой. Убедившись в удивительно серьёзной злобе с обеих сторон, я прекратил всякие отношения с человеком по фамилии Толстый, а от Марьи Васильевны отдалился. К тому же уже с 1982 года я стал сотрудничать с журналом «Revolution», позднее начал работать в «L'Idiot International», так что практически единственная связь с эмигрантской средой — с «Синтаксисом» — постепенно сошла на нет. В самом конце 80-х годов в Израиле неожиданно нашёлся издатель Мишель Михельсон, и у него я удовлетворял свою жажду увидеть мои тексты, опубликованные в оригинале — на русском. Михельсон — художник и типограф в одном лице — выпустил три прелестных книжки: в 1990 году книгу рассказов «Коньяк Наполеон», в 1992-м книгу рассказов «Великая мать любви» и в 1994-м — мини-роман «Смерть современных героев». У книг чудесные обложки, они эстетически красивы, — пожалуй, лучше оформленных книг у меня не было: ни из французских, да на любом языке, лучше не было. Последовал такой глубокий ров времени, лет в десять глубиной, из которого семья Синявских для меня выбралась только в 1996 году, когда они появились в Москве, в качестве соратников Горбачёва. Они участвовали в его избирательной кампании. Горбачёв, на мой взгляд, — деревенский идиот, попавший случайно в императоры великой державы, но с Синявскими, когда они мне позвонили, я согласился встретиться. Моя тогдашняя подруга Лиза, боявшаяся метро как огня (особенно она страшилась со слезами на глазах спускаться по эскалатору, подымалась много легче), сопровождала меня в этом визите. В большой интеллигентской квартире я нашел энергичную Марью Васильевну и тихого Андрея Донатовича, в клетчатой рубахе и пиджаке. Постепенно собрались гости. Когда мы выпили, я заметил, что руки у Синявского тряслись больше обычного. Вечер мы провели во взаимных уступках, соревнуясь в вежливости. Я не трогал Горбачёва, а в неприязни к Ельцину и его режиму интеллигентская компания со мной сходилась. Происходило это всё на Ленинском проспекте. По-моему, Марья Васильевна по-хулигански наслаждалась некоторым замешательством (переходящим у некоторых в испуг) интеллигентов, вызванным моим присутствием. Было такое впечатление, что она специально пригласила меня, чтобы попугать их мною. Однако я не был настроен агрессивно. Рядом сидела девушка, которую я любил, она мне очень нравилась, а интеллигенты-диссиденты — ну что с ними поделаешь, горбатого могила исправит. Уходя оттуда, мы целовались с Лизой, ожидая такси, долго и тщательно. Я часто жалею о Лизе, у неё были отличные сиськи… С кем она сейчас? Вновь окидывая взглядом тот вечер, я вижу Синявского очень тихим и вспоминаю, что, кажется, до этого он пережил инфаркт, что ли, и потому был такой тихий и ровный. Мы сидели рядом с ним, он положил Лизе кусок пирога на тарелку. «Правильно, Синявский, ухаживай за дамами!» — одобрила Розанова с другого конца стола.
Горбачёв, которого они явились поддерживать, бесславно провалился на выборах того же года. Набрал менее одного процента голосов. Массы к 1996 году поголовно и дружно возненавидели его. И за то, что он сделал, и за то, чего не сделал. Тут Синявские оказались невинны и слишком добры и не поняли, сколько большого зла на совести Горбачёва. Конечно, он не убивал людей лично, но, кромсая по границам, отрезая Восточную Европу, создал предпосылки для войн, убийств, арестов и разгромов на огромной территории. Тут честные Синявские ошиблись. В 1993-м они верно выразили свой ужас и протест против расстрела Белого Дома и подписали вместе с заклятым своим врагом Владимиром Максимовым обращение. Наталья Медведева, тогда в Париже в проблеске сознания (я, муж, был в Москве и в Белом Доме), организовала это обращение. И примирение сторон: Максимова с Синявскими.
В 1995-м мы расстались с Натальей. В феврале 1997 года умер Синявский. В 1998-м, в марте, я расстался окончательно с Лизой, в 1998-м, в апреле, ушёл из коллектива Национал-большевистской партии Дугин. Вся жизнь — это цепь встреч, а затем расставаний и смертей.
Максимов — оппонент Синявского, редактор журнала «Континент» — умер где-то между 1993 и 1997 годами. Раньше Синявского, но, в общем, в одно историческое время с ним.
Довольно унылый человек с сухой рукой, которого я видел несколько раз в жизни, в конце концов написал почему-то пьесу «Там вдали, за бугром…», основным персонажем которой являлся некто писатель Ананасов — юный анархист и ничевок, прототипом для которого послужил Лимонов. Однако режиссер театра Гоголя, поставивший в конце концов этот нравоучительный спектакль в сентябре 1992 года, уговорил Максимова оживить его, вставив в пьесу обширные монологи Ананасова, — целые страницы из романа «Это я, Эдичка». Спектакль так и начинается — Ананасов в военных штанах с кантом, голый по пояс, расхаживает по авансцене и декламирует куски из романа. «Мы стремились проследить судьбу русского интеллигента, писателя, оказавшегося за границей и не захотевшего стать, как все», — сказал режиссёр-постановщик спектакля Сергей Яшин газете «Московский комсомолец». Я пришёл на спектакль, когда он уже шёл около года. Прежде чем зайти в зал, я изрядно нагрузился алкоголем в кабинете режиссёра. И к концу действия, когда объявили, что вот, герой спектакля присутствует в зале, и меня позвали на сцену, я задел за последнюю ступень, ведущую на высокую сцену, и полетел горизонтально вперед на актёра, меня игравшего только что. На ногах я удержался чудом. А зрители, наверное, подумали, что я стараюсь соответствовать образу. На самом деле я был глухо пьян. Но хладнокровие меня не покинуло. Я пожал руку актёру, поблагодарил, и, пока зрители аплодировали, мы пестояли там, взявшись за руки.
Автора же спектакля Владимира Максимова я помню ярко в первый раз в доме на рю Лористон, где помещался «Континент». По странной иронии судьбы Шпрингер, западногерманский магнат, оплачивавший счета журнала и его существование, нашёл именно для редакции здание, где помещалось в годы оккупации Парижа гестапо. Что он этим хотел заявить, неизвестно, но совпадения быть не могло. К Максимову я пришёл с разряженной Еленой Щаповой, у нас шёл второй бурный роман, возможно, это был 1980-й или 1981 год.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83