) ресторане на Лесной улице. Тогда этот ужин не показался мне необычным, но сейчас, когда больше половины его участников мертвы, этот ужин выглядит в ином свете. Мертвенно-бледным кажется он мне, ужином мертвецов. Боровик с женой приехали за мной на машине и привезли в ресторан. Сам зал ресторана находился в полуподвальном помещении, столиков было немного. Было в изобилии мясо и много зелени — свежие помидоры, огурцы, лук, кинза. Боровик объяснил, что это не парижский, конечно, ресторан, но здесь есть свежие овощи, мясо и нет бандитов. Я сказал, что в Париже хожу в рестораны, только если меня приглашают издатели или ещё кто, кому что-то от меня нужно. Я плохо разбирался тогда в персоналиях России, я не знал, кто есть кто и потому не мог оценить тогда, какая там компания собралась. Долго я там не пробыл, у меня был ранний утренний авиарейс в Париж. Помню, что провожать нас вышел длинноволосый, как мне показалось, пегий человек в очках. Он сказал, что клятвенно обещает, что пригласит меня на своё телевизионное шоу. И дал мне визитку, а я, вежливый, продиктовал ему свой телефон там же, у входа в ресторан. В квартире на Герцена я поглядел на визитку. Там значилось: «Листьев Владислав». Позднее, когда он погиб, я пытался осмыслить его смерть и понял, что значения его смерти мне не понять. Я полагаю, он был неоригинальным и не-темнераментным тележурналистом. Скажем, Невзоров в своё время был много более интересным тележурналистом. Его репортаж, где он суёт микрофон умирающему от ранения в живот молодому бандиту с калмыцкой физиономией, вызвал, помню, зависть французских коллег. Часть репортажа продемонстрировало французское телевидение, по-моему, канал «Арте» с завистливой ремаркой, что в прекрасной Франции показать такое французу не позволили бы власти, блюдущие нравственность граждан. Невзоров чуть ли не жмет на живот умирающего и спрашивает: «Больно?» А парень вдруг тут же и преставился. Последний хрип, конвульсия. В сравнении с такими репортажами Листьев — мыльный пузырь.
Модные толстые ребята-мажоры (в школах таких дразнят «сало» или «пузо») на самом деле герои попсы. Они — подделка, слабый раствор. Толстый мальчик Боровик — слабый раствор феодала Семёнова. На самом деле Империя «Совершенно секретно» еле жива уже десять лет, с того майского дня, когда в машине Юлиан «стал заваливаться на сидевшего рядом Боровика». Империя попрошайничала и пыталась достать деньги у всех: от Лужкова до Гусинского и Коржакова. И вот 9 марта 2000 года в Шереметьево—1 стал заваливаться на полосу самолет ЯК-40 с Артёмом Генриховичем Боровиком, который сел тогда в самолёт и полетел, чтобы побеседовать с магнатом Зией Бажаевым, попросить, чтоб дал денег. И рухнул с высоты 50 метров. Империя «Совершенно секретно», начавшаяся с загадочных смертей, закончилась загадочной смертью. Кто кого убил? Над этим гадать можно сколько угодно, однако опять вспомним буржуазные романы XIX века, сколько там предательств, убийств, отравлений. И нам не кажутся эти преступления чем-то чрезмерным и ненормальным. Становление капитализма — питательная среда для преступлений. Чего удивляться, чего не сделаешь ради наследства, денег, money, gold, марок, франков, фунтов стерлингов! К папе Боровику, чего бы он сегодня ни говорил, наверняка ходили в гости гэбэшики, как домой. У Темы с детства были знакомства. А у гэбэшников были лаборатории, а в них наверняка были «современные яды, которые действуют опосредованно». Интересно, что советское посольство в Париже переслало, наконец, окончательные результаты расследования французской полиции через год, и именно год хранятся по закону в судебно-медицинском институте Парижа поражённые ткани (в случае Плешкова — внутренние органы). После года их уничтожают. Почему посольство вело себя так странно? Жена Плешкова Галя в отчаянии даже обращалась когда-то к экстрасенсу и экстрасенс увидел, что у Плешкова в номере есть люди. То есть он заглянул в то поле, которое существует всегда, и там увидел, что в номере у него были люди. Русские, говорящие по-русски. За ним заехал тогда журналист «VSD», чтобы привезти на обед к главному редактору, но до этого туда пришли говорящие по-русски. Москович? Почему нет, он жил в Париже. А где был 20-го и 21 апреля Тема Боровик? А вдруг в Париже? Мальчики-мажоры бывают везде. Однажды я шёл не спеша в темноте по Парижу и нёс в пакете упаковку пива «Гиннесс». Я вышел на свою рю де Тюренн почти против моего дома, там, где, сливаясь, две маленькие улочки — рю де Беллей и рю Тюриньи — впадают в мою рю де Тюрени. У обочины стоял чёрный автомобиль, и его внутренность была освещена. Заглянув в автомобиль, я узнал… мальчика-мажора Костю Эрнста, я знал его с 23 февраля 1992 года, когда он брал у меня интервью для передачи «Матадор». И после передачи я общался с ним несколько раз у Александра Шаталова, издателя моих книг. Мы поздоровались. Суетясь, он вышел из машины и сказал, что он и его друзья заблудились. «А я тут живу», — сказал я и показал на свой дом и на чердак, где три окна с краю были моими. Он приехал снимать fashion-shows. Была осень, и вот они с друзьями заблудились, все друзья русские. Я ушёл тогда, полный недоумения. Он мог быть в Париже, это не подозрительно, он мог заблудиться, и это не удивительно, но, блин, почему он заблудился под моими окнами? Рю де Тюренн не посещаемая туристами улица, здесь находятся оптовые магазины готового платья, так называемый «Сентьер» (пояс) Парижа, днем улица набита разгружающимся транспортом, а вечером тут пусто, хоть шаром покати, один прохожий на сто метров. Если бы Константин Эрнст не был мужчиной со специфическими вкусами, я бы приревновал его к Наташе, сказал бы, что она назначила ему встречу, но так как он мужчина со специфическими, то версия отпадает. Это пример того, как мальчики-мажоры появляются в самых неожиданных местах. Могут появляться.
Опять прокатываю картину банкета в Доме журналистов на Зубовской, в 1989-м. Он с женою пришли позже всех: меня поразила его тотально наетая физиономия, кажется, вот сейчас лопнет от напряжения жир изнутри. Беседовать с ним было интереснее: он знал кодовые понятия Запада, что отсутствовало даже у Семёнова. То есть я имею в виду, что есть язык за языком. Не переводной, а понятийный. Завистливый взгляд на мои остроносые туфли, на пиджак не в стиле 60-х, а настоящий 60-х, случайно оставшийся из запасов, выброшенных на продажу в 70-е, купленный мной за копейки в Нью-Йорке — новый, не ношенный долгие годы, привезённый в Париж, а стал я его носить в конце 80-х. «Сирс энд Врубек». Мне было наплевать па все эти этикетки, у меня просто уже, кроме этого, нечего было надеть, а он был знаток. Тогда ещё я вспомнил Мисиму, из его комментариев к «Хакагурэ», привожу текстуально:
«Сегодня, если вы пойдёте в джазовый клуб и заговорите с молодыми людьми лет двадцати, вы обнаружите, что они говорят абсолютно ни о чём. Лишь о том, как оригинально одеться и представлять из себя стильную фигуру. Я имел однажды следующий опыт. Придя в джаз-клуб, я едва успел сесть за стол, как парень за соседним столом начал мой перекрёстный допрос: «Вам сшили эти туфли? Где вам их сделали? И ваши запонки, где вы их купили? Где вы взяли такой материал на костюм? Кто ваш портной?» Он задавал мне вопрос за вопросом в быстром темпе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83