Как хорошо быть наблюдателем-натуралистом, читать по вечерам Альфреда Брема, Сетон-Томпсона и Бианки. Никто из них, однако, не описал побоище пернатых на Лубянке.
* * *
Не так, как в Тимирязевке, над малым прудом и над гротом, а трижды большей стаей зависло воронье над достославною Лубянкой. Кружило, граяло, сидело на карнизах. Отшатывалось разом к Кузнецкому мосту иль в сторону Мясницкой и, возвратившись, опять черно и плотно зависало над Лубянкой. А там происходила «смена караула»: чекисты пришлые в расход пускали прежних, и выходило, что вороны глаза клевали воронам.
Но речь покамест лишь о тех, кто глаз своим-то не клевал. Речь о предмете моих школярских наблюдений. Кто именно распорядился массовым отстрелом? Пришлые иль старые фигуры защитного цвета? – не разберешь. Но прецедент уже имелся. На Соловках, не испытав лирических волнений МХАТа, перестреляли чаек. По мнению начальства, их стоны-крики веселили зеков. Что до пернатых на Лубянке, то уши, всеслышащие уши, ловили шепоток: потому-де вороны слетелись, что шибко пахнет падалью. Ну, сволочи, ну, вражья клеветническая сила. Тотчас по крыше – ворошиловских стрелков. И началась пальба. И падаль к падали упала гроздьями. Треща костями и крылами, накрыла крыши падалищем.
Синоним «падалища» – «падло» имел широкое хождение в ГУЛАГе. А это «падалище» ронял сквозь зубы, и притом весьма осмысленно, Анцифер К-ов.
Какая философия в имени его, знавал, наверное, Сергей Булгаков, иначе он бы не писал о философии имен. Какая в этом вот «Анцифер» власть, вам не сказал бы даже С. Миронов, хоть книгу написал о тайной власти имени. Могу пролить, как говорится, свет. Анцифер, видите ли, это же Онисифор. Онисифор, вам надо знать, Онисифор– полезный, приносящий пользу. К-ов был полезен на Лубянке. А жил он в Тимирязевке, точнее, в Коптеве, по ту сторону пруда. Не «моего», другого, центрального в усадьбе графа Разумовского.
* * *
Зимою пруд, наследство крепостного права, и там, и сям пересекали лыжники. Все в валенках. Предместье не знало ни креплений, ни пьексов, что ли, короче, спортобувки. А летом огромный и проточный пруд служил ристалищем: пловцы пускались взапуски. А при луне лилось и разливалось на два голоса «Мы на лодочке катались», по воскресеньям непременно – «Из-за острова на стрежень».
На нашем берегу, лесистом, происходили не только наблюдения за вороньем, не только экскурсии и экскурсы Натальи Дмитриевны. О нет, под звездами в сих кущах случались регулярно тайные свиданья, утраты зрелой девственности и обретенье брачных уз неоднозначной прочности.
На берегу другом, звался он «цыганским», была «специфика». Не потому, что там водились оседлые цыгане: «Лудить, паять, кастрюли починять» – занятие прекрасное. (Забираю в скобки голубоглазого и кроткого цыгана Мишу. Мы встретились в Вятлаге и братски обнялись.) Нет, нет, «специфика» никак уж не цыганская. Минутно задержусь на топонимике.
Стояло в том краю село. Старое Коптево. И от него отпочковались выселки. Конечно, Коптевские. И что же? А то, что десятилетия спустя они приобрели необычный для столицы статус: Коптевские выселки НКВД. Выходит, поначалу жили выселенцы, а позже – спецпереселенцы. И, знаете ль, такие молодые. Родные детки врагов народа, студентики да старшеклассники. Ходил слушок: настанет срок – получат срок, этап и зону.
Я там бывал в «квартире» девять, ничем не отличимой от всех прочих. В бараке номер три, ничем не отличимом от других. «Квартира» об одно оконце, пусть без «намордника», но все равно слепое, особенно зимою, когда дни кратки и родится племя, которому не больно умирать. Пол земляной. Фанерные перегородки. Стены засыпные. Опилочки осели, просели, оскудели. А кровля плоская; железо летом пышет тухлым жаром, зимой ниспосылает тусклость стужи. Ни кухни, ни сортира; последний во дворе, чтоб на заду у неженок вскочил фурункул. Вчера еще они квартировали в домах особливых – на набережной, в Комсомольском переулке, на Преображенке, на ул. Мархлевского, на ул. Грановского… Тов. Сталин говорил: сын не ответчик за отца. Но правила имеют исключенье. Примером эти мальчики. Средь них застенчивый и, помнится, заика по имени Камилл. Камилл Артузов. Его отец – забыли? – чекист из очень крупных. К Джунковскому в Перловку ездил. Забыли? И проклял Сталина. И это тоже призабыли? – см. выше… Максим, фамилию не знаю, был добрый малый. Семен Киладзе и его сестра, а как в Москве-то очутились? Отец был зам. наркома в Грузии. Жила в бараке Хлоплянкина Татьяна, вот прелесть, никогда не унывала. Леня всем температуру мерил и объяснял причины поносов и запоров – учился Леня в медицинском.
Приглядывала за бараком тетя Васса. Уж не напрасно ль хозотдел держал вольнонаемную уборщицу? Отпрыски врагов народа, уважая труд уборщиц, которые, вы знаете, плоть от плоти, могли бы сами бороться за чистоту жилья. Могли бы. Однако тетя Васса метлою шаркала проформы ради. Много позже я нашел ей копию в Бутырской. За стадом голых зеков в отличной бане (клеймо «Бутюр» на шайках) надзор держала тетя Падла. Ой нет, не тетя, а тетеха! Ну, бабища, патлы будто бы золой присыпаны, под гимнастеркой груди-горы, на гимнастерке медальное брень-брень. Такой была и Васса. Вот разве без медалей. Зато она стучала. Куда, кому? А коменданту. Мордатый, поступью тяжелый, Бычков имел берлогу где-то там, у Сокола. В неделю раз он обходил барак, грозил за беспорядок расправой по-чекистски.
На выселки НКВД препровождали детей врагов народа сотрудники НКВД, конечно, мелкого калибра. И тут мы подошли к «специфике».
Предместью не было секретом – в барак улучшенного типа, утепленный, с дощатым полом, поселяли новичков-энкаведистов, все не московские, не городские, корнями деревенские. Одни служили в Красной Армии и, отслужив, не возвратились на родную пашню. Другие – из раскулаченных – лишенцами считались. А третьи обретались черте где. Куда как любопытны были бы анализы архивных данных, почерпнутых в отделе кадров. Надеюсь, это сделают свободные потомки, определяя повсеместность мужицкой тайной мести носителям пресветлых идеалов.
Я нипочем бы не узнал, кто он такой, Анцифер К-ов, когда бы не водился с Димой. Он жил тогда в бараке номер 3, квартира 9. Сын крупного чекиста, уже расстрелянного. Лобастый, бледный, с нервной дрожью пальцев. Он только-только поступил на исторический. Анцифер его подкармливал. Я не догадывался, кто он такой. Работает в НКВД, а какая должность, не думал, не гадал. Узнал после войны.
Дима рядовым под Москвой начал, из Берлина приехал младшим сержантом. Вину свою, вражий сын, смыл кровью. Но полукровкою остался. Мама умерла еще в 20-х, русская мама, но Диму по отцовской линии раз навсегда зачислили. К тому ж еще и на еврейке женился, что было, скажем честно, не очень-то совместно с послевоенной партийной линией.
Недавно обнаружил фотографию: по-летнему, в рубашках с распахнутым воротом, у него нога на ногу, сидим на скамейке, солнечными пятнами мечены. Он совсем уж лысый, морщины крупные, вялые; крупные губы мягко сложены. Штатский из штатских, будто и не получил ни «Красную Звезду», ни «За отвагу», будто не пел на марше про Украину золотую, Белоруссию родную, не разбивал сапоги всмятку: «Артиллеристы, Сталин дал приказ…».
Если не ошибаюсь… Нет, не ошибаюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151