Неизбежность субъекта
В разделах о Фуко и
Дерриде уже упоминался
поразительный парадокс пост-
структуралистского мышления,
150
когда все попытки, и казалось бы весьма успешные, по теорети-
ческой аннигиляции субъекта неизбежно заканчивались тем, что
он снова возникал в теоретическом сознании как некая неулови-
мая и потому неистребимая величина. Деррида, по сравнению с
Кристевой, гораздо позже -- где-то в 80-х гг. придет к теоре-
тическому признанию неизбежности субъекта, Фуко -- в самом
начале 80-х гг. Кристева при всех яростных на него нападках,
не смогла от него "избавиться" и в начале 70-х. Разумеется,
речь может идти лишь о совсем "другом", глубоко нетрадицион-
ном субъекте, лишенном целостности сознания, принципиально
фрагментированном (morcele), "дивиде" (в противоположность
классическому, по самому своему определению "неделимому"
индивиду), и тем не менее, постоянно ощущаемая потребность в
тематике субъекта у Кристевой -- неопровержимое свидетель-
ство неизбежного сохранения субъекта как константы всей сис-
темы ее теоретических построений.
В предположительном, чисто гипотетическом плане можно
сказать, что непрерывная, то ослабевающая, то усиливающаяся
политическая ангажированность Кристевой регулярно требовала
от нее осознанного акта политического и социального выбора
позиции. Что не могло не порождать теоретическую рефлексию
о роли, месте и философском значении индивидуальной воли
человека. Происходил определенный разрыв между общепост-
структуралистской мировоззренческой позицией и реальной
практикой общественного поведения Кристевой с ее неуемным
политическим темпераментом. Эта внутренняя двойственность,
возможно, и явилась одной из причин, почему ее более чем
условно называемый "семанализ" не получил столь широкого
распространения, проще говоря, не превратился в "анали-
тическую дидактику", как, например, американский деконструк-
тивизм. Хотя аналитический аппарат, разработанный Кристевой
в ее "Семиотике" (1969), "Революции поэтического языка"
(1974) и "Полилоге" (1977) более фундаментально научно и
логически обоснован, но, увы! сама эта фундаментальность и
тенденция к всеохватности сослужили ей плохую службу, сделав
ее слишком сложной для средне-литературоведческого воспри-
ятия, по сравнению с относительной "простотой" и практической
применимостью американского деконструктивистского анализа.
Подытоживая различия, которые существовали в 70-х гг.
между Дерридой и Кристевой, можно свести их к следующему:
для Дерриды (как и для Фуко и Барта той эпохи) субъект (т.
е. его сознание) был в гораздо большей степени "растворен" в
языке, как бы говорящем через субъекта и помимо него, на-
сильно навязывающем ему структуры сознания, в которых субъ-
151
ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ
ект беспомощно барахтался, имея в качестве единственной своей
опоры в противостоянии этим структурам лишь действие бессоз-
нательного. Причем последнее в большей степени характерно
для Фуко и Барта, чем собственно для Дерриды, ибо, с его
точки зрения, противоречивость сознания как такового была
главным действующим лицом истории. Телькелевская политиче-
ская ангажированность Кристевой, ее нацеленность на
"революционную" перестройку общества заставляли ее напря-
женно искать пути выхода из этого теоретического тупика, а
единственно возможный источник, откуда смогли бы исходить
импульсы к разрушению старых мыслительных структур и ут-
верждению новых, она находила лишь в субъекте.
В определенном плане поиски Кристевой несомненно пере-
кликаются с мечтой Фуко об "идеальном интеллектуале", но в
гораздо большей степени они оказываются близкими настроени-
ям "левого деконструктивизма" 80-х гг., а ее постоянная озабо-
ченность проблематикой субъекта предвосхищает ту переориен-
тацию теоретических исследований, которая наметилась в этой
области на рубеже 80-х -- 90-х гг. (прежде всего в феминист-
ской "ветви" постструктуралистской мысли). Поэтому, можно
сказать, что Кристева несколько "обогнала" некоторые линии
развития постструктурализма, выявив в нем те акценты, которые
стали предметом исследования спустя десятилетие.
Для Кристевой оказалась неприемлемой сама позиция
"надмирности", "отстраненности", "принципиальной исключенно-
сти" из "смуты жизненного бытия" со всей ее потенциальной
взрывоопасностью, которую демонстрирует теория Дерриды.
Для нее соучастие в процессах общественного сознания, пере-
живаемое ею как сугубо личностное и эмоционально-реактивное
в них вовлечение, находит (и должно находить, по ее представ-
лению) полное соответствие в ее собственной теоретической
рефлексии, которая если и не воспевала, то по крайней мере
столь же экзальтированно отражала состояние умственной воз-
бужденности, наэлектризованности, питаемое майскими собы-
тиями 1968 г. Разумеется, мне бы не хотелось создавать ложное
впечатление, что теория Кристевой может быть целиком объяс-
нена политическими событиями во Франции той эпохи. Естест-
венно, все гораздо сложнее и далеко не столь однозначно, про-
сто (если вообще это слово здесь уместно) произошло совпаде-
ние или наложение личностного мироощущения Кристевой, ее
восприятия жизни (не забудем о ее "социалистическом болгар-
ском происхождении") на философско-эстетический и литера-
турный "климат" Франции того времени, когда подспудно вы-
зревавшие новые идеи и теории получили внезапный, мощный
энергетический импульс, разряд политической событийности,
спровоцировавший их дальнейшее бурное развитие.
Место Кристевой в постструктуралистской перспективе
Кристева, как и Делез, не создала ни достаточно долговре-
менной влиятельной версии
постструктурализма, ни своей
школы явных последователей
(за исключением феминист-
ской критики), хотя ее роль в
становлении постструктурали-
стской мысли, особенно на ее
первоначальном этапе, была
довольно значительной. Она
активно аккумулировала идеи Барта, Дерриды, Лакана, Фуко,
развивая их и превращая их в специфический для себя литера-
турно-философский комплекс, окрашенный в характерные для
конца 60-х -- первой половины 70-х гг. тона повышенно экс-
прессивной революционной фразеологии и подчеркнуто эпати-
рующей теоретической "сексуальности" мысли. Вполне возмож-
но, что в атмосфере духовной реакции на студенческие волнения
той эпохи консервативно настроенное американское литературо-
ведение постструктуралистской ориентации настороженно отне-
слось к "теоретическому анархизму" Кристевой, как впрочем и
ко всем "телькелистам", за исключением всегда стоявшего особ-
няком Р. Барта, и не включило ее в деконструктивистский ка-
нон авторитетов. Поэтому влияние Кристевой на становление
деконструктивизма в его первоначальных "йельском" и "феноме-
нологическом" вариантах было минимальным.
Новый пик влияния Кристевой пришелся на пору формиро-
вания постмодернистской стадии эволюции постструктурализма,
когда обнаружилось, что она первой сформулировала и обосно-
вала понятие "интертекстуальности", а также когда образовалось
достаточно мощное по своему интернациональному размаху и
воздействию движение феминистской критики, подготовившей
благоприятную почву для усвоения феминистских идей француз-
ской исследовательницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83