— Проверьте, — мрачно сказал официант, точно речь шла о кобыле.
Блюдо подали в большой миске. Хрустящие кусочки огурца, помидоры, чесночный хлеб, зеленый и красный перец и лед плавали в приправленной перцем жидкости, похожей на смесь растительного масла с уксусом.
— Это же овощной суп, — сказала Кэтрин. — Как вкусно!
— Это gazpacho, — сказал официант.
Они выпили вальдепеньясского вина, которое быстро пьянило после лансанильского, временно нейтрализованного gazpacho. Все вместе ударило в голову.
— Что это за вино? — спросила Кэтрин.
— Африканское, — сказал Дэвид.
— Недаром говорят, Африка начинается за Пиренеями, — сказала Кэтрин. — Помню, я поразилась, услышав это впервые.
— Сказать легко, — сказал Дэвид. — На самом деле все не так просто. Пей вино.
— Откуда же мне знать, где начинается Африка, если я никогда не была там? Все так и норовят тебя надуть.
— Не сомневайся. Африку видно сразу.
— Уж Страна-то Басков точно не похожа на Африку, во всяком случае, как я ее себе представляю.
— Астурия и Галисия тоже не похожи, но чем дальше от побережья, тем больше это напоминает Африку.
— А почему никто никогда не писал эту страну? — спросила Кэтрин. — На всех картинах только Эскориал на фоне гор.
— Вокруг сплошь одни горы, — сказал Дэвид. — Никто не хотел покупать картины Кастилии, такой, как ты ее видела. Здесь не было пейзажистов. А художники писали только то, что им заказывали.
— Кроме «Толедо» Эль Греко. Ужасно, такая прекрасная страна, и не нашлось хороших художников написать ее, — сказала Кэтрин.
— Возьмем что-нибудь после супа? — спросил Дэвид.
К ним подошел хозяин ресторанчика, грузный, с квадратным лицом, коротышка средних лет.
— Он хочет, чтобы мы взяли что-нибудь мясное.
— Hay solomillio muy bueno,10 — настаивал хозяин.
— Нет, спасибо, — сказала Кэтрин. — Только салат.
— Ладно, хотя бы выпейте немного, — сказал хозяин и, открыв кран бочонка, стоявшего за стойкой бара, наполнил кувшин.
— Пожалуй, мне не надо пить, — сказала Кэтрин. — Прости, я так разболталась. Извини, если наговорила глупостей. Вот так всегда.
— Ты очень интересно рассуждаешь, особенно для такого жаркого дня. Вино развязало тебе язычок?
— Но совсем не так, как после абсента, — сказала Кэтрин. — Ничего опасного. Я начала новую, добропорядочную, жизнь и теперь читаю, стараюсь познать окружающий мир и поменьше думать о себе, и я попытаюсь так держать, но вряд ли нам следует оставаться в городе в такое время года. Может быть, уедем? По дороге я видела столько прекрасного и хотела бы все нарисовать, но я не рисую и никогда не умела. А еще не знаю, столько интересного я могла бы писать, но даже письма у меня толком не получаются. До приезда в эту страну я и не думала стать художницей или начать писать. А теперь меня точно гложет что-то, и я ничего не могу поделать.
— Пейзаж есть пейзаж. И делать с ним ничего не надо. И «Прадо» есть «Прадо», — сказал Дэвид.
— Существует только то, что мы видим, — сказала она. — И я не хочу, чтобы я умерла и все исчезло.
— Ты запомнишь каждую милю нашего пути. Желтую землю, и седые горы, и гонимую ветром соломенную сечку, и длинные ряды сосен вдоль дороги. Ты запомнишь все, что видела и что чувствовала, и все это твое. Разве ты не запомнила Ле-Гро-дю-Руа или Эг-Морт и долину Камарг, которую мы исколесили на велосипедах? Все это останется.
— А что будет, когда я умру?
— Тогда не будет тебя.
— Но я не хочу умирать.
— Тогда живи, пока живется. Смотри, слушай и запоминай.
— А если не смогу запомнить?
Он говорил о смерти так, словно она ничего не меняла. Женщина выпила вино и посмотрела на толстые стены с зарешеченными окошками, выходившими на узкую улочку, где никогда не было солнца. А в открытую дверь видна была сводчатая галерея и яркий солнечный свет на стертых булыжниках площади.
— Опасно выходить за пределы своего мирка, — сказала Кэтрин. — Пожалуй, я вернусь в свой, наш мирок, который я выдумала. Я хочу сказать, мы выдумали. Я там пользовалась большим успехом. Прошло всего четыре недели. Вдруг мне опять повезет? Принесли салат, и теперь они не видели ничего, кроме зелени на темном столе да солнца на площади за сводчатой галереей.
— Тебе полегче? — спросил Дэвид.
— Да, — сказала она. — Я так много думала о себе, что снова стала несносной, как художник, у которого в голове только собственный портрет. Это было ужасно. Теперь мне лучше. Надеюсь, все будет хорошо.
Прошел сильный дождь, и жара спала. В затененной жалюзи просторной комнате отеля «Палас» было прохладно. Они вместе легли в глубокую ванну, а потом повернули кран, и стремительный поток воды со всей силой обрушился на их тела. Они растерли друг друга большими полотенцами и забрались в постель. Свежий ветер с моря проникал через ставни и ласкал их тела. Кэтрин лежала, подперев голову руками.
— А что, если мне снова превратиться в мальчика? Это не очень неприятно?
— Ты нравишься мне такая, как есть.
— Так заманчиво. Но наверное, в Испании следует быть осторожнее. Это такая строгая страна.
— Оставайся сама собой.
— А почему у тебя голос меняется, когда ты говоришь мне это? Пожалуй, я решусь.
— Нет. Не теперь.
— Спасибо и на этом. Тогда буду любить тебя как женщина, а уж потом…
— Ты — женщина. Женщина. Моя любимая девочка, Кэтрин.
— Да, я — твоя женщина, и я люблю тебя, люблю, люблю.
— Молчи.
— Не буду. Я — твоя Кэтрин, и я люблю тебя, ну пожалуйста, я люблю тебя всегда, всегда…
— Тебе незачем повторять это. Я сам вижу.
— Мне нравится говорить, и я должна и буду говорить. Я всегда была чудной и послушной девочкой и буду такой. Обязательно буду.
— Можешь не повторять.
— А я буду. Я говорю и говорила, и ты сам говорил. А теперь, пожалуйста. Ну пожалуйста.
Они лежали неподвижно, и она сказала:
— Я так люблю тебя, и ты такой замечательный муж.
— Не может быть!
— Я тебе понравилась?
— А ты как думаешь?
— Думаю, да.
— Очень.
— Раз обещала, то буду стараться. А теперь, можно, я снова стану мальчиком?
— Зачем?
— Ну чуть-чуть.
— Не понимаю.
— Все было чудесно, и мне хорошо, но ночью я хотела бы еще раз попробовать, если ты не против. Ну можно? Только если ты не против?
— Мне-то что?
— Значит, можно?
— Тебе очень хочется?
Он не спросил, нужно ли ей это, и все же она сказала:
— Не то чтобы мне это было нужно, но, пожалуйста, если можно, ладно?
— Ладно. — Он обнял ее и поцеловал.
— Кроме нас, никто не догадается, кто я. Мальчиком я буду только по ночам, и тебе не придется краснеть за меня. Можешь не волноваться.
— Ладно, малыш.
— Я соврала, что мне это не нужно. Сегодня на меня нашло так неожиданно.
Он закрыл глаза и старался ни о чем не думать, но ощущение потери не оставляло его.
— А сейчас давай поменяемся. Ну же. Теперь твоя очередь меняться. Не заставляй меня делать это за тебя. Ну? Хорошо, я сама. Вот теперь ты другой, да? Ты сам этого хотел. Да? Ты сам. Ты тоже хотел. Да? Я заставила, но ведь и ты… Да, да, ты сам. Ты моя сладкая нежная Кэтрин. Ты моя девочка, моя любимая, единственная девочка. О, спасибо тебе, моя Кэтрин…
Она долго лежала рядом, и он решил, что она заснула. Потом она медленно поднялась на локтях и сказала:
— На завтра я приготовила себе дивный сюрприз. Утром пойду в «Прадо» и посмотрю все картины глазами мальчика.
— Сдаюсь, — сказал Дэвид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46