Она все меньше и меньше понимает твою работу. Но ты работал на совесть, и, пока можешь писать, ничего тебе не страшно. Помоги ей, а о себе не думай. Завтра нужно еще раз пройтись по тексту и отточить рассказ».
Дэвид старался не думать о рассказе. Писать он любил больше всего на свете, а ведь он любил многое. Он понимал, что, работая над произведением, важно не переусердствовать. Осторожнее — словно приоткрываешь дверь темной комнаты ровно на столько, чтобы взглянуть, как проявляется негатив. «Дай рассказу отлежаться, — говорил он себе. — В жизни ты — совершеннейший дурак, но в этом кое-чему научился».
Он стал думать о девушках и не мог решить, стоит ли ему выяснять, чем они собираются заниматься и не хотят ли поехать на море. В конце концов, сегодняшний день принадлежал ему и Марите, и, должно быть, она ждет его. Возможно, день еще неокончательно потерян для всех троих. Наверное, они уже что-то придумали. Нужно пойти и спросить. «Иди же тогда, — сказал он себе. — Не стой в нерешительности. Пойди разыщи».
Дверь в комнату Мариты была закрыта, но из-за двери были слышны их голоса. Когда Дэвид постучал, голоса смолкли.
— Кто там? — спросила Марита.
Он услышал смех Кэтрин и ее голос:
— Кто бы ты ни был, входи.
Потом что-то сказала Марита, и Кэтрин крикнула:
— Входи, Дэвид.
Он открыл дверь. Девушки лежали в постели, укрывшись простыней.
— Милости просим, — сказала Кэтрин. — Тебя-то нам и недоставало.
Дэвид молча смотрел на девушек, грустную темноволосую и смеющуюся белокурую. Марита пыталась подать ему глазами знак. Кэтрин продолжала хохотать.
— Ну, что же ты не идешь к нам, Дэвид?
— Я зашел спросить: вы пойдете купаться?
— Не хочется, — сказала Кэтрин. — Наследница спала, и я забралась к ней. Но она оказалась очень добропорядочной и попросила меня уйти. Совершенно не желает изменять тебе. Может быть, ты придешь к нам, чтобы мы могли сохранить верность друг другу?
— Нет, — сказал Дэвид.
— Ну, пожалуйста, Дэвид, — сказала Кэтрин. — Не порти такой чудесный день.
— Пойдешь на море? — спросил Дэвид Мариту.
— С удовольствием, — ответила девушка, глядя на него поверх простыни.
— Ну же, вы, пуритане, — сказала Кэтрин. — Будьте умницами. Иди к нам, Дэвид.
— Я хочу плавать, — сказала Марита. — Пожалуйста, выйди, Дэвид.
— Уж и посмотреть на тебя нельзя? — сказала Кэтрин. — Он же видел тебя на пляже.
— Посмотрит в бухте, — сказала Марита. — Пожалуйста, Дэвид, выйди.
Он вышел, не оборачиваясь, и закрыл за собой дверь, слыша, как Марита выговаривала что-то Кэтрин, а та смеялась. Он прошел по каменным плитам террасы до угла гостиницы и стал смотреть на море. Дул легкий бриз. Три французских эсминца и крейсер, черные, четкие силуэты которых были точно выгравированы на голубой поверхности, шли боевым порядком, отрабатывая какой-то маневр. Корабли были далеко в море, и опознать их можно было только по размерам силуэтов. Потом они прибавили скорость, меняя порядок, и на носовой части обозначились различительные белые полосы. Пока девушки не вышли к нему, Дэвид наблюдал за кораблями.
— Пожалуйста, не дуйся, — сказала Кэтрин.
Они были в пляжных костюмах, и Кэтрин поставила на железный стул сумку с полотенцами и халатами.
— Ты тоже идешь купаться? — спросил Дэвид.
— Если ты не сердишься на меня.
Дэвид промолчал и продолжал смотреть на меняющие курсы корабли. Еще один эсминец резко повернул, показав белую полоску на носовой части. Эсминец задымил, и черный, постепенно расползающийся дымовой плюмаж потянулся за шедшим по флангу кораблем.
— Я пошутила, — сказала Кэтрин. — Мы ведь с тобой и не такое придумывали. Ты и я.
— Что они делают, Дэвид? — спросила Марита.
— Это противолодочный маневр, — сказал он. — Возможно, они работают вместе с подлодками. Наверное, пришли сюда из Тулона.
— Я видела их в Сен-Максиме или Сен-Рафаэле, сказала Кэтрин. — Только вчера.
— Из-за дымовой завесы непонятно, что они делают, — сказал Дэвид. — Должны быть еще корабли, но нам их не видно.
— А вот и самолеты, — сказала Марита. — Какие красивые!
Три крошечных, изящных гидроплана вынырнули из-за мыса и шли низко над морем.
— Помнишь, в начале лета у них были учебные стрельбы, вот был грохот, — сказала Кэтрин. — Стекла дрожали. Как ты думаешь, Дэвид, они будут бросать глубинные бомбы?
— Не знаю. Думаю, нет, потому что в маневрах участвуют настоящие подлодки.
— Я тоже поплаваю, можно, Дэвид, пожалуйста, — сказала Кэтрин. — Я сразу же уйду, и вы останетесь на море совсем одни.
— Я же позвал тебя купаться, — сказал Дэвид.
— И то правда, — сказала Кэтрин. — Позвал. Тогда пошли вместе и будем друзьями, и пусть всем будет хорошо. Если самолеты пролетят низко, летчики непременно увидят нас в бухте, и это поднимет им настроение.
Самолеты действительно пролетели низко над бухтой, пока Дэвид и Марита плавали вдали от берега, а Кэтрин загорала на песке. Самолеты пронеслись над пляжем — три звена по три машины в каждом, и рев моторов оглушил бухту, а потом стих, и гидропланы ушли в направлении Сен-Максима.
Дэвид и Марита поплыли назад к берегу и сели на песок рядом с Кэтрин.
— Даже не взглянули на меня, — сказала Кэтрин. — Какие деловые ребята.
— А чего ты ждала? Аэрофотосъемки? — спросил Дэвид.
После того как они вышли из гостиницы, Марита вообще мало говорила, и на сей раз она тоже промолчала.
— А забавно было, когда Дэвид еще был со мной, сказала, обращаясь к Марите, Кэтрин. — Помню даже, я любила все, что любил он. И ты должна попробовать полюбить все это. Слышишь, наследница? Правда, если он еще сам не все разлюбил.
— Ты не все еще разлюбил, Дэвид? — спросила Марита.
— Он все променял на свои рассказы, — сказала Кэтрин. — А раньше он сколько всего любил. Надеюсь, тебе нравятся его рассказы, наследница?
— Нравятся, — сказала Марита. Она смотрела мимо Дэвида, куда-то в море, но он видел ее безмятежное лицо, мокрые волосы, шелковистую кожу и красивое тело.
— Это хорошо, — лениво произнесла Кэтрин, так же лениво и глубоко вздохнула и откинулась на халат, расстеленный на еще теплом от полуденного солнца песке. — Потому что это все, на что ты можешь рассчитывать. Раньше он многим увлекался, и у него все великолепно получалось. Замечательная была жизнь, а теперь он думает только об Африке, папаше-пьянице и газетных вырезках. Ох уж эти вырезки. Он тебе их еще не показывал, наследница?
— Нет, — сказала Марита.
— Значит, покажет, — сказала Кэтрин. — Он как-то пытался подсунуть их мне в Ле-Гро-дю-Руа, но я не поддалась. Там были сотни газетных вырезок; и почти все с его фотографией, везде одинаковой. Уж лучше таскать с собой неприличные открытки. По-моему, он перечитывает их, оставшись наедине, и даже изменяет мне с ними. Должно быть, для этого у него и стоит мусорная корзина. Он с ней не расстается. Он сам говорил, что для писателя нет ничего важнее…
— Пойдем плавать, Кэтрин, — сказала Марита. — Я что-то замерзла.
— Я хочу сказать, для писателя корзина важнее всего, — сказала Кэтрин. — Я даже думала, не приобрести ли для него что-нибудь этакое, достойное его таланта. Но он никогда не выбрасывает свои произведения в корзину. Он пишет в смехотворных детских тетрадочках и ничего не выбрасывает. Он только зачеркивает написанное и пишет на полях. Сплошное надувательство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Дэвид старался не думать о рассказе. Писать он любил больше всего на свете, а ведь он любил многое. Он понимал, что, работая над произведением, важно не переусердствовать. Осторожнее — словно приоткрываешь дверь темной комнаты ровно на столько, чтобы взглянуть, как проявляется негатив. «Дай рассказу отлежаться, — говорил он себе. — В жизни ты — совершеннейший дурак, но в этом кое-чему научился».
Он стал думать о девушках и не мог решить, стоит ли ему выяснять, чем они собираются заниматься и не хотят ли поехать на море. В конце концов, сегодняшний день принадлежал ему и Марите, и, должно быть, она ждет его. Возможно, день еще неокончательно потерян для всех троих. Наверное, они уже что-то придумали. Нужно пойти и спросить. «Иди же тогда, — сказал он себе. — Не стой в нерешительности. Пойди разыщи».
Дверь в комнату Мариты была закрыта, но из-за двери были слышны их голоса. Когда Дэвид постучал, голоса смолкли.
— Кто там? — спросила Марита.
Он услышал смех Кэтрин и ее голос:
— Кто бы ты ни был, входи.
Потом что-то сказала Марита, и Кэтрин крикнула:
— Входи, Дэвид.
Он открыл дверь. Девушки лежали в постели, укрывшись простыней.
— Милости просим, — сказала Кэтрин. — Тебя-то нам и недоставало.
Дэвид молча смотрел на девушек, грустную темноволосую и смеющуюся белокурую. Марита пыталась подать ему глазами знак. Кэтрин продолжала хохотать.
— Ну, что же ты не идешь к нам, Дэвид?
— Я зашел спросить: вы пойдете купаться?
— Не хочется, — сказала Кэтрин. — Наследница спала, и я забралась к ней. Но она оказалась очень добропорядочной и попросила меня уйти. Совершенно не желает изменять тебе. Может быть, ты придешь к нам, чтобы мы могли сохранить верность друг другу?
— Нет, — сказал Дэвид.
— Ну, пожалуйста, Дэвид, — сказала Кэтрин. — Не порти такой чудесный день.
— Пойдешь на море? — спросил Дэвид Мариту.
— С удовольствием, — ответила девушка, глядя на него поверх простыни.
— Ну же, вы, пуритане, — сказала Кэтрин. — Будьте умницами. Иди к нам, Дэвид.
— Я хочу плавать, — сказала Марита. — Пожалуйста, выйди, Дэвид.
— Уж и посмотреть на тебя нельзя? — сказала Кэтрин. — Он же видел тебя на пляже.
— Посмотрит в бухте, — сказала Марита. — Пожалуйста, Дэвид, выйди.
Он вышел, не оборачиваясь, и закрыл за собой дверь, слыша, как Марита выговаривала что-то Кэтрин, а та смеялась. Он прошел по каменным плитам террасы до угла гостиницы и стал смотреть на море. Дул легкий бриз. Три французских эсминца и крейсер, черные, четкие силуэты которых были точно выгравированы на голубой поверхности, шли боевым порядком, отрабатывая какой-то маневр. Корабли были далеко в море, и опознать их можно было только по размерам силуэтов. Потом они прибавили скорость, меняя порядок, и на носовой части обозначились различительные белые полосы. Пока девушки не вышли к нему, Дэвид наблюдал за кораблями.
— Пожалуйста, не дуйся, — сказала Кэтрин.
Они были в пляжных костюмах, и Кэтрин поставила на железный стул сумку с полотенцами и халатами.
— Ты тоже идешь купаться? — спросил Дэвид.
— Если ты не сердишься на меня.
Дэвид промолчал и продолжал смотреть на меняющие курсы корабли. Еще один эсминец резко повернул, показав белую полоску на носовой части. Эсминец задымил, и черный, постепенно расползающийся дымовой плюмаж потянулся за шедшим по флангу кораблем.
— Я пошутила, — сказала Кэтрин. — Мы ведь с тобой и не такое придумывали. Ты и я.
— Что они делают, Дэвид? — спросила Марита.
— Это противолодочный маневр, — сказал он. — Возможно, они работают вместе с подлодками. Наверное, пришли сюда из Тулона.
— Я видела их в Сен-Максиме или Сен-Рафаэле, сказала Кэтрин. — Только вчера.
— Из-за дымовой завесы непонятно, что они делают, — сказал Дэвид. — Должны быть еще корабли, но нам их не видно.
— А вот и самолеты, — сказала Марита. — Какие красивые!
Три крошечных, изящных гидроплана вынырнули из-за мыса и шли низко над морем.
— Помнишь, в начале лета у них были учебные стрельбы, вот был грохот, — сказала Кэтрин. — Стекла дрожали. Как ты думаешь, Дэвид, они будут бросать глубинные бомбы?
— Не знаю. Думаю, нет, потому что в маневрах участвуют настоящие подлодки.
— Я тоже поплаваю, можно, Дэвид, пожалуйста, — сказала Кэтрин. — Я сразу же уйду, и вы останетесь на море совсем одни.
— Я же позвал тебя купаться, — сказал Дэвид.
— И то правда, — сказала Кэтрин. — Позвал. Тогда пошли вместе и будем друзьями, и пусть всем будет хорошо. Если самолеты пролетят низко, летчики непременно увидят нас в бухте, и это поднимет им настроение.
Самолеты действительно пролетели низко над бухтой, пока Дэвид и Марита плавали вдали от берега, а Кэтрин загорала на песке. Самолеты пронеслись над пляжем — три звена по три машины в каждом, и рев моторов оглушил бухту, а потом стих, и гидропланы ушли в направлении Сен-Максима.
Дэвид и Марита поплыли назад к берегу и сели на песок рядом с Кэтрин.
— Даже не взглянули на меня, — сказала Кэтрин. — Какие деловые ребята.
— А чего ты ждала? Аэрофотосъемки? — спросил Дэвид.
После того как они вышли из гостиницы, Марита вообще мало говорила, и на сей раз она тоже промолчала.
— А забавно было, когда Дэвид еще был со мной, сказала, обращаясь к Марите, Кэтрин. — Помню даже, я любила все, что любил он. И ты должна попробовать полюбить все это. Слышишь, наследница? Правда, если он еще сам не все разлюбил.
— Ты не все еще разлюбил, Дэвид? — спросила Марита.
— Он все променял на свои рассказы, — сказала Кэтрин. — А раньше он сколько всего любил. Надеюсь, тебе нравятся его рассказы, наследница?
— Нравятся, — сказала Марита. Она смотрела мимо Дэвида, куда-то в море, но он видел ее безмятежное лицо, мокрые волосы, шелковистую кожу и красивое тело.
— Это хорошо, — лениво произнесла Кэтрин, так же лениво и глубоко вздохнула и откинулась на халат, расстеленный на еще теплом от полуденного солнца песке. — Потому что это все, на что ты можешь рассчитывать. Раньше он многим увлекался, и у него все великолепно получалось. Замечательная была жизнь, а теперь он думает только об Африке, папаше-пьянице и газетных вырезках. Ох уж эти вырезки. Он тебе их еще не показывал, наследница?
— Нет, — сказала Марита.
— Значит, покажет, — сказала Кэтрин. — Он как-то пытался подсунуть их мне в Ле-Гро-дю-Руа, но я не поддалась. Там были сотни газетных вырезок; и почти все с его фотографией, везде одинаковой. Уж лучше таскать с собой неприличные открытки. По-моему, он перечитывает их, оставшись наедине, и даже изменяет мне с ними. Должно быть, для этого у него и стоит мусорная корзина. Он с ней не расстается. Он сам говорил, что для писателя нет ничего важнее…
— Пойдем плавать, Кэтрин, — сказала Марита. — Я что-то замерзла.
— Я хочу сказать, для писателя корзина важнее всего, — сказала Кэтрин. — Я даже думала, не приобрести ли для него что-нибудь этакое, достойное его таланта. Но он никогда не выбрасывает свои произведения в корзину. Он пишет в смехотворных детских тетрадочках и ничего не выбрасывает. Он только зачеркивает написанное и пишет на полях. Сплошное надувательство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46