Он остановил машину.
— Как здесь красиво, — сказала женщина.
— Там есть кафе и столики под деревьями, — сказал молодой человек. — Под старыми деревьями.
— Какие странные деревья, — сказала она. — В основном молодые посадки. Почему там сажают мимозу?
— Чтобы было красивее, чем во Франции.
— Да, наверное. Все выглядит неуютно новым. Но пляж великолепен. Во Франции я таких не встречала. Во всяком случае, песок там не такой ровный и мелкий. Биарриц — просто дыра. Давай свернем к кафе.
Они проехали немного назад по правой стороне дороги. Молодой человек заехал на обочину и выключил зажигание. Они прошли к столикам под деревьями, и им приятно было есть и чувствовать на себе взгляды незнакомых людей, сидящих за другими столиками.
Ночью поднялся ветер, и в угловой комнате на одном из верхних этажей большого отеля было слышно, как обрушиваются на берег тяжелые буруны. В темноте молодой человек натянул поверх простыни легкое одеяло, а женщина сказала:
— Ты доволен, что мы остановились здесь?
— Я люблю слушать шум прибоя.
— И я.
Они лежали рядом и слушали море. Она опустила голову ему на грудь, и он коснулся подбородком ее затылка, а потом она устроилась повыше и прижалась щекой к его щеке. Она поцеловала его, и он почувствовал прикосновение ее руки.
— Как хорошо, — сказала она в темноте. — Как чудесно. Ты уверен, что ничего не хочешь?
— Не сейчас. Я замерз. Пожалуйста, обними меня и согрей.
— Я люблю, когда ты лежишь рядом такой холодный.
— Если ночами будет так холодно, нам придется спать в пижамах. Отлично! И завтракать в постели.
— Это Атлантический океан, — сказала она. — Послушай его.
— Нам тут будет хорошо, — сказал он. — Если хочешь, поживем здесь подольше. А нет — уедем. Тут есть куда поехать…
— Поживем пару дней и посмотрим.
— Ладно, но если мы останемся, я хотел бы начать писать.
— Вот будет чудесно. Завтра посмотрим, где здесь можно жить. Ты ведь сможешь работать в номере, если я уйду? Пока не подыщем подходящее место?
— Конечно.
— Знаешь, не нужно беспокоиться за меня, потому что я люблю тебя и нас только двое в этом мире. Пожалуйста, поцелуй меня, — сказала она.
Он поцеловал.
— Я ведь не сделала ничего плохого. Кроме того, что не могла не делать. Сам знаешь.
Он ничего не ответил и молча слушал в темноте, как обрушиваются на твердый, мокрый песок тяжелые буруны.
На следующее утро по-прежнему штормило и хлестал дождь. Испанского берега не было видно, и, когда в перерывах между шквальными порывами ветра и дождя небо прояснялось, по ту сторону охваченного штормом залива виднелись только окутавшие подошвы гор облака. После завтрака Кэтрин накинула плащ и ушла, оставив его одного работать. Писалось просто и легко. Возможно, даже слишком легко. «Будь осмотрителен, — говорил он сам себе, — очень хорошо, что ты пишешь просто: чем проще, тем лучше. Главное, чтобы умом ты понимал, как все непросто. Представь себе, как сложно то, о чем ты хочешь рассказать, а потом уж пиши. Ведь все, что было в Ле-Гро-дю-Руа, не стало проще от того, что тебе удалось так описать происходящее».
Он по-прежнему писал карандашом в дешевой разлинованной школьной тетрадке и уже поставил на обложке римскую цифру один. Наконец он закончил, убрал тетрадь в чемодан вместе с картонной коробкой для карандашей и конусообразной точилкой, оставив на столе лишь пять затупившихся карандашей, чтобы заточить их для завтрашней работы, и, взяв с вешалки в стенном шкафу куртку, спустился по лестнице в холл. Он заглянул в уютный для такой дождливой погоды полумрак гостиничного бара, где уже стали собираться посетители. Ключ он оставил у портье. Принимая ключ, помощник портье достал из почтового ящика записку и сказал:
— Мадам оставила это для месье.
Он развернул записку и прочел: «Дэвид, я не хотела тебе мешать, жду в кафе, люблю, Кэтрин». Он накинул старую теплую полушинель, нащупал в кармане берет и вышел из отеля в дождь.
Она сидела в небольшом кафе за угловым столиком, на котором стояли стакан с мутным, желтоватого цвета, напитком и тарелка, где среди объедков лежал небольшой бурый речной рак. Она уже была навеселе.
— Где пропадал, чужестранец?
— Путешествовал, милашка.
Он заметил, что лицо у нее мокрое от дождя, и с интересом наблюдал, как меняют капельки воды загорелую кожу. Но все равно выглядела она хорошо, он был очень рад видеть ее такой.
— Начал писать? — спросила она.
— Да, и идет неплохо.
— Значит, ты работал. Отлично.
Официант обслуживал трех испанцев, сидевших за столиком у самой двери. Он подошел, держа в руках стакан, бутылку обычного перно и небольшой узконосый кувшин с водой. В воде плавали кусочки льда.
— Pour Monsieur aussi?5 — спросил он.
— Да, — сказал молодой человек. — Пожалуйста.
Официант наполнил высокие стаканы до половины желтоватой жидкостью и начал медленно доливать воду в стакан женщины. Но молодой человек сказал: «Я сам», — и официант поставил бутылку на стол. Похоже, он только и ждал, чтобы его отпустили, и молодой человек стал сам доливать воду очень тонкой струйкой, а женщина с интересом смотрела, как абсент приобретает дымчатый, опаловый оттенок. Она взяла стакан в руки и почувствовала, что стекло пока еще теплое, а потом, когда желтизна исчезла и появился молочный отлив, стекло вдруг сделалось прохладным, и тогда молодой человек стал добавлять воду по капле.
— Почему нужно доливать воду так медленно? — спросила она.
— Иначе напиток теряет крепость и ни к черту не годится, — объяснил он. — Он делается пресным и никчемным. По правилам, на бокал ставят стакан со льдом и маленькой дырочкой внизу, чтобы вода капала постепенно.
Но тогда всем ясно, что ты пьешь.
— Я уже выпила стакан наспех, потому что сюда заглянули Н. Г.
— Н. Г.?
— Или как их там, гвардейцы? На велосипедах и в форме с черной кожаной кобурой. Пришлось проглотить улику.
— Что?
— Извини, что проглочено, то проглочено.
— С абсентом шутки плохи.
— У меня после него легче на душе.
— Только после него?
Он смешал абсент так, чтобы напиток получился покрепче.
— Вперед, — сказал он. — Не жди меня.
Она сделала большой глоток, потом он взял у нее стакан, выпил сам и сказал:
— Спасибо, мадам. Это вселяет бодрость.
— Тогда сделай себе отдельно, ты, обожатель газетных вырезок.
— Что-что? — спросил молодой человек.
— А что я такого сказала?
Но он хорошо ее понял:
— Ты бы помолчала о вырезках.
— Почему? — спросила она, наклонившись к нему и повысив голос. — Почему я должна молчать? Уж не потому ли, что сегодня утром ты изволил писать? По-твоему, я вышла за тебя потому, что ты — писатель? За тебя и твои газетные вырезки.
— Ну ладно, — сказал молодой человек. — Остальное выскажешь, когда мы будем одни.
— И не сомневайся, выскажу, — сказала она.
— Надеюсь, нет.
— Не надейся. Будь уверен, выскажу.
Дэвид Берн встал, подошел к вешалке, оделся и не оглядываясь вышел.
Кэтрин, оставшись одна, подняла стакан, попробовала абсент и не спеша допила его маленькими глотками.
Дверь отворилась, Дэвид вернулся и подошел к столу. На нем была та же теплая полушинель и надвинутый на глаза берет.
— Ключи от машины у тебя?
— Да, — сказала она.
— Можешь мне их дать?
Она протянула ему ключи и сказала:
— Не глупи, Дэвид. Во всем виноват дождь да еще то, что работаешь ты один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Как здесь красиво, — сказала женщина.
— Там есть кафе и столики под деревьями, — сказал молодой человек. — Под старыми деревьями.
— Какие странные деревья, — сказала она. — В основном молодые посадки. Почему там сажают мимозу?
— Чтобы было красивее, чем во Франции.
— Да, наверное. Все выглядит неуютно новым. Но пляж великолепен. Во Франции я таких не встречала. Во всяком случае, песок там не такой ровный и мелкий. Биарриц — просто дыра. Давай свернем к кафе.
Они проехали немного назад по правой стороне дороги. Молодой человек заехал на обочину и выключил зажигание. Они прошли к столикам под деревьями, и им приятно было есть и чувствовать на себе взгляды незнакомых людей, сидящих за другими столиками.
Ночью поднялся ветер, и в угловой комнате на одном из верхних этажей большого отеля было слышно, как обрушиваются на берег тяжелые буруны. В темноте молодой человек натянул поверх простыни легкое одеяло, а женщина сказала:
— Ты доволен, что мы остановились здесь?
— Я люблю слушать шум прибоя.
— И я.
Они лежали рядом и слушали море. Она опустила голову ему на грудь, и он коснулся подбородком ее затылка, а потом она устроилась повыше и прижалась щекой к его щеке. Она поцеловала его, и он почувствовал прикосновение ее руки.
— Как хорошо, — сказала она в темноте. — Как чудесно. Ты уверен, что ничего не хочешь?
— Не сейчас. Я замерз. Пожалуйста, обними меня и согрей.
— Я люблю, когда ты лежишь рядом такой холодный.
— Если ночами будет так холодно, нам придется спать в пижамах. Отлично! И завтракать в постели.
— Это Атлантический океан, — сказала она. — Послушай его.
— Нам тут будет хорошо, — сказал он. — Если хочешь, поживем здесь подольше. А нет — уедем. Тут есть куда поехать…
— Поживем пару дней и посмотрим.
— Ладно, но если мы останемся, я хотел бы начать писать.
— Вот будет чудесно. Завтра посмотрим, где здесь можно жить. Ты ведь сможешь работать в номере, если я уйду? Пока не подыщем подходящее место?
— Конечно.
— Знаешь, не нужно беспокоиться за меня, потому что я люблю тебя и нас только двое в этом мире. Пожалуйста, поцелуй меня, — сказала она.
Он поцеловал.
— Я ведь не сделала ничего плохого. Кроме того, что не могла не делать. Сам знаешь.
Он ничего не ответил и молча слушал в темноте, как обрушиваются на твердый, мокрый песок тяжелые буруны.
На следующее утро по-прежнему штормило и хлестал дождь. Испанского берега не было видно, и, когда в перерывах между шквальными порывами ветра и дождя небо прояснялось, по ту сторону охваченного штормом залива виднелись только окутавшие подошвы гор облака. После завтрака Кэтрин накинула плащ и ушла, оставив его одного работать. Писалось просто и легко. Возможно, даже слишком легко. «Будь осмотрителен, — говорил он сам себе, — очень хорошо, что ты пишешь просто: чем проще, тем лучше. Главное, чтобы умом ты понимал, как все непросто. Представь себе, как сложно то, о чем ты хочешь рассказать, а потом уж пиши. Ведь все, что было в Ле-Гро-дю-Руа, не стало проще от того, что тебе удалось так описать происходящее».
Он по-прежнему писал карандашом в дешевой разлинованной школьной тетрадке и уже поставил на обложке римскую цифру один. Наконец он закончил, убрал тетрадь в чемодан вместе с картонной коробкой для карандашей и конусообразной точилкой, оставив на столе лишь пять затупившихся карандашей, чтобы заточить их для завтрашней работы, и, взяв с вешалки в стенном шкафу куртку, спустился по лестнице в холл. Он заглянул в уютный для такой дождливой погоды полумрак гостиничного бара, где уже стали собираться посетители. Ключ он оставил у портье. Принимая ключ, помощник портье достал из почтового ящика записку и сказал:
— Мадам оставила это для месье.
Он развернул записку и прочел: «Дэвид, я не хотела тебе мешать, жду в кафе, люблю, Кэтрин». Он накинул старую теплую полушинель, нащупал в кармане берет и вышел из отеля в дождь.
Она сидела в небольшом кафе за угловым столиком, на котором стояли стакан с мутным, желтоватого цвета, напитком и тарелка, где среди объедков лежал небольшой бурый речной рак. Она уже была навеселе.
— Где пропадал, чужестранец?
— Путешествовал, милашка.
Он заметил, что лицо у нее мокрое от дождя, и с интересом наблюдал, как меняют капельки воды загорелую кожу. Но все равно выглядела она хорошо, он был очень рад видеть ее такой.
— Начал писать? — спросила она.
— Да, и идет неплохо.
— Значит, ты работал. Отлично.
Официант обслуживал трех испанцев, сидевших за столиком у самой двери. Он подошел, держа в руках стакан, бутылку обычного перно и небольшой узконосый кувшин с водой. В воде плавали кусочки льда.
— Pour Monsieur aussi?5 — спросил он.
— Да, — сказал молодой человек. — Пожалуйста.
Официант наполнил высокие стаканы до половины желтоватой жидкостью и начал медленно доливать воду в стакан женщины. Но молодой человек сказал: «Я сам», — и официант поставил бутылку на стол. Похоже, он только и ждал, чтобы его отпустили, и молодой человек стал сам доливать воду очень тонкой струйкой, а женщина с интересом смотрела, как абсент приобретает дымчатый, опаловый оттенок. Она взяла стакан в руки и почувствовала, что стекло пока еще теплое, а потом, когда желтизна исчезла и появился молочный отлив, стекло вдруг сделалось прохладным, и тогда молодой человек стал добавлять воду по капле.
— Почему нужно доливать воду так медленно? — спросила она.
— Иначе напиток теряет крепость и ни к черту не годится, — объяснил он. — Он делается пресным и никчемным. По правилам, на бокал ставят стакан со льдом и маленькой дырочкой внизу, чтобы вода капала постепенно.
Но тогда всем ясно, что ты пьешь.
— Я уже выпила стакан наспех, потому что сюда заглянули Н. Г.
— Н. Г.?
— Или как их там, гвардейцы? На велосипедах и в форме с черной кожаной кобурой. Пришлось проглотить улику.
— Что?
— Извини, что проглочено, то проглочено.
— С абсентом шутки плохи.
— У меня после него легче на душе.
— Только после него?
Он смешал абсент так, чтобы напиток получился покрепче.
— Вперед, — сказал он. — Не жди меня.
Она сделала большой глоток, потом он взял у нее стакан, выпил сам и сказал:
— Спасибо, мадам. Это вселяет бодрость.
— Тогда сделай себе отдельно, ты, обожатель газетных вырезок.
— Что-что? — спросил молодой человек.
— А что я такого сказала?
Но он хорошо ее понял:
— Ты бы помолчала о вырезках.
— Почему? — спросила она, наклонившись к нему и повысив голос. — Почему я должна молчать? Уж не потому ли, что сегодня утром ты изволил писать? По-твоему, я вышла за тебя потому, что ты — писатель? За тебя и твои газетные вырезки.
— Ну ладно, — сказал молодой человек. — Остальное выскажешь, когда мы будем одни.
— И не сомневайся, выскажу, — сказала она.
— Надеюсь, нет.
— Не надейся. Будь уверен, выскажу.
Дэвид Берн встал, подошел к вешалке, оделся и не оглядываясь вышел.
Кэтрин, оставшись одна, подняла стакан, попробовала абсент и не спеша допила его маленькими глотками.
Дверь отворилась, Дэвид вернулся и подошел к столу. На нем была та же теплая полушинель и надвинутый на глаза берет.
— Ключи от машины у тебя?
— Да, — сказала она.
— Можешь мне их дать?
Она протянула ему ключи и сказала:
— Не глупи, Дэвид. Во всем виноват дождь да еще то, что работаешь ты один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46