Феотим. То, что ты слышал, — не пустая болтовня. Мне рассказывал один очень надежный человек, поляк, что он как-то уснул спьяну в церкви у францисканцев, в одном из тех уголков, где сидят женщины, исповедуясь сквозь зарешеченное отверстие. Ночное пение разбудило его, но выйти он не посмел. Допев, по обычаю, полунощницу, весь хор братьев опустился в склеп; там был уже вырыт ров, достаточно широкий и глубокий; подле стояли двое юношей со связанными за спиною руками. Звучит проповедь о похвальности послушания; обещано, что у господа готово прощение всем грехам; подана даже некоторая надежда, что господь склонит души братьев к милосердию, если они сами спустятся в яму и лягут навзничь. Они повинуются; лестницы убраны, и вся братия разом засыпает могилу землей.
Филекой. Но он тем временем молчал, это и свидетель?
Феотим. Еще бы! Он боялся, как бы не попасть в ров третьим, если объявится.
Филекой. Разве и на это у них есть права?
Феотим. Есть, когда честь ордена в опасности. А ведь этот поляк, как только выбрался из церкви, принялся повсюду, за каждым столом, рассказывать про то, что видел, — к великому ущербу для серафического племени. Так разве не лучше было бы похоронить его заживо?
Филекой. Возможно. Но довольно этих тонкостей, а скажи-ка мне вот что: как получилось, что патриарх велел ходить босиком, а теперь почти все обуты в сандалии?
Феотим. Повеление это было смягчено по двум причинам: во-первых, чтобы избежать случайного прикосновения к деньгам, а во-вторых, чтобы защитить ноги от холода, от колючек, от змей, от острых камней и от прочего подобного, — это когда им пришлось пуститься в странствия по всему свету. А чтобы величие устава не понесло ущерба, сквозь прорези в сандалиях видна босая нога — своего рода синекдоха.
Филекой. Они утверждают, что исповедуют евангельское совершенство, а оно, по их словам, заключено в наставлениях евангельских, насчет которых между учеными великое несогласие. Но в любом житейском состоянии есть место евангельскому совершенству. Какое же из евангельских правил ты считаешь самым совершенным?
Феотим. Высшее совершенство, по-моему, в том, что сказано у Матфея в главе пятой, завершающейся такими словами: «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего небесного; ибо он повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный».
Филекой. Удачный ответ. Но Отец богат и щедр и не просит милостыни ни у кого.
Феотим. Щедры и они, но лишь на духовные сокровища, коими изобильны, — на молитвы и добрые дела.
Филекой. Если бы явились среди них примеры евангельской любви, воздающей за проклятие благословением, благодеянием за обиду! Что означает это известное каждому изречение папы Александра: «Не так опасно оскорбить могущественного государя, чем кого бы то ни было из ордена францисканцев или доминиканцев»?
Феотим. Мстить за униженную честь ордена — не грешно; а что обида для одного из самых меньших, обида для всего ордена.
Филекой. Но почему бы не судить так: что благо для одного, благо для всего ордена? И почему один оскорбленный христианин не зовет к отмщению весь христианский мир? Почему Павел, столько раз битый и осыпаемый камнями, не взывал о помощи против оскорбителей апостольского достоинства? И если, по слову божию, «блаженнее давать, нежели принимать», в любом случае совершеннее тот, кто и живет и учит праведно и при этом дает неимущим, нежели тот, кто принимает, и только! А иначе напрасно гордится Павел, что проповедовал Евангелие безвозмездно. И тут, мне кажется, главная проба прославленной этой приверженности богу: способны ли не раздражиться, не разгневаться в ответ на брань, способны ли иметь любовь к тем, кто не заслуживает любви. Если человек оставляет кое-какое имение, чтобы жить гораздо пристойнее за счет чужого имения, но с чувством мести не расстается, — что в этом великого? Подпоясанных веревкою и полу босых повсюду несметное множество; но кто обнаруживает то, что господь зовет совершенством и что постоянно выказывали апостолы, — слишком редкая среди них птица.
Феотим. Да, мне известно, какие вздорные слухи распускают про них иные нечестивцы. Но я, где бы ни приметил священнейшую эту одежду, точно бы ангелов божиих вижу воочию, и тот дом полагаю счастливым, чей порог часто попирают их стопы.
Филекой. А я всегда считал, что в домах, где они бывают запросто, меньше становится бесплодных женщин. Но святой Франциск да будет милостив ко мне — ведь я так заблуждался до сей поры! Мне казалось, что их платье — не что иное, как платье, и, само по себе, не лучше одежды матроса или сапожника, если только не прославлено святостью того, на ком надето: так прикосновение к платью Христа исцелило страдавшую кровотечением. И вдобавок, я не был уверен, кто сообщил платью эту силу, — ткач или портной.
Феотим. Несомненно, кто сообщает форму, сообщает и силу.
Филекой. Теперь заживу приятнее: не буду томить себя ни страхом перед адом, ни докукою исповеди, ни муками раскаяния.
Дружество
Эфорин. Иоанн
Эфорин. Я часто спрашиваю себя, с каким богом советовалась природа, когда во всем смешала чувства дружбы и вражды — тайные и, по-видимому, совершенно беспричинные; разве что предположить, будто природа забавляется этим зрелищем, так же как мы получаем удовольствие, стравливая петухов и перепелов.
Иоанн. Пока что-то не различаю, к чему ты клонишь.
Эфорин. Объясню, если угодно, попроще. Ты знаешь, что змеиный род полон неприязни к человеку.
Иоанн. Знаю, что между змеями и нами старинная и непримиримая вражда и что ей не будет конца, пока мы не забудем того злосчастного яблока.
Эфорин. А ящерицу знаешь?
Иоанн. Еще бы!
Эфорин. В Италии они крупные и зеленые. Это животное от природы — друг человеку и враг змеям.
Иоанн. Из чего это следует?
Эфорин. Где бы ни появился человек, собираются ящерицы и, повернув голову, долго глядят ему в лицо; если плюнешь, они слизывают слюну; видел я еще, как дети мочились, а они глотали мочу. Они даются ребятишкам в руки и терпят, даже когда им причиняют боль, а если их поднести к губам, с наслаждением лижут слюну. Но если их поймать и стравить, удивительно, с какою яростью кидаются они друг на друга, на человека же, который их стравливает, не обращают внимания. Если идешь полем и дорога спускается в лощину, они стараются привлечь твое внимание шорохом терновника. Сперва, по непривычке, думаешь, что это змеи, но, разглядев, убеждаешься, что ящерицы, которые смотрят на тебя, повернув голову, пока ты стоишь на месте, а как зашагаешь дальше, они за тобой. Так же и в иных обстоятельствах — они стараются обратить на себя внимание человека. Они словно бы играют, и взгляд человека для них — громадная радость.
Иоанн. Удивительно!
Эфорин. Однажды я видел, как очень большая ярко-зеленая ящерица билась со змеею б устье расселины. Сперва мы не понимали, что происходит, оттого что змеи не было видно. «Враг в пещере», — объяснил итальянец. Немного спустя приблизилась к нам ящерица, как бы показывая свои раны и требуя лекарства; мы могли бы, наверно, и потрогать ее; всякий раз, как мы останавливались, останавливалась и она и пристально нас рассматривала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141