когда ж она входит в возраст, переходит под власть мужа, отцовские предписания уже для нее не обязательны. Многие законы — словно лекарства, которые изменяются и уступают место другим лекарствам с одобрения самих врачей: если бы врач постоянно пользовался одними и теми же снадобьями, дошедшими от древних времен, он больше убивал бы, чем исцелял.
Рыбник. Вон сколько ты наговорил! С иным я согласен, с иным — нет, а кой-чего и вовсе не понимаю. Мясник. Если закон, изданный епископом, явственно пахнет своекорыстием, например, требует, чтобы каждый приходский священник дважды в год платил по золотому дукату за право отпускать грехи в так называемых «епископских случаях», умножая тем самым епископские прибытки, — как по-твоему, надо повиноваться? Рыбник. По-моему, надо. Но одновременно надо возражать против несправедливого закона всеми средствами, кроме бунта. Откуда ж, однако, на мою беду мясник-вопрошатель? Кому до чего, а кузнецу до наковальни.
Мясник. Мы часто ломаем себе голову над такими вопросами за столом и, бывает, слово за слово, до того разгорячимся, что начинается драка.
Рыбник. Пусть дерется кто хочет, а я считаю, что законы предков следует с почтением усваивать и соблюдать неукоснительно, точно бы они исходили от самого господа бога. Питать или сеять дурные подозрения насчет общественной власти и неразумно и нечестиво. И даже тиранические распоряжения, если только они не понуждают нас к нечестию, лучше переносись терпелива, чем отвергать путем прямого: бунта.
Мясник. Надо признать, что твой образ мыслей целиком на пользу власть имущим. Я с тобою согласен, и к ним ненависти не питаю, но охотно выслушал бы доводы в пользу народа — в пользу его свобод или выгод. Рыбник. Бог не оставит свой народ. Мясник. Но где та духовная свобода, которую, на основании Евангелия, сулят апостолы, которую столько раз возвещает Павел, восклицая, что царство божие — не пища и питье, и что мы не дети под присмотром дядьки, и что мы более не служим началам мира сего, и многое иное, без числа, — где, повторяю, эта свобода, если гораздо больше обременительных установлений давит на плечи христианам, чем иудеям, и если человеческие законы обязывают строже, чем многие повеления от бога? Рыбник. Я отвечу тебе, мясник. Не в том свобода христианина, чтобы делать что заблагорассудится и быть свободным от человеческих установлений, а в том, чтобы, с пылкою готовностью, охотно и радостно исполнять любое предписание. Конечно: ведь мы не рабы, но родные дети!
Мясник. Легко ты растолковал, но родные дети были и при Моисеевом законе, и при евангельском существуют рабы и боюсь, как бы главная часть человеческого рода не состояла именно из рабов, ибо разве не рабы те, кто верен своему долгу лишь из страха перед законом? Что же, в конце концов, за различие меж старым Законом и новым?
Рыбник. По моему разумению — немалое. Что старый внушал прикровенно — новый явил воочию; о чем тот вещал загадками — этот выставил в полном свете; что старый смутно обещал — новый исполнил большею частью. Тот был дан одному народу — этот научает спасению все народы. Тот сообщал дивную и исключительную духовную благодать лишь немногим пророкам и избранным мужам — этот щедро излил на людей всякого возраста, пола и племени дары всякого рода: дар языков, исцеления, пророчества, дар чудес.
Мясник. Где же они теперь?
Рыбник. Прекратились, но не иссякли окончательно. Либо нет в них потребности, поскольку учение Христово уже распространено; либо все дело в том, что большинство из нас — христиане только по имени, веры же, каковая есть строительница чудес, не имеем.
Мясник. Если чудеса были нужны ради неверующих и сомневающихся, так их сейчас полным-полно!
Рыбник. Бывает неверие от простодушного заблуждения, как, например, у иудеев, которые роптали на Петра за то, что он допустил к евангельской благодати семейство Корнилия, или у язычников, которым религия, перенятая от предков, казалась залогом спасения, а апостольская проповедь — чужеземным суеверием; они увидели чудеса и обратились. Кто сомневается в Евангелии ныне, когда свет просиял над целым миром, те не просто заблуждаются, но ослеплены дурными страстями и отказываются понимать, не имея желания жить достойно; их никакие чудеса не исправят. Сейчас время лечить; время карать наступит позже.
Мясник. Хотя многое из того, что ты сказал, очень похоже на правду, я не хочу полагаться на рыбника, но обращусь к одному особенно ученому богослову, и какое бы решение он ни вынес по каждому из предметов нашего спора, оно будет для меня божественным оракулом.
Рыбник. Кто же это? Фаретрий?
Мясник. Он решительно выжил из ума, и вдобавок безвременно. Теперь ему только перед старыми дурами проповедовать.
Рыбник. Блитей?
Мясник. Неужели ты думаешь, что я поверю такому болтливому софисту?
Рыбник. Амфихол?
Мясник. Никогда не доверюсь суждению того, кому, на свою беду, поверил в долг мясо! Добросовестно ли распутает наши затруднения тот, кто самым бессовестным образом не желает выпутываться из долгов?
?ыбник. Лемантий?
Мясник. Слепых в проводники не беру.
Рыбник. Так кто же?
Мясник. Раз ты настаиваешь, — это Цефал, муж триязычный, отменно сведущий во всей изящной словесности, долго и внимательно читавший священные книги и древних богословов.
Рыбник. Я дам тебе лучший совет: ступай-ка в преисподнюю, там найдешь Рабина Друина, и он тенедосской секирою рассечет все твои недоумения.
Мясник. Ладно, только ты иди первый и показывай дорогу.
Рыбник. Но шутки в сторону. Правда ли, что ты] рассказываешь, — будто вышло разрешение есть мясо?
Мясник. Нет, я это выдумал, чтобы тебя позлить. Если б папа римский и в самом деле так порешил, рыбники подняли бы мятеж. И потом — мир полон фарисеев, которые не могут притязать на святость иначе, как через соблюдение этих пустых и никчемных правил: они бы не дали отнять у себя уже добытую славу и не позволили бы младшим пользоваться большей свободою, чем пользовались они сами. А что до мясников, им было бы даже во вред разрешение есть всякую пищу, какую кому ни вздумается. Наша торговля оказалась бы тогда в зависимости от разных случайностей; теперь же и прибыль надежнее, и риска меньше, да и трудов.
Рыбник. Совершенно верно. Но те же неудобства довелось бы испытать и нам.
Мясник. Какая радость! Наконец-то рыбник с мясником сошлись во мнении! Но я тоже хочу говорить всерьез. Наверное, было бы полезно избавить христианский люд от иных обязательств, в первую очередь от тех, которые мало чем служат благочестию или даже вовсе не служат — чтобы не сказать: вредят. Но я не желаю принимать сторону тех, кто отвергает все человеческие установления без изъятия и не ставит их ни во что. И это еще не все: многое они делают именно по той причине, что так делать воспрещено. Впрочем, в большинстве случаев превратность человеческих суждений меня не удивляет.
Рыбник. А вот я — так никак не могу вдосталь на нее надивиться!
Мясник. Мы готовы смешать небо с землею, если нам кажется, будто влиянию священников или их положению грозит малейший ущерб, — и мы лениво дремлем, хотя существует явная опасность, что, уделяя слишком много человеческому влиянию, мы уделяем меньше должного влиянию небесному. Так, стараясь избежать Сциллы, мы забываем о Харибде — о зле, еще более пагубном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Рыбник. Вон сколько ты наговорил! С иным я согласен, с иным — нет, а кой-чего и вовсе не понимаю. Мясник. Если закон, изданный епископом, явственно пахнет своекорыстием, например, требует, чтобы каждый приходский священник дважды в год платил по золотому дукату за право отпускать грехи в так называемых «епископских случаях», умножая тем самым епископские прибытки, — как по-твоему, надо повиноваться? Рыбник. По-моему, надо. Но одновременно надо возражать против несправедливого закона всеми средствами, кроме бунта. Откуда ж, однако, на мою беду мясник-вопрошатель? Кому до чего, а кузнецу до наковальни.
Мясник. Мы часто ломаем себе голову над такими вопросами за столом и, бывает, слово за слово, до того разгорячимся, что начинается драка.
Рыбник. Пусть дерется кто хочет, а я считаю, что законы предков следует с почтением усваивать и соблюдать неукоснительно, точно бы они исходили от самого господа бога. Питать или сеять дурные подозрения насчет общественной власти и неразумно и нечестиво. И даже тиранические распоряжения, если только они не понуждают нас к нечестию, лучше переносись терпелива, чем отвергать путем прямого: бунта.
Мясник. Надо признать, что твой образ мыслей целиком на пользу власть имущим. Я с тобою согласен, и к ним ненависти не питаю, но охотно выслушал бы доводы в пользу народа — в пользу его свобод или выгод. Рыбник. Бог не оставит свой народ. Мясник. Но где та духовная свобода, которую, на основании Евангелия, сулят апостолы, которую столько раз возвещает Павел, восклицая, что царство божие — не пища и питье, и что мы не дети под присмотром дядьки, и что мы более не служим началам мира сего, и многое иное, без числа, — где, повторяю, эта свобода, если гораздо больше обременительных установлений давит на плечи христианам, чем иудеям, и если человеческие законы обязывают строже, чем многие повеления от бога? Рыбник. Я отвечу тебе, мясник. Не в том свобода христианина, чтобы делать что заблагорассудится и быть свободным от человеческих установлений, а в том, чтобы, с пылкою готовностью, охотно и радостно исполнять любое предписание. Конечно: ведь мы не рабы, но родные дети!
Мясник. Легко ты растолковал, но родные дети были и при Моисеевом законе, и при евангельском существуют рабы и боюсь, как бы главная часть человеческого рода не состояла именно из рабов, ибо разве не рабы те, кто верен своему долгу лишь из страха перед законом? Что же, в конце концов, за различие меж старым Законом и новым?
Рыбник. По моему разумению — немалое. Что старый внушал прикровенно — новый явил воочию; о чем тот вещал загадками — этот выставил в полном свете; что старый смутно обещал — новый исполнил большею частью. Тот был дан одному народу — этот научает спасению все народы. Тот сообщал дивную и исключительную духовную благодать лишь немногим пророкам и избранным мужам — этот щедро излил на людей всякого возраста, пола и племени дары всякого рода: дар языков, исцеления, пророчества, дар чудес.
Мясник. Где же они теперь?
Рыбник. Прекратились, но не иссякли окончательно. Либо нет в них потребности, поскольку учение Христово уже распространено; либо все дело в том, что большинство из нас — христиане только по имени, веры же, каковая есть строительница чудес, не имеем.
Мясник. Если чудеса были нужны ради неверующих и сомневающихся, так их сейчас полным-полно!
Рыбник. Бывает неверие от простодушного заблуждения, как, например, у иудеев, которые роптали на Петра за то, что он допустил к евангельской благодати семейство Корнилия, или у язычников, которым религия, перенятая от предков, казалась залогом спасения, а апостольская проповедь — чужеземным суеверием; они увидели чудеса и обратились. Кто сомневается в Евангелии ныне, когда свет просиял над целым миром, те не просто заблуждаются, но ослеплены дурными страстями и отказываются понимать, не имея желания жить достойно; их никакие чудеса не исправят. Сейчас время лечить; время карать наступит позже.
Мясник. Хотя многое из того, что ты сказал, очень похоже на правду, я не хочу полагаться на рыбника, но обращусь к одному особенно ученому богослову, и какое бы решение он ни вынес по каждому из предметов нашего спора, оно будет для меня божественным оракулом.
Рыбник. Кто же это? Фаретрий?
Мясник. Он решительно выжил из ума, и вдобавок безвременно. Теперь ему только перед старыми дурами проповедовать.
Рыбник. Блитей?
Мясник. Неужели ты думаешь, что я поверю такому болтливому софисту?
Рыбник. Амфихол?
Мясник. Никогда не доверюсь суждению того, кому, на свою беду, поверил в долг мясо! Добросовестно ли распутает наши затруднения тот, кто самым бессовестным образом не желает выпутываться из долгов?
?ыбник. Лемантий?
Мясник. Слепых в проводники не беру.
Рыбник. Так кто же?
Мясник. Раз ты настаиваешь, — это Цефал, муж триязычный, отменно сведущий во всей изящной словесности, долго и внимательно читавший священные книги и древних богословов.
Рыбник. Я дам тебе лучший совет: ступай-ка в преисподнюю, там найдешь Рабина Друина, и он тенедосской секирою рассечет все твои недоумения.
Мясник. Ладно, только ты иди первый и показывай дорогу.
Рыбник. Но шутки в сторону. Правда ли, что ты] рассказываешь, — будто вышло разрешение есть мясо?
Мясник. Нет, я это выдумал, чтобы тебя позлить. Если б папа римский и в самом деле так порешил, рыбники подняли бы мятеж. И потом — мир полон фарисеев, которые не могут притязать на святость иначе, как через соблюдение этих пустых и никчемных правил: они бы не дали отнять у себя уже добытую славу и не позволили бы младшим пользоваться большей свободою, чем пользовались они сами. А что до мясников, им было бы даже во вред разрешение есть всякую пищу, какую кому ни вздумается. Наша торговля оказалась бы тогда в зависимости от разных случайностей; теперь же и прибыль надежнее, и риска меньше, да и трудов.
Рыбник. Совершенно верно. Но те же неудобства довелось бы испытать и нам.
Мясник. Какая радость! Наконец-то рыбник с мясником сошлись во мнении! Но я тоже хочу говорить всерьез. Наверное, было бы полезно избавить христианский люд от иных обязательств, в первую очередь от тех, которые мало чем служат благочестию или даже вовсе не служат — чтобы не сказать: вредят. Но я не желаю принимать сторону тех, кто отвергает все человеческие установления без изъятия и не ставит их ни во что. И это еще не все: многое они делают именно по той причине, что так делать воспрещено. Впрочем, в большинстве случаев превратность человеческих суждений меня не удивляет.
Рыбник. А вот я — так никак не могу вдосталь на нее надивиться!
Мясник. Мы готовы смешать небо с землею, если нам кажется, будто влиянию священников или их положению грозит малейший ущерб, — и мы лениво дремлем, хотя существует явная опасность, что, уделяя слишком много человеческому влиянию, мы уделяем меньше должного влиянию небесному. Так, стараясь избежать Сциллы, мы забываем о Харибде — о зле, еще более пагубном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141