- Все понимаю, Миша, - отвечал комбат Соколову, - но пойми и ты, лохматая голова, ведь Катонин до сих пор не знает будущей дислокации артиллерии. Какой смысл привязывать дивизион, когда боевой порядок наверняка изменится? А ребят надо приучать к делу.
- Вы, конечно, стратеги со своим Катониным, - не сдавался комвзвода, - а я учитель, педагог. Мне жалко ребят. Занимаются бессмыслицей, да еще рискуют зря. Воевать еще не начали, а трех человек потеряли там, по дороге. Глупо, если мы еще кого-то недосчитаемся, лазая по передку. И с точки зрения педагогической это чепуха. Люди должны знать, что занимаются делом, тем более это вам не Гороховецкие лагеря.
- Допустим. Тут ты прав, - соглашался Буньков. - Поедем вместе к майору, поговорим?
- Я не поеду, ты знаешь, - сказал Соколов. - Поговори сам. Лучше уж зря привязать боевой порядок дивизиона, чем воздух привязывать. А может, окажется, что и не зря.
У офицеров были какие-то свои, непонятные нам взаимоотношения. Я знал, что Буньков и Соколов дружат, дружат несколько ершисто, ревностно придираясь порой друг к другу по всякому поводу и без поводов, но что произошло между Соколовым и командиром дивизиона, я не знал. Иначе Соколов не сказал бы, что не поедет к майору Катонину. Видно, у него есть на это причина, и Буньков не только знает о ней, а и сочувствует Соколову.
И все же, кажется, разговор Соколова с Буньковым дошел до майора. На следующий день Соколов, повеселевший и даже, как нам показалось, аккуратнее причесанный, сообщил, чтоб мы собирались:
- Поедем на ЦС первой БЗР.
Через час наш взвод был уже в районе расположения центральной станции первой батареи звуковой разведки. Звукачи разместились прямо в поле, на окраине небольшой деревушки Подлесье. Время было позднее, и лейтенант приказал ложиться спать:
- Занимайте вот эти крайние домишки, а завтра с рассветом за работу.
Мы с Сашей и Володей попали в довольно грязную хату.
- Можно?
Полусонный хозяин прибавил огня в бледно горевшей коптилке и молча показал нам на пол. Мы осмотрелись. На печи спали двое ребят. Прямо из комнат вела крутая лестница. Видимо, на чердак. В единственной комнате не было даже кровати. Сам хозяин спал, кажется, на лавке - возле окон. Там была расстелена перина с куцей подушкой и видавшее виды тряпичное одеяло.
- А жена где? Жинка? - спросил Володя, когда хозяин вернулся откуда-то из сеней с охапкой соломы. - Матка их? - пояснил он, показывая на печку.
В отличие от нас с Сашей, Володя свободно обращался с поляками. И разговаривать с ними не стеснялся, и пожурить, если приходилось за что, и просто дружески похлопать по плечу: мол, давай, давай, пан, поворачивайся!
- Нима жинка, нима! - Хозяин развел руками и поспешно расстелил на полу солому.
В комнате было прохладно. Мы легли на солому как были, в шинелях, не раздеваясь. Только ремни сняли с подсумками. Через несколько минут в хату зашел Соколов с сопровождавшим его Макакой:
- Ну, как устроились? Всё в порядке?
- Всё в порядке, товарищ лейтенант, - доложил Володя.
- Ну отдыхайте.
Они вышли, а мы с ребятами еще долго крутились на жестком полу, еле прикрытом чахлой соломой. Ожидание настоящего дела, видимо, мешало уснуть, и хотя мы и словом не обмолвились о завтрашнем дне, думали, наверно, об одном и том же. Наконец Володя уснул. Посапывали на печке и хозяйские дети. Лишь под хозяином скрипела лавка. Он ворочался и часто вздыхал.
- А бедно они живут, - шепнул мне Саша. - Вот и заграница!
Я уже, кажется, задремал, как вдруг услышал чей-то истошный крик и два выстрела чуть ли не над ухом.
Когда мы с Сашей вскочили, схватив карабины, Володя уже остановил одного немца у двери. Второй дал по нас очередь, свалился с лестницы чердака, уронил автомат и теперь лежал у меня в ногах, испуганно подняв руки.
- Третий фриц удрал! В дверь шмыгнул! - кричал Володя, снимая с растрепанного немца автомат. - А ну давай сюда! Стрелял, сволочь! Давай! Тебе говорят! Ребята, того надо догнать...
Саша бросился на улицу, где раздавались выстрелы.
- Что случилось? - В хату ворвались Соколов и Макака.
Вскоре вернулся и Саша.
- Удрал, - признался Саша. - Темень всюду...
Володя объяснил Соколову, как он увидел спускавшихся с чердака немцев и как один из них успел выбежать в дверь.
- Ну что, гады! - зло бросил Соколов лопотавшим что-то немцам, затем посмотрел на топтавшегося за нашими спинами хозяина: - А ты хорош! Фашистов прячешь и молчишь!
Хозяин виновато отводил глаза в сторону. И вдруг упал на колени перед лейтенантом и заплакал навзрыд. Потом поднялся, бросился к печке, где заплакали разбуженные дети, и стал что-то сбивчиво объяснять нам.
Соколов махнул рукой:
- Ладно уж, хватит...
- А с ними что делать, товарищ лейтенант? - спросил я, кивнув на трясущихся в ознобе немцев.
Только сейчас я как следует разглядел их. Оба без шинелей, с непокрытыми головами: один - еще совсем молодой, почти нашего возраста, с детским лицом и длинной шеей, второй - постарше, небритый и какой-то помятый, с нашивками унтер-офицера.
- С ними? - переспросил Соколов, будто раздумывая. - За дом - и к стенке! Что делать! А за то, что поймали сволочей, спасибо.
- Давай! Давай! Пошли! - Володя заторопился выполнить приказание лейтенанта.
Но тут выступил вперед Макака, до той минуты молча стоявший около стола, и произнес с неуверенностью в голосе:
- Подождите... Нельзя же так...
- Они же, товарищ лейтенант, теперь пленные, - вставил я.
- Подумаешь! - с ноткой иронии произнес Володя. - Давай, давай, топай! - И он без стеснения двинул прикладом карабина одного из немцев. Что тут рассуждать!
Хозяин хаты, который все это время не отходил от печки, подбежал к Соколову и стал что-то горячо объяснять ему, подтверждая слова жестами. Насколько можно было понять, немцы испугали его и детей, и когда прятались на чердаке, пригрозили расстрелом, если он выдаст их русским.
Соколов бросил на нас уничтожающий взгляд:
- Распустили нюни, молокососы! Может, их по головке погладить и домой отпустить подобру-поздорову? А вы помните, что эти гады на нашей земле натворили? Забыли? Так я сам могу...
Наступит время, когда я пойму и этот шаг лейтенанта Соколова, и еще один его шаг - более страшный, непоправимый. И все непонятное во взаимоотношениях Соколова и Катонина не будет уже загадкой. И я, не скрою, буду преклоняться перед ним, нашим командиром взвода, нашим человеком перед его выдержкой, справедливостью, мужеством, чувством долга...
А сейчас Соколов выхватил пистолет и вывел немцев из хаты. Володя пошел за ним. Мы остались в комнате, обескураженные: я, Саша, Макака.
Где-то за стеной дома глухо раздались два выстрела.
- Кажется, уже, - сказал Саша.
Вернулся Володя, довольный, улыбающийся:
- Прикончили!
- Может, я и неверно говорю, Володя, - сказал Саша, - но, по-моему, вы с Соколовым поступили неправильно. Нельзя стрелять пленных.
- Они же гады, какие это пленные! - искренне удивился Володя. - И потом, приказ командира - закон, ребятки! Так что вы уж бросьте!
Лейтенант к нам не зашел, и Макака нехотя заторопился:
- Пойду. А то еще попадет. Спокойной ночи. Я ведь на посту.
Но больше никакой уже ночи не было, не только спокойной. Мы просидели до рассвета, так и не ложась. И только Володя спал крепко-накрепко, так что под утро его пришлось будить.
Утром мы забрали из машины теодолит, буссоль, а я еще и свою вешку и прошли задворками мимо расстрелянных немцев в поле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64