Огневики наспех готовили позиции, когда по Берлину ударили "катюши". Наконец открыли огонь и наши гаубицы.
Загудели берлинские пригороды. Взревело небо. Затряслась, задрожала земля. Двинулись танки. Пошла мотопехота. Стали готовиться в путь тылы.
- По машинам! - прозвучал голос командира дивизиона майора Катонина.
- По машинам! - повторили его командиры батарей.
- По машинам! - раздалась команда взводных.
Впереди был город Тельтов, а за ним последняя переправа через Тельтов-канал.
...Прежде я никогда не ездил на настоящем велосипеде. В общем-то, естественно, хотя и стыдно. Когда мне было три года, родители купили мне трехколесный велосипед, которым я забавлялся почти до школы, и - все. На этом мои занятия велосипедным спортом закончились. Другого велосипеда у меня так и не было.
Но, слава богу, я получил поддержку.
- Я вот все хотел спросить тебя: ты на велосипеде умеешь кататься?
- Нет, а ты?
- И я не умею, - признался Саша. - Вот если бы на лыжах.
На лыжах действительно! Я тоже предпочитал бы лыжи. В Ногинске, а затем в Гороховецких лагерях мы усиленно занимались лыжной подготовкой. Мы отрабатывали технику лыжного шага и бегали кроссы. Мы ходили на лыжах заниматься практической подготовкой топографа, таща на спине тяжеленный теодолит да еще солдатскую амуницию, и даже в подшефный колхоз шли лыжной цепочкой.
Сейчас о лыжах смешно вспоминать. Сейчас 25 апреля. Сейчас в Берлине, как только миновали Тельтов-канал, нам потребовались для быстроты велосипеды. Они были. Но кто из нас умел ездить на велосипеде? Или кататься, как сказал Саша?
Мы с Сашей явно не умели.
- А я умею, - почему-то виноватым голосом произносит Вадя. - У меня до войны... Мне мама купила велосипед... И я как-то сразу научился.
Младший лейтенант Заикин обнадежил нас:
- Это ерунда. Сядете и поедете.
Володя засмеялся:
- Ну, знаете, ребятки, стыдно! Уж на велосипеде не уметь!
- Вы зря шутите, Протопопов, - сказал лейтенант Соколов. - Я, например, тоже не умею и не вижу ничего смешного в этом. А надо научимся.
Нам надо научиться. Нам надо тянуть теодолитный ход по берлинским улицам. Передовые части пехоты и легкой артиллерии прошли вперед. Подтягивалась тяжелая. Бои шли в городе. Нашему арткорпусу нужны были координаты.
Сел на велосипед Соколов. Сел я, прижимая к рулю неудобную вешку. И мы поехали. По улицам разъезжали другие ребята. Умевшие и неумевшие, сейчас все умели.
- Обгоняй, - бросил мне Соколов. - И давай там на перекрестке первое колено.
Он остановился. А я покатил вперед, чтоб поставить вешку на перекрестке.
Теодолитчики замерили мою вешку: давай, мол, дальше...
Мне это даже понравилось: я опять вскочил в седло. И поехал по улице направо, вдоль сквера. Теперь я не видел за собой Соколова, он был где-то за углом, но вдруг услышал его голос:
- Быстрее! Жми!
Надо мной свистели пули, и я нажал на педали, чтобы скрыться с глаз немецких автоматчиков, засевших на чердаках и в верхних этажах домов.
На перекрестке тихо. Я поставил вешку и теперь увидел всю простреливаемую улицу. По ней мчались три велосипеда: Соколова, Сашин с теодолитом и Вадин. Вот они остановились под прикрытием домов и вновь замерили меня. И снова вперед, ко мне, а я уже помчался дальше. За мной свистели пули, я оглядывался на ходу. Нет! Наши проскочили! Я был полон гордости за себя. Черт возьми, впервые на велосипеде, и все так отлично! Я приподнял вешку и даже уселся поудобнее в седле. Велосипед чуть вилял, но я управлял им, и он слушался. Отлично!
Еще остановка, и еще, и еще. Мимо меня пронесся дивизион "катюш". Непривычный дивизион, ибо это не "студебеккеры", а наши отечественные трехтонки. На бортах надписи: "Защитники Москвы". Значит, вот еще откуда пошли "катюши"! В небе жужжали наши самолеты-кукурузники. И вдруг снегопад листовок полетел с них на город. Я схватил на лету одну. Немецкий текст. Разобрал фамилии: Сталин, Черчилль, Трумэн. Видимо, это обращение к немцам.
Улицы, на которых мы работали, относительно тихи. Но где-то впереди виднелись зарева пожаров, ухали выстрелы, было слышно, как летели стекла и падали стены домов. Там шел бой.
Вновь рывок вперед - мы тянули последнее колено теодолитного хода. Я поставил вешку у ворот какого-то большого заглохшего завода. Завод пуст. Некоторые корпуса разбиты. Разрушены соседние жилые дома. Щебень подметен в кучи, разрушения огорожены. Значит, это прежняя работа авиации. Нашей или союзной.
Соколов помахал мне издали: всё, закругляйся!
Я возвратился обратно, и мы все вместе переместились в соседний квартал города. Долго искали какую-то узкоколейку, которая значилась на карте, но не нашли. Выехали к конечной трамвайной и троллейбусной станции.
- Там, - сказал Соколов, показывая на ограду большого парка.
В парке и на перекрестке двух улиц выбрали место для трех наших постов.
На следующий день, двадцать шестого апреля, все повторилось. И двадцать седьмого, и двадцать восьмого, и двадцать девятого...
Второго мая - отдых. Отдых, а город еще горел, дрожал и трясся от огня артиллерии и взрывов бомб.
- Походим? - предложил Саша. - До наряда. И может, очки?
Мы знали, как Саша страдал без очков. В Котбусе мы нашли ему очки, но они оказались с разными стеклами.
- Один глаз ничего, а левый... - произнес Саша.
- Найдем! - уверил я Сашу. - И заодно этих посмотрим...
"Эти" - Гитлер и Геббельс. Ходили всякие слухи. Что Геббельс отравился газом со всей семьей. Что Гитлер застрелился. И - наоборот. И будто кто-то даже видел их трупы. А может, настоящий Гитлер смылся? Говорили и так, и всяко...
Мы пошли втроем - Саша, Вадя и я. Володя на дежурстве. Нам в наряд только к вечеру.
В парке цвела черемуха. Зеленели газончики. Цивильные немки и немцы выстроились в длинные очереди к солдатским кухням. Кастрюли, кастрюли, кастрюли, у некоторых - котелки, и у всех - белые повязки на рукавах. Наши солдаты весело разливали по котелкам и кастрюлям суп, разбрасывали большими черпаками кашу. На домах белые флаги, простыни, даже наволочки, полотенца и опять простыни. Все белое пускалось сейчас в ход. Капитуляция. Капитуляция!
- Господа солдаты! - окликнул нас пожилой мужчина. - Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?
Перед нами был немец не немец, русский не русский, тоже с белой повязкой на рукаве, заискивающий, прячущий за спину котелок.
- Спасибо, - сказал Вадя, - мы так...
- О, вы знаете, как я рад, что русские пришли в Берлин! - воскликнул мужчина. - Ведь я сам из Одессы. Да, да, из Одессы! Я специалист по импорту кожи и работал в русском торгпредстве. Я так люблю Россию и скучаю по ней! Я надеюсь, что сейчас мне представится случай возвратиться на родину...
- "Представится случай"! - ухмыльнулся Саша. И вдруг закипятился: - А знаете ли вы... - Но осекся и сказал с досадой и несвойственной грубостью: - А ну его к чертовой матери! Какая у него родина!
Кажется, мы думали об одном и том же.
Как часто к случаю и без случая мы произносим святые, полные глубокого смысла и волнения слова. И смысл их стирается, слова доходят только до уха, а не до сердца.
И кто-то привыкает к этому с детства, и высокие слова не трогают его. Как бумажные цветы, как ватный снег. И так можно прожить всю жизнь и потом, на старости лет, сказать, как этот берлинский господин: "представится случай возвратиться на родину".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64