Самое подходящее время! Куда угодно и кем угодно, но работать.
Тогда мне не будет стыдно перед ней - перед Наташей. Ведь она работает. После гибели отца она закончила курсы машинисток и сейчас служит в Наркомате речного флота. А что я? Так и останусь школьником? Чтобы всю жизнь выглядеть перед ней мальчишкой?
Весь следующий день я шатался по Москве. Просто так. Шел по улицам, где мы ходили прежде с Наташей, читал плакаты и объявления на заборах и у ворот каких-то заводиков и мастерских.
Возле военкоматов толпились люди - призывники, провожающие и просто прохожие. И празднично гремела музыка в репродукторах, и было жарко, и светило солнце. Но праздника не было.
Плакаты и объявления извещали о разном. Извещали о мобилизации, призывали совершить путешествие по каналу Москва - Волга или отдать все силы на разгром врага. Рядом со свежими лозунгами висели знакомые мне, но такие устаревшие сейчас объявления о школах танцев. Довоенное и новое, военное, перемешалось.
Требовались рабочие "Дальстрою". Это заманчиво, но далеко. Уезжать на край света, когда идет война? Нет! Требовались ученики поваров, официантов и разнорабочие тресту столовых. Требовались упаковщики в галантерейную артель и слесари первого - третьего разрядов на завод пишущих машин. Требовались электромонтеры на МОГЭС и сторожа на мебельную фабрику. Требовались...
Кем же я могу быть? У меня были мечты. Не те, о которых я говорил когда-то с Наташей, а другие - о том, чем я буду заниматься, когда вырасту. Но это были мечты о том, что должно быть не скоро. Когда я вырасту. Когда окончу школу, в которой мне еще трубить и трубить. Когда закончу институт. И, уж конечно, в этих мечтах не было сегодняшнего войны.
А сейчас, читая объявления, я видел себя и слесарем, и токарем, и электромонтером, и шофером...
А может, лучше махнуть на большой завод? На военный! Уж если работать, так делать что-то настоящее: танки или самолеты, пушки или винтовки...
На Пятницкой я втиснулся в трамвай и вскоре оказался у автозавода.
- Работать? - спросили меня в отделе кадров. - Пожалуйста, в ремесленное. Здесь рядом, за уголком. Ремесленное номер один, молодой человек.
Идти в ремесленное, чтобы учиться два года. Дудки! И разве я смогу признаться Наташе, что учусь в ремесленном!
Я уже возвращался домой с мыслью объехать завтра другие заводы, как вспомнил: "А ведь рядом с нами типография. В Потаповском. А что, если сходить спросить?.."
- Ну и молодчина, - сказал отец, когда я вернулся домой. - А кончится все быстро, пойдешь учиться. Ничего страшного. В конце концов, я гимназию нормально тоже не кончал.
- Кем ты будешь? - переспросила мать. - Катошником? А что это?
Я объяснил.
- И неужели уже завтра?
- Нет, послезавтра. К шести утра выходить.
- Рано очень. Как же ты будешь вставать?
- Ничего. Не волнуйся!
Я подошел к матери и неловко чмокнул ее в щеку.
- А меня? - спросил отец.
- И тебя. - Я поцеловал отца.
Мои родители!
Знал ли я вас прежде? Наверно, знал. Или просто привык к вам? Привык к тому, что вы есть, как есть наш дом, наша квартира, наша комната. Было бы странно, если бы не было их, и так же странно было бы не видеть вас, хотя ваши слова порой не нравились мне. Вы одергивали меня, поучали, советовали, а кому это нравится?
Но оказывается, я просто дурак. Я ничего не понимал. И раньше не понимал, и совсем недавно - позавчера, вчера. Я сердился на вас, занятых работой, сердился, что у вас не остается времени на меня. Я ходил в школу и куда охотнее в Дом пионеров, я писал стихи и дружил с Николаем Степановичем, я, наконец, любил, а вы толком не спрашивали меня ни о чем. Спрашивали о школе и об отметках и то не всегда.
И вот сейчас, когда пришла война... Мне стыдно, что я не знал вас прежде. Мне стыдно, что я вас боялся и порой грубил вам. Ведь вы слушаете меня сейчас, как равного, как взрослого. И я поступаю так, как хочу, и вы поддерживаете меня.
Только теперь я понимаю... И я люблю вас за все - за прошлое и настоящее, за вчерашнее и сегодняшнее, и за все, что будет впереди...
- А может быть, все-таки лучше в ремесленное? - вдруг словно вспомнила мать.
- Почему в ремесленное? - не понял я.
- Вот повестка. - Мать протянула мне розовую бумажку, в которой говорилось, что завтра мне надлежит явиться в художественное ремесленное училище No 21 с такими-то документами и вещами.
- Нет, пусть лучше работает! Вот какая штука! - сказал отец и посмотрел на меня: - Верно?
Над Москвой рыскали лучи прожекторов. По вечерам в небо поднимались аэростаты воздушного заграждения. К ним тоже привыкли. Привыкли, впрочем, ко многому, что воспринималось как меры предосторожности.
Хотя первый месяц войны и не был утешительным, в скверике у Большого театра, как обычно, цвели гвоздики, на Чистых прудах работала лодочная станция и квакали лягушки, а в "Эрмитаже" выступал Утесов.
Я взял два билета и позвонил в наркомат. Она любила слушать Утесова и сразу же согласилась:
- Правда, у меня дежурство, но я подменюсь. Как ты? Вырос, наверное?..
В последнее время я ее почти не видел. Да что там в последнее время! С тех пор, как она стала работать. Я приезжал к ее дому, бродил по Петровке у наркомата перед окончанием рабочего дня, но чаще всего бесплодно. Или не встречал ее совсем, или она была не одна. Я боялся ее сослуживцев в солидной форме речников с золотыми "крабами". Я пугался женщин, которые выходили из наркомата вместе с Наташей. Но еще больше я избегал встреч с ее матерью. А мать, как назло, часто отправлялась вместе с Наташей на работу и не менее часто возвращалась вместе с ней домой. Я встречался с Ксенией Павловной два раза. Оба раза знакомился - я просто боялся ее. Она работала в наркомате уборщицей, она была ее матерью, она...
Как я понимал, они уже давно, больше года, после гибели Наташиного отца, жили трудно. Теперь, с началом войны, совсем трудно...
И вот - "вырос" ли я? Это и радовало, и чуть обижало меня. Как вырос? Я всегда был не маленьким, а сейчас... Ведь она ничего не знает.
Мы встретились на Петровке, как договорились. У Пассажа. Я сказал, что так лучше. Мне просто не хотелось ждать ее у наркомата и опять видеть в окружении "крабов", взрослых подруг или вместе с матерью. Уже когда Наташа пришла, я подумал: "А может, и она не хотела показывать меня своим знакомым? Почему она так быстро согласилась встретиться у Пассажа?"
Стоило мне так подумать, и все наши разговоры приобрели какой-то странный смысл.
- Ты повзрослел, - сказала она.
"Значит, она считает меня мальчишкой!" - подумал я.
- А что в Доме пионеров? Как там? - поинтересовалась она.
"Значит, она думает, что я до сих пор хожу в Дом пионеров!" - отметил я.
- Хорошо, что ты не поехал. Кажется, ты собирался к родственникам папы? - спросила она.
"Папа! Еще недостает, чтобы она спросила меня, почему я не имею усов и бороды!"
А я ведь уже два раза брился отцовской безопасной бритвой. Правда, когда дома никого не было, и, может быть, специально ради нее. Даже порезался один раз. Я старательно сбривал пушок, но щетины не появлялось.
О бритье речь не зашла.
- Ну, а как твои родители? Как мама?
Она всегда спрашивала меня о родителях и обязательно о матери, хотя не знала их.
- А канал Москва - Волга тоже вам подчиняется? - неожиданно спросил я.
Это была хитрость.
- А почему ты интересуешься? Да, - подтвердила она, - подчиняется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64