– Ах, вот каких коршунов вы сцапали. Ну, это меняет дело, граф. Я думал, что вы о том, который душил голубей… А это птицы другого полета…. Неужели схватили самого Желябова?
– Его, ваше величество. Был опознан и признался. Теперь, надеюсь, с крамолой будет покончено. Эту весть я и привез к вам в такой поздний час.
– Спасибо, граф. Спасибо! Вы и представить не можете, как обрадовали меня. Теперь, я думаю, нечего опасаться воскресенья. Велите известить всех, что завтра в обычное время в Михайловском манеже состоится большой развод. Пригласите послов и военных атташе. Буду присутствовать я, великие князья и все министры.
– Слушаюсь, ваше величество. Будет исполнено.
– Спокойной ночи, граф. Еще раз благодарю за службу. Завтра доложите мне о подробностях…
В субботу уже весь город знал об аресте Желябова. Царя поздравляли с большой победой. Он успокоился, и в воскресенье 1 марта встал бодрый, в отличном настроении и, позавтракав в обществе княгини Юрьевской, вышел из дворца во двор, чтоб ехать в Михайловский манеж. Утро было свежее, легкий морозец бодрил.
Карета, укрепленная на санных полозьях, запряженная парой вороных, стояла у подъезда. Дворцовый кучер Фрол в синем бешмете, подпоясанный красным кушаком, важно восседал на козлах. Увидев царя, он приподнялся и снял шапку. Сопровождаемый охраной, царь сошел с лестницы, что-то шепнул начальнику конвоя, кивнул кучеру и уселся в карету.
Кучер гикнул, и карета, окруженная конными казаками, вылетела из ворот и помчалась, вздымая снежный вихрь.
5
Кудрявый молодой человек с ясными карими глазами, что вместе с Желябовым закладывал мину под Каменным мостом, был известен в партии под двумя кличками: «Котик» и «Михаил». Желябов знал Котика как отважного и преданного революционера, не раз выполнявшего самые опасные поручения, и потому зачислил его в метальщики под № 1.
Мало кому было известно, что фамилия Котика Гриневицкий, а зовут его Игнатий Иоахимович.
Выходец из польских дворян, он родился около Гродно и окончил гимназию в Белостоке с золотой медалью. Все прочили ему блестящую карьеру. Гриневицкий поступил в Петербургский технологический институт и сразу же обнаружил недюжинные способности. Однако его свободолюбивая натура быстро увлеклась другой идеей: «Бороться за свободу и счастье народа»… Не окончив курса, Гриневицкий отдался революционной борьбе.
Добровольно записавшись в метальщики, Гриневицкий уже тогда знал, что при любом исходе дела его ждет неминуемая гибель. Однако он не дрогнул под взглядом Желябова и просил поставить на самое опасное место.
В субботу вечером, услышав подтверждение Перовской, что покушение состоится и что ему поручено бросать бомбу первым, Гриневицкий сохранил присутствие духа и твердо сказал, что выполнит свой долг…
Прямо из тайной квартиры на Тележной он пошел в католическую церковь, помолился и вернулся домой еще более спокойным.
Выпив чаю и заплатив хозяйке долг, он привел в порядок бумаги, написал прощальное письмо родителям и сел за завещание.
Собственно, завещать ему было нечего. Все его немудреное имущество принадлежало партии. Но в 25 лет он сознательно шел на смерть, и ему хотелось сказать тем, кто останется жить, зачем и ради чего он обрек себя на гибель.
Гриневицкий положил перед собой несколько листов бумаги и стал писать уверенно, без помарок, так как он хорошо знал, что нужно сказать:
«Милые други мои и товарищи! Александр II должен умереть. Дни его сочтены. Мне или другому кому придется нанести страшный последний удар, который гулко раздастся по всей России и эхом откликнется в отдаленных уголках ее, – это покажет недалекое будущее.
Он умрет, а вместе с ним умрем и мы – его враги. Это необходимо для дела свободы!..
Я боюсь… меня, обреченного, стоящего одной ногой в могиле, пугает мысль, что впереди много еще дорогих жертв унесет борьба. Много ли еще жертв потребует наша несчастная, но дорогая Родина от своих сынов для своего освобождения?
Мне не придется участвовать в последней борьбе. Судьба обрекла меня на раннюю гибель, и я не увижу победы, не буду жить ни одного дня, ни часа в светлое время торжества, но считаю, что своей смертью сделаю все, что должен был сделать и большего от меня никто, никто на свете требовать не может».
Он встал и, широко раскинув руки, вдохнул полной грудью.
«Как хочется жить, а я иду на смерть! Иду, но иду во имя жизни! Дело революционной партии – зажечь скопившийся уже горючий материал, бросить искру в порох и затем принять все меры к тому, чтобы возникшее движение кончилось победой народа, а не полным избиением лучших людей страны… Я иду на смерть с верой в нашу победу…»
Гриневицкий положил ручку, спрятал завещание в стол. Потом потушил свет, посмотрел на сонный город, окутанный тьмой, лег и быстро заснул…
6
Сигналисты и метальщики начали собираться на Тележной с восьми утра. Их принимал хозяин тайной квартиры – высокий брюнет с большими печальными и строгими глазами Николай Алексеевич Саблин. Посредине стола на подносе шипел самовар, в хлебнице лежали свежие, пахучие калачи, на тарелках – колбаса, ветчина, сыр.
– Друзья, пожалуйста, закусывайте и пейте чай, – приветливо предлагал хозяин.
Тимофей Михайлов – лохматый плечистый детина с добродушным русским лицом, расстегнув рубашку, шумно дул на блюдечко, от которого валил пар. Он пришел раньше всех и допивал уже третий стакан. Лицо его лоснилось от пота, и на нем нельзя было увидеть ни озабоченности, ни тревоги. Между тем этот человек был назначен вторым метальщиком и через час должен был пойти на верную смерть. В углу под иконами, склонившись у недопитого стакана чая, нервно мял папиросу и курил большими затяжками широколицый белобрысый парень, уставившись в одну точку.
Это был тот самый Рысаков – недавний студент-технолог, которого Желябов, несмотря на возражения Перовской, взял кандидатом в метальщики. Рысаков рвался в бой, но ему было поручено бросать бомбу последним, и то лишь в том случае, если первыми тремя снарядами царь не будет убит.
Иван Емельянов – смуглый молодой рабочий – молчаливо и сосредоточенно рассматривал «Иллюстрированную хронику». Ему тоже было не по себе, но он старался не думать о предстоящем деле.
Сигналисты сидели в сторонке у окна и о чем-то тихонько шептались.
В половине девятого, как и было назначено, вошел Котик, громко поздоровался со всеми и сел рядом с Рысаковым. Лицо его было бледно, но карие выразительные глаза смотрели спокойно и твердо.
– Что, Захар еще не пришел?
– Кажется, нет, – думая о чем-то своем, глухо отозвалсяРысаков, – а впрочем, не знаю…
В передней послышались голоса, смолкшие до шепота, и скоро в столовую вошла, не раздеваясь, раскрасневшаяся на морозе Перовская, а следом, открывший ей дверь, Саблин с корзиной. Перовская поздоровалась со всеми за руку. Корзина была осторожно поставлена на стол.
– Друзья, – заговорил Саблин, – Софья Львовна принесла два метательных снаряда. Скоро придет техник и принесет остальные. – Саблин осторожно извлек из корзины снаряды и поставил на стол.
– А где же Захар? – негромко, с тревогой в голосе спросил Рысаков.
Саблин кашлянул, готовясь ответить, но Перовская решительным жестом остановила его:
– Вы все знаете, что главный удар по тирану будет нанесен на Малой Садовой, взрывом мины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154