– Что вы, что вы… Я рад познакомиться с вами, господин Стрешнев, и постараюсь оказать содействие… Признаться, у нас не так уж много умных, образованных людей… А что, скажите, вы действительно были причастны к этому нашумевшему делу о покушении на государя императора?
– Нет, что вы… Просто я был в толпе, когда везли на казнь революционеров: Желябова, Перовскую, Кибальчича… Как и многие, махал рукой и, кажется, что-то крикнул… Что именно – не помню… был очень взволнован… и вот сейчас здесь.
– Да-с, печальная история… Однако, я полагаю, вам повезло… то есть могло быть и хуже. Скажем, Сибирь…
– Помилуйте, я же ни в чем не виноват.
– Да, да, конечно, я верю. Думаю, что здесь в Боровске вам будет хорошо. Конечно, не обойтись без известных формальностей. Раз в две недели вам придется заглядывать, отмечаться и прочее. Но в остальном – вы вольный и независимый человек. Вот вам вид на жительство.
Стрешнев взял паспорт, поднялся.
– Если будут затруднения с квартирой или со службой – я к вашим услугам… А сейчас пока можете остановиться на постоялом дворе.
– Это далеко?
– Нет, сразу за церковью. Если желаете – я распоряжусь, вас проводит городовой.
– Нет, нет, благодарствую, господин исправник.
Стрешнев поклонился и вышел, недоумевая и радуясь.
3
– Ну, что, ваше благородие, отпустили? – спросил молодой жандарм, увидев ссыльного без конвоя.
– Да, исправник велел устраиваться на жительство.
– А где думаете определиться, барин? Али есть знакомые? – участливо спросил ямщик, кося карим глазом из-под густых бровей.
– Знакомых нет… буду искать сам.
– Трудненько это, барин, в наших местах. Тут народ старой веры – чужих не любит.
– Что делать?.. Пока пойду на постоялый.
– Ежели не найдете – поможем! Я ужо загляну, – кивнул ямщик.
– Благодарствую.
Стрешнев попрощался с жандармом, пожал руку ямщику и, взяв свои немудреные пожитки, побрел на постоялый.
Ямщик, сняв шапку, долго глядел вслед.
Стрешнев шел посредине улицы по булыжнику – здесь было меньше грязи. Обогнув старинную церковь, обнесенную высокой чугунной оградой, он свернул направо и, увидев у перевязи лошадей, направился к длинному деревянному дому. Ворота были распахнуты, и во дворе тоже стояло несколько обозных подвод. Обойдя большую лужу, Стрешнев поднялся на крыльцо, вошел в просторную кухню, где за большим столом чаевничало с водкой до десятка мужиков. Огромный самовар пыхтел, из него валил пар. Вокруг стола тучами вились мухи.
– Здравствуйте, почтенные! – поздоровался Стрешнев.
– Милости просим! Здравствуйте! – хором ответили захмелевшие мужики.
– А хозяина нельзя видеть? – спросил гость.
Из другой комнаты вышел бородатый старик в жилете поверх рубахи.
– Я хозяин. Здравствуйте, ваше благородие. Ежели желание переночевать – милости прошу в горенку.
Взяв у Стрешнева вещи, он провел его в небольшую комнатку, где стояла железная кровать, стол, накрытый вышитой скатертью, и старинный комод.
– Вот, располагайтесь, ваше благородие, тут никто не обеспокоит.
– Благодарствую, – сказал Стрешнев и, сняв шинель, повесил ее на гвоздь у двери.
– Никак из Москвы? – поинтересовался хозяин.
– Из Санкт-Петербурга.
– Оченно приятно! Что изволите приказать: водки или чаю?
– Водку не употребляю, а вот что-нибудь закусить бы и чайку.
– Сейчас, сейчас… Это у нас живо… – заторопился хозяин.
Съев яичницу и напившись чаю, Стрешнев пошел искать квартиру. Опасаясь потерять в грязи кожаные калоши, он их привязал шнурками и по совету хозяина взял палку, чтобы отбиваться от собак.
Солнце опускалось за большой бор, город притих, притаился. Улицы были пустынны. Стрешнев присматривался к добротным домам с высокими глухими заборами и шатровыми воротами. Окна домов были закрыты наглухо, а иные и занавешены изнутри. Казалось, в них никто не живет.
Стрешнев подошел к темным дубовым воротам, постучал кованой щеколдой.
– Чево надоть? – спросили, приоткрыв окно из дома.
– Не будете ли сдавать квартиру?
– Хозяев нетути. Да и не сдают наши. Не было случая…
Стрешнев постучался в другой дом.
– Квартирантов не пущаем! – ответили сердито.
Обойдя более десятка домов, Стрешнев приуныл: отвечали односложно: «Хозяева уехали. Постояльцев не пускаем».
Вернувшись в свою горенку уже в сумерки, Стрешнев, не ужиная, лег в постель. Дорожная усталость дала себя знать – он тут же уснул…
Утром Стрешневу принесли завтрак из трактира и горячий маленький самовар. Позавтракав, он сел было за письмо к Лизе, но вошел хозяин.
– Вас, ваше благородие, Поликарп спрашивает.
– Какой Поликарп?
– А Поликарп Матвеич, то есть ямщик, с которым из Москвы ехали.
– А, ямщик… Спасибо!
Стрешнев оделся я поспешил к Поликарпу.
– Что, барин, не удалось вам ничего найти? – спросил ямщик, сняв шапку и кланяясь.
– Нет, не удалось. То хозяева уехали, то вовсе не сдают… Куда это все у вас поуезжали?
– Известное дело, барин, теперь страстная пора. У нас ведь здесь почитай все огородники. А землю нанимают под Москвой. Вот и выезжают туда на целое, стало быть, лето.
– Вот как! Я и не знал… Чего же здесь не держат огороды?
– Не расчет, барин. Овощи-то далеконько возить. До Москвы без малого сотня верст. А насчет фатеры вы не тужите. Я давеча был у бабушки Устиньи – она велела зайти. Старуха карахтерная, из раскола. Ну, да я ей сказал, что вы тоже пострадали от властей… Вот она и того – посочувствовала… Ежели, говорит, люди тихие, то можно и пустить. У вас, барин, велико ли семейство-то?
– Пока я один, а потом приедет невеста… жена.
– Так вдвоем с супружницей и будете проживать?
– Пока вдвоем.
– Это подходяще, – сказал Поликарп и повел Стрешнева по главной улице.
– Видите на углу пятистенок? Вот тут и живет бабушка Устинья.
– Что ж, это хорошо, близко, – обрадовался Стрешнев.
Подошли к шатровым, побуревшим от времени воротам. Поликарп приподнял железное витое кольцо, постучал. Дружно залаяли собаки. Слышно было, как приоткрылось оконце во дворе.
– Поликарп, ты, что ли? – спросил властный старушечий голос.
– Я, бабушка Устинья.
– Входи, дожидаюсь!
Засов, дернутый за веревку из дома, отодвинулся, и Поликарп, подняв за кольцо щеколду, распахнул калитку. Две лохматые собаки с лаем бросились к воротам.
– Цыц, окаянные! – зычно крикнула старуха, и собаки, поджав хвосты и потихоньку скуля, поплелись на свое место.
Двор был вымощен толстыми плахами, у крыльца лежало мельничное колесо. Вытерев ноги о рогожу, оба вошли на крыльцо, а потом в просторные сени, где пахло сухими травами: мятой, донником, полынью. Поликарп, распахнув дверь, вошел первым, перекрестился двумя перстами.
– Вот, бабушка Устинья, привел постояльца, о котором давеча говорил. Человек пострадал от царевых слуг и теперича должен проживать у нас в Боровске.
– Надолго ли вас, батюшка? – строго спросила высокая, прямая старуха в синем широкополом сарафане, в белой рубахе, повязанная черным платком, оглядывая гостя испытующим взором.
– На пять лет.
– А семья велика ли?
– Вдвоем с женой.
– Будете учительствовать?
– Да, наверное.
– Ну-к, что же. Вторую половину могу сдать, коли поглянется. Пойдемте посмотрим, – и сама пошла впереди гостей.
Из просторной кухни, где стояли широкие, крашенные охрой скамейки и скобленый стол, прошли за расписную занавеску у печки и вошли в небольшую комнатку, устланную домашними половиками, в которой целый угол занимали окрашенный в синий цвет большой киот с иконами старинного письма и укладка с древними книгами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154