– Вы ставили опыты? – спросил Стрешнев.
– Признаться, нет, но это и так понятно.
– Позвольте мне спросить… Так, случайная мысль… А может, и глупость… Если сырое яйцо положить в воду и кастрюлю бросить на землю – разобьется оно?
– Давайте попробуем! – улыбнулся Циолковский.

– Как, прямо сейчас?
– А зачем откладывать? Вы посидите тут, а я поищу подходящую посуду.
Циолковский вышел и скоро вернулся с сырым яйцом и жестяной банкой из-под кофе.
Они вышли на террасу. В банку положили яйцо и, наполнив ее водой, плотно закрыли. Потом донышко и крышку придавили дощечками и связали их тонкой медной проволокой.
– Ну, полезли на крышу! – предложил Циолковский. – Бросим оттуда.
– Я готов! – согласился Стрешнев.
Они вылезли в слуховое окно, вскарабкались на конек, и Циолковский подбросил банку. Раздался звонкий стук и как бы всплеск. Оба поспешили спуститься и увидели на траве смятую банку без крышки, порванную проволоку, разлетевшиеся в стороны дощечки. В банке, в остатках воды, плавало разбитое яйцо.
– Вы правы, господин Циолковский, – вздохнул Стрешнев.
– Нет, нет, опыт не удался. Ведь банка открылась, и вода вылилась.
– Так как же быть? – спросил Стрешнев.
– Сейчас, подождите минутку.
Циолковский ушел в кухню и вернулся с оловянной кастрюлей, наполненной мутноватой водой, где плавало яйцо.
– Вот теперь все сделаем, как надо. Я добавил в воду соли, чтобы яйцо не лежало на дне, – сказал Циолковский.
Под крышку положили резиновую прокладку, просунули в дужку короткую палку и, привязав ее к ручкам кастрюли, плотно придавили крышку.
– Ну, теперь снова полезли на крышу! – кивнул Циолковский, неся кастрюлю в вытянутых руках. Кастрюля была подброшена высоко вверх и со звоном упала на землю.
Оба поспешно спустились. Кастрюля лежала на боку, слегка промятая. Из нее струилась вода. «Что, если яйцо уцелело?» – подумал Стрешнев и первый развязал веревку, снял крышку.
– Смотрите! Целехонько! Смотрите, господин Циолковский!
– Да, опыт удался, – спокойно сказал Циолковский, – однако он ничего не доказывает.
– Как не доказывает? – удивленно воскликнул Стрешнев.
Циолковский взял Стрешнева под руку, увел в комнату.
– Видите ли, у Жюля Верна в момент выстрела огромной пушки снаряд имел ускорение около трехсот тысяч метров в секунду. Значит, вес каждого предмета в снаряде мгновенно увеличивался в тридцать тысяч раз! Если костюм аэронавта весил, скажем, три фунта, то при выстреле его вес возрос бы до двух тысяч двухсот пятидесяти пудов, и человек был бы раздавлен, как таракан.
– Что вы говорите? Это страшно.
– Такова арифметика, господин Стрешнев. Тут никакая вода спасти не может. Наш опыт – просто шутка.
– Да… жалко… Я думал, что он может пригодиться, – сказал Стрешнев и взял фуражку.
– Как, вы собираетесь уходить? А чаю? Я познакомлю вас с женой, с тестем…
– Буду рад, но лучше в другой раз… И так оторвал вас от дел… Да и спешу…
– Очень жаль, господин Стрешнев, но надеюсь, что вы скоро заглянете снова?
– Непременно! Мне было необычайно приятно познакомиться с вами поближе, господин Циолковский.
– Зовите меня просто Константин Эдуардович.
– Прекрасно! А меня – Сергей Андреевич. До встречи, Константин Эдуардович!
Циолковский проводил гостя за ворота, дружески пожал руку.
– Если сможете – заходите, Сергей Андреич. Буду рад!
3
На крылечке стояла невысокая, молоденькая женщина в пестрой кофточке, подбирая выбившиеся из-под косынки темно-русые волосы. Ее голубые уставшие глаза смотрели с любопытством.
– Костенька! Что это за господин был у тебя? – спросила она, когда Циолковский закрыл калитку.
– Это учитель гимназии из Петербурга, Сергей Андреевич Стрешнев.
– Батюшки! А ты с ним на крышу лазил… Хорошую кастрюлю испортили… Что он теперь подумает?
– Ничего, Варенька, ничего плохого Сергей Андреич подумать не может. Это человек передовой, просвещенный… Знаешь, почему он здесь?
– Нет, почему же?
Циолковский поднес палец к губам.
– В ссылке, как политический… Был причастен к народовольцам, которые казнили царя.
– Ой, Костенька, – испуганно зашептала Варенька, – а ты с ним… Как бы не нажить беды? Ведь могут из училища уволить?
– Он сам будет служить в нашем училище. Бояться нечего.
– Слава богу, если так… А все-таки надо бы с папой поговорить… Как бы он тебя в политику не вовлек. О чем вы говорили?
– Так… Опыт ставили. Потому и пострадала твоя кастрюля. Но я ее выправлю, не беспокойся… А ты видела гостя?
– Видела. Такой представительный, интересный.
– Скоро к нему приедет жена – составится у нас компания – будем кататься на лодках.
– Ну, куда мне, Костенька… Слышишь, кажется, Любаша проснулась… побегу ее кормить.
– Ну, иди, милая, а я до чаю поработаю.
Циолковский прошел на террасу и, сев в плетеное кресло, задумался. Он все еще находился под впечатлением разговора со Стрешневым.
– Кибальчич… Кибальчич… До меня доходили слухи о нем… Оказывается, Стрешнев знает, что был составлен проект летательного аппарата. Вдруг Кибальчич сделал важное открытие? Эх, как у нас все по-глупому получается…
4
Стрешнев, вернувшись от Циолковского, долго не ложился спать: ходил по комнате, думал.
«Кажется, я сразу напал на доброго, порядочного человека. Он, безусловно, сочувствует мне. А в теперешнем моем положении это так важно! Ведь во всей губернии у меня – ни одной знакомой души…
Славно мы поговорили. Даже опыт поставили. Правда, опыт этот показался ему наивным, но все же… Он нас как-то сблизил. Видимо, Циолковского интересуют большие проблемы. Когда я упомянул о проекте Кибальчича, глаза у него так и заблестели. Неужели его занимают те же вопросы мироздания, что и Николая? Уж не мечтает ли он тоже о постройке летательного аппарата? О непригодности гигантской пушки говорил весьма решительно.
А этот шестигранный змей и бумажные аэростаты? Безусловно, его занимает мысль о воздухоплавании. В общении скромен и застенчив, а в суждениях весьма тверд. Над ним тут в Боровске, как я понял, немножко подсмеиваются, называют «чудаком», «оригиналом». А он человек весьма и весьма незаурядный.
И, видимо, он чувствует себя в этом захолустье очень одиноко. Приглашал заходить. Приглашал душевно. Как получилось бы чудесно, если б мы сошлись поближе».
5
Незаметно Стрешнев сделался в доме Циолковских своим человеком. Когда он приходил – все оживлялись и радовались, так как после уединенных бесед с Циолковским Стрешнев обычно оставался пить чай или ужинать в кругу семьи. Стрешнев много рассказывал про Петербург, про интересных людей, иногда играл на гитаре. Жена и тесть радовались, что у Кости наконец появился друг…
Но однажды Стрешнев исчез. Прошла неделя, а от него не было никаких вестей. Циолковский забеспокоился, хотел идти разыскивать, но удержал тесть Евграф Николаевич – человек степенный, осмотрительный.
– Мало ли что могло стрястись… вдруг снова арестовали или выслали в другой город. Как бы не попасть в историю. Подождем еще…
Как-то ранним вечером в калитку постучали. Варенька выглянула в окно и, услышав голоса, узнала Стрешнева.
– Костя! Костя! Сергей Андреич идет! – крикнула она на террасу.
Циолковский, что-то вычислявший, отложил тетрадь и пошел к воротам.
Варенька из-за шторы, увидев, что муж пожимает руку хорошепькой барышне, сразу догадалась, что к Стрешневу приехала невеста, и бросилась к гардеробу, чтоб надеть праздничное платье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154