Август Баумгарте был затем переведен в концлагерь Эстервеген. Он еще очень четко помнит охоту СС за головами. Каждый эсэсовец, который находился на посту, мог уничтожить по своему усмотрению любого "предварительно заключенного". СС сделана это традицией. Каждый день заключенные, которые целый день работали на болоте, возвращались в лагерь с мертвыми товарищами.
Карл Эбелинг из Лауэнштайна описывает, как в 1933 году его с толкователями Библии и евреями таскали из тюрьмы в тюрьму, потому что все камеры были переполнены. Заключенных в конце концов доставили в концлагерь Моринген.
"Жестокость началась, когда полицию сменила СС и эсэсштурмфюрер Кордес стал комендантом. Он оборудовал помещение, которое называли "комнатой радости". Многие познакомились с этой "комнатой радости". В особенности я вспоминаю о враче социал-демократе Буххольце из Ганновера, который был моим соседом за столом. Три дня мы его не видели. Когда он вышел, то выглядел жутко Я вспоминаю также Лео Хейнеманна из Ганновера, который лежал окровавленный на дворе... Вновь прибывавшие евреи все проходили через это помещение.
Число такого рода штрафных и трудовых лагерей, заводов Геринга, промышленных предприятий от Эмса до Гарца, принудительных лагерей, оборудованных мест пыток Морингена, Эстервегена, Боргермора, Лингена, Меппена, Берген-Бельзена, Халлендорфа и так далее, только в Нижней Саксонии доходило до ста. Все они были адом человеческих мучений под страшным господством СС".
2
От старинного университетского Геттингена, заполненного почти одной молодежью, до Фольприхаузена что-то около ста километров. Дорога красочна; аккуратность - поразительна, она не может не восхищать: люди словно бы договорились друг с другом беречь природу, уважать красоту; на стоянках автотуристов - полиэтиленовые ящики для пустых бутылок, пакетов, консервных банок (их, правда, очень мало здесь - металл дефицитен, на смену ему пришел пластик или хороший картон); тут и там - столики и скамеечки, за которые может присесть семья и славно отдохнуть. Здесь нет вывесок запрещающих, сулящих кару; наоборот, все указывает, где и что можно: через сто метров можно обедать, есть столики и ящики для мусора; через три километра - вас ждет пансионат; через сто метров - купальня в лесу, милости просим...
Поехал я в Фольприхаузен (памятуя письмо бывшего заключенного Акста, переданное мне Штайном) в будний день: машин на дороге было мало; вечерело.
Чем дальше я отдалялся от магистрали, тем глуше здесь становилось; как-то незаметно начались холмы; еще более незаметно они переросли в горы, поросшие прекрасными дубовыми лесами.
А потом я въехал в Фольприхаузен и сразу же увидел ту самую шахту "Б" "Виттекинд"; и вокзал был из темно-красного кирпича, старой кладки; тишина была какая-то несовременная, прежняя, слишком уж дисциплинированная.
Я прислонился спиною к темно-красной вокзальной стене, закрыл глаза, и пронеслись видения былого: "хефтлингов" гонят по ночным затаенным улочкам в шахту; лают собаки, кричат эсэсовцы; на темных улицах - ни души, только, бывает, мелькнет свет, когда отворится дверь пивной, да и то редко, - за этим строго следит полиция, как-никак здесь расположены самые крупные склады вермахта; концлагерь Моринген; бесценные сокровища в штольнях; неровен час налет авиации союзников.
Городок маленький, концлагерь Моринген был огромным, шахта "Б" "Виттекинд" лишь один из филиалов; заключенных здесь было куда больше жителей; сколько безымянных могил разбросано окрест, сколько трагедий, неизвестных миру, похоронено в безвестности...
- Входите, - сказал человек, адрес которого мне передал знакомый журналист из Геттингена. - Я в курсе вашего дела. Фамилию мою и адрес не упоминайте в своих корреспонденциях, мне здесь тогда не жить, а я не в том возрасте, когда меняют адрес, - нет сил, да и денег не густо.
- Я обещаю не обнародовать ни вашего имени, ни адреса.
- Это не трусость. Это, увы, дань тому мещанству, которое окружает меня; людей нельзя в этом винить: шахта - пивная - дом. И все... Ну, что вас конкретно интересует, выкладывайте...
- Все, связанное с пожаром на шахте "Виттекинд".
- Хм... Попробуйте задать этот вопрос людям в наших пивных... Вам ответят, как и я: "хм"... И все.
- Вы тогда жили здесь?
- Нет. В Ганновере. Но здесь жил мой дядя. Он был маркшейдером... Членом НСДАП... Да-да, он был убежденным нацистом... Когда я спорил с ним - уже после краха, - он отвечал только одно: "При Гитлере был порядок". Я его спросил: "Но ведь ты видел, как эсэсовцы убивали в штольнях немцев?" А он мне отвечал: "Ну и что? Борьба. Эти немцы были коммунистами или социал-демократами, они были против фюрера. Или русские комиссары. Или евреи. Или священники, преданные не нам, а Ватикану... Что ж с ними было делать?" Я ему говорил: "Разве ты мог чувствовать себя человеком, когда за любое неосторожное слово сам мог угодить за колючую проволоку?" Он отвечал: "А не надо болтать! Зачем распускать язык?! Всегда лучше помалкивать! Зря не посадят! Думаешь, сейчас на тебя не копят то, что ты говоришь?! Еще как копят! Придет время - и посадят!" Дядя для меня был добрым человеком, он помог мне получить образование, спасибо ему, но если бы он убедился, что я думаю не так, как он, - пришел бы в полицию, добровольно пришел, и написал бы: "Считаю своим долгом сообщить"... По поводу того взрыва и пожара... Однажды дядя выпил на праздник памяти погибших горняков, подвел к большой хрустальной горке, отворил дверцу красного дерева и показал мне три чашечки голубого фарфора из коллекции царицы Екатерины, которые были вывезены из России... Он сказал, что обменял здесь эти чашки на три буханки хлеба и английские сигареты... Ходят слухи, что, после того как сюда пришли союзники, заключенные Морингена - поляки, словаки, сербы - еще продолжали жить здесь... Хм... "Жить" не то слово... Существовать...
- А где эти чашечки из Павловска?
- Дядя умер, когда я учился в Бонне... Он был вдовец, но с ним жила подружка из Австрии... Ну, сами понимаете, что стало потом с домом и с его добром... А вообще-то у меня по сей день сохраняется впечатление, что все здешние люди хранят какую-то тайну, некая коллективная круговая порука... Поезжайте вверх, по дороге заключенных, которая ведет на верхнюю шахту "Хильдасглюк": там до сих пор все затянуто колючей проволокой, старые здания законсервированы, словно бы чего-то кто-то ждет...
- Вы можете меня туда проводить?
- Нет. Не могу. И все... Не могу. Поезжайте сами...
- С кем бы стоило здесь встретиться? Я имею в виду старожилов?
- У меня такого рода надежных знакомых нет. А если бы и были, я все равно не сказал вам. Не сказал бы. И все. Каждый живет по-своему и для себя, и ничего с этим не поделаешь.
- Мне посоветовали увидеть вас, полагая, что вы можете помочь хоть какой-то информацией.
- Здесь совершилось преступление. Дважды. Первый раз при Гитлере, когда был создан концлагерь. Второй раз - после победы, когда кто-то взорвал и поджег "Виттекинд". Фамилия Этткинд вам ничего не говорит?
- Какой-то офицер из Лондона, занимавшийся контролем над нацистским имуществом. Нет?
- А что вы еще о нем знаете?
- Ничего.
- Никто ничего о нем не знает. И не думайте, что вам ответят правду в Лондоне, если вы решите его искать. Старики говорили, что он был человеком с особыми полномочиями;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118