Он согласился. Но когда вернулся, сказал: "Знаешь, а купюра-то фальшивая! Что делать?"
Хельма решила, что это провал, но подводить ни в чем не замешанного человека не могла, не тот характер, ответила: "Не погибать же тебе из-за меня... Скажи им, что эти деньги дала тебе я". Шофер тогда рассмеялся и протянул ей кошелек с разменянными деньгами: оказывается, он пошутил... Жестокость шутки - совершенно определенная черта характера, сразу высвечивает человека, перечеркивает все то хорошее, что он сделал, разве нет?
...Мы начали работу, организовали помощь товарищам, но с Прагой связь прервалась, не поступало никаких указаний. Видимо, в Праге не знали о моем "особом задании"; Тельман, который знал об этом деле все, был в тюрьме, а Фриц Люкс погиб. Конечно, очень обидно, но ведь не на партию же обижаться?! Надо было выполнять свой долг - продолжать борьбу. Мы создали подпольную группу. Руководителем был морской капитан Карл Ендров, я подружился с ним в Мекленбурге, на осушении болот. Его, как и меня, лишили гражданских прав, по своей профессии работать не мог, но связи с моряками у него остались, и он наладил контакт с двумя американскими коммунистами, которые работали на судне "Рузвельт", совершавшем ежемесячный рейс в Гамбург. Мы готовили анализ ситуации в рейхе, передавали американским товарищам, те отправили наше письмо из Гавра в Москву, и через две недели мы слушали свои же передачи по Московскому радио.
И вдруг меня вызвали во Дворец юстиции. Если бы о нашей деятельности узнали, в суд вызывать не стали бы - гестапо работало "без вызовов". Поэтому я решил пойти туда. Секретарь суда, бывший социал-демократ, шепнул мне: "Немедленно скрывайтесь, вернулся Келлер, сказал, что вы были истинным руководителем всей коммунистической работы среди полиции, назначена очная ставка, с часу на час вас возьмет гестапо".
Я сразу же ушел из дому; собралась наша партгруппа, обсудили положение, и было принято решение: переходить границу в Бельгию, а оттуда пробираться в Испанию, чтобы воевать против фашистов в рядах немецких коммунистов. Мы написали воззвание к товарищам: "Помогайте республиканцам!" Это была моя последняя партийная работа в Гамбурге: в полночь 31 декабря 1936 года я пришел в Антверпен, на квартиру, где меня ждали друзья. Потом уехал в Брюссель, в центр нашей эмиграции. Секретарь партии по кадрам попросил написать биографию. Я написал. Началась проверка - опять-таки всплыл "выход" из партии, у меня нет секретов от товарищей, я изложил все. Проверка длилась год. Я получал пособие по безработице: 50 пфеннигов в день. С трудом хватало на хлеб. Выручила страсть, развившаяся в тюрьме еще в тридцать первом году, - рисование. Я начал подрабатывать как оформитель. Занятно: если у нас, у немцев, прежде всего требуют "документ на профессию", то в Бельгии бумага мало что значит, там смотрят, умеешь ли. Я умел. За год я скопил денег, пришел в наш эмигрантский центр и сказал: "Либо вы меня признаете политическим эмигрантом и дадите партийную работу, без которой я не у м е ю жить, либо я на свои деньги буду пробираться в Испанию". Меня наконец признали политическим эмигрантом, поручили пропаганду среди шахтеров в Буринаже. Задание: собрать деньги для нелегальной борьбы в рейхе. Работал я под псевдонимами Жерар и Террет, как член Бельгийской компартии. В 1938 году, когда оппозиция разрушила в Антверпене филиал "Красной помощи", меня переправили туда: срочно воссоздать организацию. Легально я работал столяром - строил лодки, наладил работу театра для эмигрантов, подружился с Эрнстом Бушем, ставил Брехта, декламировал Гейне; "Красную помощь" удалось воссоздать. Когда фашисты напали на Бельгию, нас отправили во Францию, в лагерь "Гольф де Лион". Были мы там не одни, а вместе с испанскими республиканцами, итальянскими коммунистами, немцами из батальона Тельмана. Вызывал барон Эннеси, хозяин коньячной фирмы: "Я представляю секретную службу Виши, если согласишься служить нам - выпустим". Я отказался. Тогда он, двухметровый верзила, схватил меня за воротник, начал душить... Всякое бывало... А потом - транспорт в Германию. И снова я в Гамбурге, в тюрьме Фульцбутель. Год в одиночку, каждый день допросы: "Ты - французский и бельгийский шпион, коммунист и изменник родины!" Пытал меня гестаповец Тэге.
(В 1947 году товарищ Альберт встретил его в трамвае в Гамбурге, д о в е л до дома, заявил в полицию. Его спросили: "Он кого-нибудь убил при вас?" "Нет, но он меня пытал". - "Ну, это еще надо доказать". Так Тэге и остался на свободе, этот гестаповский изувер. - Ю.С.)
В 1941 году меня отвезли в Берлин, состоялся "суд", дали пять лет тюрьмы и пять лет лишения прав. Заключили в одиночку. Сидел в темноте, в гробовой тишине 24 месяца, пока не начались бомбежки. Меня тогда перевели под крышу, на четвертый этаж: если попадут зажигалки, сгорю заживо, ведь охранники во время бомбежек убегали в подвал. Здание тюрьмы ходило ходуном, грохот, разрывы бомб... Ждали, что я попрошу снисхождения. Не дождались. Тогда пришел нацист: "Вступи в СС - выпустим". Я ответил ему то, что надлежало отвечать. Меня направили к уголовникам, в мастерские, где делали бетонные ограждения для концлагерей. Били с утра и до ночи; повредили позвоночник, нагружая меня, как животное, бетонными плитами весом чуть ли не в сто килограммов... А потом перевели в Саксонию, в Вальдхайм, на обувную фабрику, переоборудованную в оружейный завод. Содержались там не только немцы, но и французы, итальянцы, бельгийцы. Нужен был переводчик. Я был единственным, кто знал французский язык. Это дало мне возможность наладить контакты с товарищами. Мы начали диверсионную работу: много самолетов Геринга, которым мы поставляли детали, разбилось, не донеся до мирных городов свой смертоносный груз.
Однажды половина наших не смогла подняться: дали гнилую еду, массовое отравление. Эсэсовец закричал: "Лентяи! Саботажники! Табак жрете, чтобы заболеть?" У меня перед глазами встали лица друзей, запавшие глаза, выпирающие ключицы, руки-плети. Я ослеп от ярости, бросился на нациста...
Очнулся в карцере. Руки и нош в наручниках, завернуты за спину, двигаться невозможно. Один раз в день кусок хлеба и чашка воды. Когда я совсем дошел, выпустили, бросили в камеру, где, к великому моему счастью, был руководитель подпольной парторганизации Артур Зоргес, он сейчас живет в ГДР. Замечательный товарищ, истинный коммунист. Связником был художник из Дрездена товарищ Маслов, он работал после победы в дрезденской Академии живописи. Так вот, Маслов стал парикмахером, это дало ему возможность ходить по камерам, таким образом была налажена связь со всеми узниками. Более того, он изучал всех вновь прибывших, делал все, чтобы оградить нашу организацию от гестаповских провокаторов. Второй радостью было то, что я встретил Курта Баумгарте, он был член Ревизионной комиссии ГКП. Он знал меня, поручился перед организацией, и я получил в высшей мере ответственную работу: выносить параши из камер! Да-да, это была важнейшая работа, ибо пять тысяч узников сидели в одиночках, никого нельзя было оставлять без поддержки, а главной поддержкой были новости с фронтов, шел сорок четвертый год, у нас было радио, и я проводил политинформацию в ста одиночках, - трудно сейчас представить себе, как это было нужно, правда давала товарищам сапу вынести, выстоять!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Хельма решила, что это провал, но подводить ни в чем не замешанного человека не могла, не тот характер, ответила: "Не погибать же тебе из-за меня... Скажи им, что эти деньги дала тебе я". Шофер тогда рассмеялся и протянул ей кошелек с разменянными деньгами: оказывается, он пошутил... Жестокость шутки - совершенно определенная черта характера, сразу высвечивает человека, перечеркивает все то хорошее, что он сделал, разве нет?
...Мы начали работу, организовали помощь товарищам, но с Прагой связь прервалась, не поступало никаких указаний. Видимо, в Праге не знали о моем "особом задании"; Тельман, который знал об этом деле все, был в тюрьме, а Фриц Люкс погиб. Конечно, очень обидно, но ведь не на партию же обижаться?! Надо было выполнять свой долг - продолжать борьбу. Мы создали подпольную группу. Руководителем был морской капитан Карл Ендров, я подружился с ним в Мекленбурге, на осушении болот. Его, как и меня, лишили гражданских прав, по своей профессии работать не мог, но связи с моряками у него остались, и он наладил контакт с двумя американскими коммунистами, которые работали на судне "Рузвельт", совершавшем ежемесячный рейс в Гамбург. Мы готовили анализ ситуации в рейхе, передавали американским товарищам, те отправили наше письмо из Гавра в Москву, и через две недели мы слушали свои же передачи по Московскому радио.
И вдруг меня вызвали во Дворец юстиции. Если бы о нашей деятельности узнали, в суд вызывать не стали бы - гестапо работало "без вызовов". Поэтому я решил пойти туда. Секретарь суда, бывший социал-демократ, шепнул мне: "Немедленно скрывайтесь, вернулся Келлер, сказал, что вы были истинным руководителем всей коммунистической работы среди полиции, назначена очная ставка, с часу на час вас возьмет гестапо".
Я сразу же ушел из дому; собралась наша партгруппа, обсудили положение, и было принято решение: переходить границу в Бельгию, а оттуда пробираться в Испанию, чтобы воевать против фашистов в рядах немецких коммунистов. Мы написали воззвание к товарищам: "Помогайте республиканцам!" Это была моя последняя партийная работа в Гамбурге: в полночь 31 декабря 1936 года я пришел в Антверпен, на квартиру, где меня ждали друзья. Потом уехал в Брюссель, в центр нашей эмиграции. Секретарь партии по кадрам попросил написать биографию. Я написал. Началась проверка - опять-таки всплыл "выход" из партии, у меня нет секретов от товарищей, я изложил все. Проверка длилась год. Я получал пособие по безработице: 50 пфеннигов в день. С трудом хватало на хлеб. Выручила страсть, развившаяся в тюрьме еще в тридцать первом году, - рисование. Я начал подрабатывать как оформитель. Занятно: если у нас, у немцев, прежде всего требуют "документ на профессию", то в Бельгии бумага мало что значит, там смотрят, умеешь ли. Я умел. За год я скопил денег, пришел в наш эмигрантский центр и сказал: "Либо вы меня признаете политическим эмигрантом и дадите партийную работу, без которой я не у м е ю жить, либо я на свои деньги буду пробираться в Испанию". Меня наконец признали политическим эмигрантом, поручили пропаганду среди шахтеров в Буринаже. Задание: собрать деньги для нелегальной борьбы в рейхе. Работал я под псевдонимами Жерар и Террет, как член Бельгийской компартии. В 1938 году, когда оппозиция разрушила в Антверпене филиал "Красной помощи", меня переправили туда: срочно воссоздать организацию. Легально я работал столяром - строил лодки, наладил работу театра для эмигрантов, подружился с Эрнстом Бушем, ставил Брехта, декламировал Гейне; "Красную помощь" удалось воссоздать. Когда фашисты напали на Бельгию, нас отправили во Францию, в лагерь "Гольф де Лион". Были мы там не одни, а вместе с испанскими республиканцами, итальянскими коммунистами, немцами из батальона Тельмана. Вызывал барон Эннеси, хозяин коньячной фирмы: "Я представляю секретную службу Виши, если согласишься служить нам - выпустим". Я отказался. Тогда он, двухметровый верзила, схватил меня за воротник, начал душить... Всякое бывало... А потом - транспорт в Германию. И снова я в Гамбурге, в тюрьме Фульцбутель. Год в одиночку, каждый день допросы: "Ты - французский и бельгийский шпион, коммунист и изменник родины!" Пытал меня гестаповец Тэге.
(В 1947 году товарищ Альберт встретил его в трамвае в Гамбурге, д о в е л до дома, заявил в полицию. Его спросили: "Он кого-нибудь убил при вас?" "Нет, но он меня пытал". - "Ну, это еще надо доказать". Так Тэге и остался на свободе, этот гестаповский изувер. - Ю.С.)
В 1941 году меня отвезли в Берлин, состоялся "суд", дали пять лет тюрьмы и пять лет лишения прав. Заключили в одиночку. Сидел в темноте, в гробовой тишине 24 месяца, пока не начались бомбежки. Меня тогда перевели под крышу, на четвертый этаж: если попадут зажигалки, сгорю заживо, ведь охранники во время бомбежек убегали в подвал. Здание тюрьмы ходило ходуном, грохот, разрывы бомб... Ждали, что я попрошу снисхождения. Не дождались. Тогда пришел нацист: "Вступи в СС - выпустим". Я ответил ему то, что надлежало отвечать. Меня направили к уголовникам, в мастерские, где делали бетонные ограждения для концлагерей. Били с утра и до ночи; повредили позвоночник, нагружая меня, как животное, бетонными плитами весом чуть ли не в сто килограммов... А потом перевели в Саксонию, в Вальдхайм, на обувную фабрику, переоборудованную в оружейный завод. Содержались там не только немцы, но и французы, итальянцы, бельгийцы. Нужен был переводчик. Я был единственным, кто знал французский язык. Это дало мне возможность наладить контакты с товарищами. Мы начали диверсионную работу: много самолетов Геринга, которым мы поставляли детали, разбилось, не донеся до мирных городов свой смертоносный груз.
Однажды половина наших не смогла подняться: дали гнилую еду, массовое отравление. Эсэсовец закричал: "Лентяи! Саботажники! Табак жрете, чтобы заболеть?" У меня перед глазами встали лица друзей, запавшие глаза, выпирающие ключицы, руки-плети. Я ослеп от ярости, бросился на нациста...
Очнулся в карцере. Руки и нош в наручниках, завернуты за спину, двигаться невозможно. Один раз в день кусок хлеба и чашка воды. Когда я совсем дошел, выпустили, бросили в камеру, где, к великому моему счастью, был руководитель подпольной парторганизации Артур Зоргес, он сейчас живет в ГДР. Замечательный товарищ, истинный коммунист. Связником был художник из Дрездена товарищ Маслов, он работал после победы в дрезденской Академии живописи. Так вот, Маслов стал парикмахером, это дало ему возможность ходить по камерам, таким образом была налажена связь со всеми узниками. Более того, он изучал всех вновь прибывших, делал все, чтобы оградить нашу организацию от гестаповских провокаторов. Второй радостью было то, что я встретил Курта Баумгарте, он был член Ревизионной комиссии ГКП. Он знал меня, поручился перед организацией, и я получил в высшей мере ответственную работу: выносить параши из камер! Да-да, это была важнейшая работа, ибо пять тысяч узников сидели в одиночках, никого нельзя было оставлять без поддержки, а главной поддержкой были новости с фронтов, шел сорок четвертый год, у нас было радио, и я проводил политинформацию в ста одиночках, - трудно сейчас представить себе, как это было нужно, правда давала товарищам сапу вынести, выстоять!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118